РОДИТЕЛЬСКАЯ ГАЗЕТА
НА КНИЖНОЙ ЛЕСТНИЦЕ

Марсель Райх-Раницкий. Моя жизнь

М.: «Новое литературное обозрение», 2002

Литературный критик Марсель Райх-Раницкий родился в западной Польше, в немецкоязычной еврейской семье, закончил престижную гимназию в Берлине, чудом бежал из варшавского гетто, работал в спецслужбах социалистической Польши. В 1958 году он уехал в ФРГ, где живет по сей день… На долю литераторов из Восточной Европы в ХХ веке вообще выпало немало мытарств, в том числе связанных с государственной идентичностью. Кафка, Майринк, Целан, Канетти, Шульц – к какой стране их следует приписать?
Райх-Раницкий последние четыре десятилетия прочно приписан к Германии. Немецкий – главный язык его жