ЗЕМЛЯ СТРАНСТВИЙ
 

Окончание. Начало в № 81, 83

Северный прыжок в высоту

Часть ТРЕТЬЯ. Человек сам себе инструмент

Мы едем-едем-едем в далекие края, как написал когда-то один из авторов сталинского гимна. Мы – это я, мой провожатый по Якутии Николай Бугаев, ученый из Института национальных школ, и еще человек в Таттинском улусе прибавился. Зовут Геннадий Решетников, его должность звучит необычно: заместитель начальника управления образования по инновациям.
Хотя то, чем Решетников и Бугаев занимаются, скорее похоже на возрождение традиции. Эти двое, да еще сколько-то человек, да сорок шесть школ в разных районах Якутии, связанных между собой, – некая сеть. Ее смысл вырисовывается из нашего путешествия постепенно: какой смысл говорить – «новация» или «традиция», национальная школа или общечеловеческая, не объяснив, что это означает.
Впрочем, должность Геннадия Петровича – заместителя начальника по инновациям – понятна: начальник не может стремиться к переменам, но у него должен быть заместитель, который подталкивает его сделать три шага вперед, и начальник скрепя сердце делает... один (при условии, что другой зам не тащит с той же силой назад.)
Решетников это отлично понимает, он пришел в систему образования из физики. Говорит, что физика – гуманитарная наука, в ней много гипотетичности и образности.
Решетников немногословен, сдержан, способен к длительным усилиям – настоящий якутский характер. От отца, уважаемого в республике человека, в прошлом хозяйственного руководителя, а сейчас народного сказителя-олонхосута, к сыну перешла способность соединять практическое дело с духовным смыслом. Национальная школа Саха, в которой отразились новаторство и традиции, идущие из Татты, – этот проект стал реальностью во многом благодаря усилиям Геннадия Решетникова. Но то, что пытаются сделать сегодня он и его коллеги, имеет более широкий смысл: сеть сельских школ становится центром социальных и экономических инициатив республики. Из школьной сети вырастает… местное самоуправление!
Откровенно говоря, я думал, что подобное в ближайшее время возможно только в теории. Но это опровергла сама жизнь. Яркое подтверждение тому – происходящие сегодня в Якутии выборы, в которых появился новый активный субъект: само население. Семнадцать населенных пунктов из Таттинского и Чурапчинского улусов – не только школы, но поверивший им народ – объединяются в округ, которого нет на административной карте, но будет, уже вырастает на карте самоуправления. Уникальная ситуация! Можно сказать, что перед нами современный «сетевой» аналог русского земства на якутской почве. Стоило бы приглядеться к нему и поддержать всем, кто заинтересован в развитии широких общественных сил, благодаря которым может подняться страна.
Эти силы выдвинули кандидатом в депутаты Геннадия Петровича Решетникова. В нынешних парламентских выборах в Якутии у него серьезные противники, но было бы великой надеждой не только для республики, если бы такие люди, как Решетников, вошли в число народных избранников.
Короче, рекомендую: заместитель по инновациям, физик, охотник и сын сказителя-олонхосута Геннадий Решетников – коллега Бугаева.
Собственно, все и началось в школе, руководителем которой был Геннадий, и продолжилось, когда тот стал администратором районного масштаба, а потом подключились другие.
И вот мы едем с ними на ночлег к кузнецу.
Почему к кузнецу? Потому что он делает воину меч, а шаману побрякушки.
В иерархии ценностей кузнец стоит на первом месте (выше только горшечница, но она женщина и демиург). «Кузнец сильнее шамана, – сказано в мифологии, – шаман сильнее воина».
Хотя вообще-то все неслабые.
Мирный, умудренный жизнью кузнец ловит стрелы руками.
Если воин благороден (выстрелив из лука, кричит противнику: «Эй, летит оружие, берегись!»), его отношения с другими фигурами эпоса складываются хорошо. Но если воин бесчестен, его ждет возмездие. Один воин убил сына старого кузнеца, а потом пришел к отцу заказать новый нож, да еще усомнился в кузнечном искусстве. Кузнец выполнил заказ. Воин положил на колени мерзлое мясо с костью самца-оленя, резанул, и нож, перерезав воину колени, вошел до середины в брус нары. А убийца сына кузнеца остался без колен и без головы. Мы едем-едем... Мимо места, которое называется «Где бык пописал». Иоставляем в стороне другое место под названием «Где ночевал русский».
Может быть, там, где проезжаем мы, – тоже что-нибудь останется...

Фанерный чемоданчик с металлическими уголками

В классе сидели десять первоклассников и четыре четвероклассника. Он был в первом классе, старался быстрее справиться со своим заданием и послушать, что там интересного им по истории рассказывают. Его перевели во второй класс. Но тут пришли времена «неперспективных деревень», школу закрыли, и ему с родителями пришлось переехать в другое место. Сколько раз они переезжали? Сколько у него было школ – шесть? Еще на Севере, в селе около Русского устья, в школу его не отдавали, и какое-то время он был предоставлен самому себе. Тоже школа... Получается, в семи школах учился.
«А теперь, – говорит Бугаев, – спрошу вас: это хорошо или плохо, когда человек часто меняет школу, классный коллектив? Получается, что у меня много одноклассников и одновременно – ни одного. А с другой стороны, может, благодаря этому сформировалась привычка путешественника, который не может долго на одном месте усидеть? Ну что же вы? Пишете, пишете, а не отвечаете?»
А что ответишь? В собственной жизни разобраться сложно, не то что в чужой. Но зачем тогда расспрашиваю Николая Иннокентьевича Бугаева, записываю его жизненную биографию. Кому это может быть интересно – путешественнику? Привычка к перемене мест вырабатывается и без частых смен школы и класса. Просто это сидит в нас.
Конечно, соглашается Бугаев. Но ситуация новенького – меняя классы, не раз приходилось попадать в ситуацию новенького, когда те, к которым попадал, пытались испытать на тебе свои кулаки. Не знаю, говорит он, что тут больше положительного или отрицательного?
«Итак, вы кончили школу?..»
Одновременно с обычной окончил заочно физико-техническую при МФТИ, получил приглашение. Но поступил в Якутске на филологический факультет университета. У учителей это вызвало удивление, а секрет заключался в его семье: сколько он себя помнил, в ней всегда царил культ книги. Когда возникала очередная ситуация переезда, родители давали ему небольшой старенький чемоданчик (тогда были такие -фанерные, с металлическими уголками) и предоставляли право взять с собой столько книг, сколько войдет в этот чемоданчик. Он помнит, как сидел перед выбором: взять – не взять, а остальные нес друзьям. Позже он проанализировал, какие книги умещались в том фанерном чемоданчике, и пришел к выводу, что одни и те же.
К концу 8 класса он почувствовал, что школа, хотя была очень хорошая, ему неинтересна, и стал уходить в библиотеку. Появилось осознанное чтение: стал ставить проблему и вокруг нее читал книги. Уже студентом попробовал проанализировать круг своего чтения. Оказалось, что читал в основном то, что называется литературоведением.
В 9 классе появилась любовь под именем Бунин. Читал Жюля Ренара, вел дневники, ему подражая. В то же время собирал мальчишек из окрестных дворов, и они устраивали что-то вроде тимуровской команды. Занимались какими-то разборками. У него вообще в жизни время от времени – разборки, после которых приходится закругляться в одном месте и начинать снова в другом.
Институт бросил посередине и ушел в армию, о чем не жалеет. Служить было тяжело, но он увидел обнаженную до предела, до иронического сарказма модель общества. Вернулся, снова учился и опять ушел, работал кочегаром, грузчиком, крановщиком... С крана его сняла куратор из университета: «Твое место не здесь». Он вернулся, но не из-за того, что ему страстно хотелось учиться, просто было перед ней стыдно. Потом опять столкновение в стройотряде с выпившим преподавателем, снова исключение...
В работе то же самое – постоянные перевороты.
Когда пришел молодым учителем в школу, наставил в классе всем двоек и колов и сказал: а теперь будем исправлять. Администрации это не понравилось. Стали говорить: а еще он в джинсах ходит. А еще на стол может сесть. Давайте его снимем. А я, говорит Бугаев, был молодой, эпатированный, написал доклад в Институт усовершенствования учителей, и когда собрались из школы уволить как профнепригодного, пришел похвальный диплом. Это его спасло.
Были перестроечные времена, он уже работал в Институте усовершенствования. Ездил по стране, учился, как многие тогда, у педагогов-новаторов и писал об этом. Одну его статью напечатали, у начальства это вызвало удивление – человек умеет писать. Ему предложили осветить августовское совещание работников образования в республиканской прессе. Доклад секретаря обкома привел его в ужас, и он осветил. После публикации раздался звонок из обкома: «Я такой-то секретарь, хочу встретиться, поговорить насчет вашей статьи». Он ответил: «Приезжайте, если хотите, мой адрес такой-то...»
Времена были либеральные, но если бы хорошо относившийся к нему лично начальник не отправил его задним числом в отпуск...
И в науке то же самое: первая диссертация, почти законченная, была по методике преподавания Серебряного века. Но как раз в это время, в начале 90-х, поднималось движение за национальную школу, он бросил диссертацию (она, правда, вылилась в пособие, книгу) и стал разрабатывать курсы, объединяющие русскую, якутскую и мировую литературу. А диссертация исчезла. Непонятно как: дали на рецензию – и с концами. А потом обнаружилось, что один человек защитил ее как докторскую. Однажды под Новый год Бугаев даже обмывал с товарищами премию «Человек года планеты». Только это была не его премия. У него так бывало, и не раз – его работы выходили под чужими именами.
И эту диссертацию пришлось забросить. И вообще науку пришлось забросить. Но накапливалось исподволь. И он написал другую диссертацию и эту уже защитил. Сейчас на подходе очередная, уже докторская, под названием «Шаманизм как образовательная культура». Через ученый совет тема не прошла, сказали – убрать одно слово, заменить каким-нибудь синонимом. Я, говорит Бугаев, плюнул и теперь думаю, как это на филологию перенести.
Хотя диссертация – о модели школы на деятельностных основаниях, об этом.
Посмотрел на меня: «Не тянет?»
И в жизни то же самое. Эти его странствия бесконечные домашние не выдержали. Теперь все сначала.
Что еще? Молодые якутские «рокеры» положили на музыку поэму. «Ветер скручивал жгутами /И раскидывал на части/ Многотрепетное пламя /Твоего костра, отец /Долго он горел и жарко...»
То, что собирал шесть лет, сгорело в компьютере.
Традиционные якутские имена, отраженные в эпосе.
Шаманизм: костюмы, ритуалы разных народов.
Пантеон божеств в якутской мифологии.
Утраченные старинные названия животных и растений.
Традиционный якутский эрос...
То, что систематизировал, описал, понятия, источники – вся работа сгорела. «На самом деле, – говорит он мне не то чтобы без сожаления, но уже про другое, – все это в одну точку бьет. А думают – разброд...»

Мой горн уже горит

Не знаю другого такого случая, когда взгляды рядом, живущего человека, односельчанина, его жизнь и деятельность, протекающие по соседству, кладутся в основу концепции школы, образования и воспитания. А в Баяге, как я понял, пытаются это сделать, опровергая утверждение о том, что нет пророка в своем отечестве.
Удивительно: не Ян Амос Коменский, не Монтессори, не Эльконин–Давыдов. Обыкновенный человек, сельский кузнец.
Правда, не рядовой, а достигший согласно существующей в якутской мифологии табели о рангах самого высокого уровня мастерства. «Уус» высшей категории. Народный мастер Якутии, художник, этнограф. Свои книги, переведенные на разные языки мира (в Японии с его фотографией вышел перекидной календарь нового тысячелетия), он неизменно подписывает: «Кузнец Мандар».
Мандар Барыс – по-русски Борис Федорович Неустроев. На пророка похож мало. Худенький, прыгучий, чемпион по ходьбе на длинные дистанции.
Ходить есть где. Территория Баягинского наслега – по-нашему сельсовета – две с половиной тысячи квадратных километров. Леса, охотничьи угодья, озера. «У меня свое озеро, – сказал кузнец-пророк, когда мы познакомились поближе, – приедете, будете селиться, мы вам тоже озеро дадим».
Просторное село на горках... Запомнилось: костер горит, полная луна, ветерок метет, как пурга, белую пыль. Племянница Мандара, десятиклассница, написала работу о восприятии цвета народом Саха. Двадцать оттенков белого цвета. Дядя поправил – сорок. Белый с оттенком льдах Снежно-белый. Белый, как седина. Белый снег на широком поле в степи. Белый, как масть лошади. Белый, как лебедь. Как облака. Небесно-белый...
Черного меньше. Это его родина. Имя предка – неизвестно, когда он жил, только имя сохранилось – Сойуппат, означает «никогда не гасите огонь в горне» или «не позволяйте ему остыть» – так можно перевести. От этого предка по отцовской линии пошла родословная. Луковцевы, Тордуины, Неустроевы были кузнецы. А Мандаровы, Чаховы, Дедюкины краснодеревщики. В старину ремесло было родовым занятием.
В советское время традиция прервалась. Но в наши дни, когда стали смотреть, оказалось, что ребята любят мастерить то же самое, что их предки. Пробуешь, говорит Мандар, учить такие-то фамилии кузнечному делу – не хотят, а к столярному тянутся.
В человеке продолжает жить генная сила.
Поэтому вот первое правило педагогики по Мандару: «Сначала изучаем предков ребенка, только потом направление даем, тогда человек быстрее развивается, не сопротивляется природе, идет по своему пути».

Когда он родился в 1945 году – весил один килограмм семьсот граммов. Мать говорила: такой заморыш, непонятно, как выжил. Но встал на ноги и очень быстро начал поправляться. Первый мужчина был в семье после отца. С девочками не хотел играть, ходил один. С собой разговаривал, с природой разговаривал.
Он с детства – путешественник. Первый раз, было ему четыре года, переночевал на лесной опушке. Летом мягкий ковер из листьев, очень хорошо на нем спится, только нужно, чтобы лето было в разгаре, вечная мерзлота подтаяла – тогда тепло, уютно. По два месяца иногда путешествовал. Шесть раз ходил в большие походы. С собой ничего не брал – ни палатки, ни еды. Только удобную обувь да бумагу с карандашами. Ночевал в старых жилищах, амбарах, могильниках, срисовывал старые вещи и оставлял их на своих местах.
С животными все время разговаривал. Шел по лесу, а лисица, как собака, сбоку, немного на расстоянии от него шла – не боялась. Однажды по нему ласка бегала. Лежу, говорит, на спине, а она по мне и в глаза смотрит. Без ружья шел, без ножа, даже без спичек. Костра не разжигал. Если от человека идет запах дыма, это природу отпугивает. А если запаха дыма нет, животные чувствуют, что человек их родственник.
Появляются незнакомые чувства, говорит Мандар, прикладывая ладонь к сердцу. Я думаю, человек живет, а у него все затуплено – чувства, обоняние. В конце похода обоняние становится, как у зверя. Выйдешь на тропу, понюхаешь – уже знаешь, кто прошел, когда, какой табак курит...
После таких походов часы на руке тикают, как будильник. А про людей думаешь: зачем так громко говорят, будто не слышу?

Когда ходил в природу, все время копался в старых вещах – игрушки, хлам всякий попадается в брошенных жилищах. Думал: что это, для чего? Очень привык изучать, трогать старые вещи. От них через руки тепло проходит по всему телу, и сразу ощущаешь своих предков.
С глубокими стариками очень любил разговаривать, расспрашивать их. Во время этих походов, начиная с шестьдесят третьего года, разговаривал с 80 стариками и старухами, которым перевалило за 100 лет. Свыше восьмидесяти разговоров у него записано на бумаге. Девяностолетних уже не считал, сколько было, – много. По всей Якутии Только к старикам ходил. О мировоззрении много разговаривали, у него к этой теме большой интерес с детства. От отца перешло. Мягкий был человек, спокойный, широкий. Один из последних сказителей-олонхосутов, тогда это угасало, и отец сам себе пел под нос. На повседневные темы с сыном не говорил, только на философские: о взаимосвязи космоса с человеком. Когда на сенокосе работали, об этом шел разговор. От отца научился он и этому своему необычному взгляду на мир – несколько свысока. Даже на себя научился смотреть свысока. Как будто, говорит Мандар, хожу по земле и сверху на себя смотрю – что там у меня получается, что нет.

Маленькая мастерская Бориса Федоровича Мандара-Неустроева, где горн горит. Очень маленькая печь. Очень старый дом. В кузнице все время кто-нибудь находится – с утра до глубокой ночи. Все время в эту маленькую комнату очередь: совхоз распался, и, кроме мастерской Мандара, других в селе нет. Приезжают и из других мест – те, кто хочет вникнуть поглубже в кузнечное дело, тогда он учит. Живут у него неделю, месяц, сколько смогут, и учатся. Мандар смеется: бесплатное училище.
В это училище к нему приходят маленькие дети. И кузнец Мандар учит их, когда они начинают крепко держать молот в руках. Никакого расписания нет, когда хотят, тогда и приходят. И только кто хочет. У кого кровь предков играет в жилах – это сразу дает фору и формирует привычку не бояться огня, умение побороть твердость металла, закалить клинок. После этого человек чувствует себя мужчиной. Маленькие ребята, кузнецы в десять, двенадцать, тринадцать лет, они уверенно смотрят и с человеком разговаривают. Уже мужчинами себя чувствуют. Гордые такие, не хотят уступать. Вот такими тоненькими ручками начинают ковать металл. Сил физических мало. Но азарта, силы духа – очень много. Побороть металл, побороть себя. Здешние мальчишки расхлябанные, как везде, а начнут с металлом работать – подтягиваются. К учебе иное отношение. К здоровью. Совсем другие дети. Берут его за руку, пробуют мускулатуру. «Ну, как ты себя чувствуешь, как ты?» – спрашивают. Мандар смеется.
Если работаешь с металлом, нрав становится мягкий. А человек – уживчивый и веселый.

Петь хочется. Мандар прикладывает металл ко рту, и раздается фантастический звук. Длинный, амплитудный звук хомуса. Амплитуда колебания язычка хомуса должна совпадать с биоритмом хозяина, тогда получается высокая игра.
Чудный инструмент. Самый близкий человеку, как и свирель. Когда играешь на хомусе, состояние человека, здоровье, как ему живется – все передается инструменту. Вот такой получится звук, показывает Мандар, если только руки работают или губы. Полоска рта – звучит как камертон. А может греметь как колокол. «Сейчас кончик языка будет работать», – говорит Мандар, и я прислушиваюсь: будто идет быстрый-быстрый разговор, болтают люди. «Сейчас язык будет двигаться около гортани» – точно лебеди пролетают, трубя. Ближняя гортань -звук один, а глубокая, дальняя – другой, будто мотив из Олонхо...
Человек сам себе инструмент и может сыграть любую мелодию. Вибрация закаленной стали очень быстрая, и получается чистый звук. Очень тонкое дело -закаливать язычок хомуса. Мандар учит этому своих учеников, но до совершенства доходят не все. Иногда даже он не может дойти до совершенства...

Выше мастера – только боги

Так он уходил и возвращался, и из заброшенных старых жилищ, из хлама, от стариков приносил рисунки. Много листов с изображением орнаментов, которые перерисовывал с разных вещей. На обороте каждого листа: что это такое, откуда взял, когда сделано – данные о вещи. Этнографически точная копия вещи в единственном экземпляре.
Глядя на эти вещи, испытываешь гордость за предков. Тяжелые, знающие себе цену, дорогие, торжественные. Тяжелые – и в то же время ажурные. Эти серьги – как будто стоящие женщины. А по этим ступенчатым деталям считали детей, родственников, богатство. Восемнадцать сантиметров длиной, ниже плеч, в виде подковы, ключа, замка двери. Иногда даже в двух видах изображено – спереди надувающаяся змея, а сбоку – ухватывающая себя за хвост вечность...
Мандар вырисовывает каждую бисеринку, бусинку и оттеняет пространство, чтобы было лучше видно. Волка ноги кормят, а его – память и руки. На один рисунок иногда уходит полмесяца. А у него их тысячи...
Издал 400 рисунков на дереве, ждут своей очереди орнаменты на одежде, металле, кости, бересте, глине...
Кажется, что через эти якутские орнаменты на нас смотрят глаза предков. Согласно психологическому эффекту видишь то одно, то другое, узор превращается то в театральный занавес, то во взявшихся за руки людей. Как будто он обучает нас, идет от простого к сложному: от детской берестяной игрушки, ягоды-малины, завитушки и сердечка – к солнечному кругу, Вселенной и жизни человека в ней. А может быть, нет ничего простого – все сложно. Или все просто, но как прочесть и понять то, что написано?
Когда-то предки Мандара обладали письменностью, а потом утеряли. Есть легенда: прародитель якутов плыл на корабле, плохо привязал книгу, она утонула. Теперь только на скалах по Алдану, Лене встречаются письмена, тюркские рунические знаки... А когда письменность пропала, стали говорить орнаментом. Ведь орнамент -мать письменности, каждая закорючка что-то значит, каждый вид орнамента – это отдельный смысловой рассказ. Благодаря своему смыслу орнамент и сохранился, считает Мандар, а если бы был только украшением – вряд ли.
В советское время, это я уже думаю вслед за Мандаром, все эти «сухие деревья», орнаменты, ритуальные танцы и шаманские пляски власть принимала за фольклор – и слава богу. Поэтому сохранились. И хотя мало кто мог прочесть эти идущие из веков послания, даже не понимая смысла, люди что-то чувствовали, испытывали другие чувства, чем «весь советский народ».
Может быть, поэтому остались людьми. Этносом, у которого под ногами не только вечная мерзлота, но культурная почва. Символы, знаки, образцы поведения, нравственные ограничения. Мертвый язык, на котором, считается, народу заговорить невозможно – но ведь заговорили же.

У Мандара – десять собственных книг, еще к двадцати книгам сделал иллюстрации. Оформляет книги поэтов, которых любит, близкие по духу, философские. Иллюстрировал переведенную на русский английский книгу Алексея Кулаковского – якутского Нострадамуса.
Рисунки Мандара очень выразительные.
Разинутый рот, зубы, как огромные ледяные сосульки, и туда, в эту разинутую пасть Бога, идут звери, птицы, гады...
Космос в виде шаманского бубна. Капля, с которой начинается жизнь. Человечество, качающееся, как на маятнике, на обрывающейся веревке. «Все никак не опомнимся, а наша жизнь висит на волоске, -комментирует Мандар, – и Бог, видите, смотрит на человечество, на веревку...»
У основоположника якутской литературы Алексея Кулаковского, который написал свои знаменитые «Сновидения шамана», есть несколько пророчеств: о Первой мировой войне – лет за десять до нее, о большевиках (он умер в 1926 г.), о судьбе народа... Анализируя взгляды, характер разных народов Запада и Востока, Кулаковский в своих пророчествах указывает, что якутам надо жить вместе с русским народом. Дальше идут примечательные строчки: «Якутам легче всего будет выжить с русским народом, который такой же отсталый полудикарь, как и мы, наивный добряк, неспособный обижать нас...»
Кулаковский считал, что слишком высоко развитая нация способна растоптать маленькую, ей проще существовать возле добродушного народа, стоящего на близкой к ней ступени развития. Не знаю, справедливо ли это утверждение сегодня, время меняет характеры народов. Но есть якутская пословица про драку больших народов, из-за которой больше всего страдают малые народы и дети.
Мандар это проиллюстрировал. Вихрь Гражданской войны, голод в виде гигантской саранчи, великий Ленин, указывающий путь к коммунизму, но только путь все уже и уже. «Это вид сверху, – объяснил Мандар, показывая рисунок, на котором зияет здоровенная лысина, а под ней идут человечки. – Я смотрю оттуда, откуда никто не смотрит», – смеется он.
Человечество идет путем дальнейшего развития в темноте, с лучиной. Душа якута, связанная с духом огня. Боги, услышавшие мольбу и не дающие упасть ковшу благословения лицом вниз. Все кончается хорошо, в якутской палитре жизни оттенков белого цвета больше, чем черного.
Хотя жизнь, как известно, состоит из противоположностей, пересечение светлого и темного рождает серое. Серый человек, срединный мир, где живут люди. Серая земля... «У нас, – говорю я Мандару, – серый – это посредственность». «Но талант, гений тоже имеют разную окраску, – отвечает он. – Если творение приносит пользу людям, то оно светлое, а если погибель – черное. Даже ребята сразу понимают этот рисунок. Где ты находишься, спрашиваю, – тут? О нет, отвечает, я там, наверху...»

Вот концепция кузнеца Бориса Мандара, опирающаяся на народный эпос.
Есть девять ступеней умственного развития человека.
Первая – «мать-разум» – дается свыше, из космоса, от космического разума. На Солнце бывают вспышки, протуберанцы вроде этого, говорит Мандар, «мать-разум» испускает лучи и лелеет другой тип разума, который оформляется у ребенка до семи лет. Ребенок ходит, ищет, творит – «движущий разум».
С семи до четырнадцати наступает пора «разума спорящего». Человек спорит, истину хочет найти.
Потом развивается «вперед идущий ум», вперед смотрящий, вперед думающий. Человек начинает планировать жизнь, думать о будущем.
Следующую ступень можно перевести на русский язык как «ясновидящий разум». Человек созревает, смотрит ясно вокруг, вперед, туман проходит, колебания проходят.
Самая высшая точка развития человеческого ума, по якутской народной педагогике, – разум сказителя и кузнеца.
Не только кузнеца, а любого мастера, достигшего высшего мастерства в своем деле и приносящего наибольшую пользу людям, реализовавшего свое предназначение.
Проявление человека как мастера – высшая точка развития его разума. Дальше, говорит Мандар, боги идут...

* * *

Ночлег закончен. Горит горн.
В селе собираются кузнецы. Они сообща достают топливо, пользуются общими инструментами. Маленькое общество мастеров, куда приходят дети. Может, это и есть школа?
Вопрос в том, как соединить эту необычную школу мастеров с обычной. Не могу сказать, что в Баяге это уже сделано. Но пробуют...

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"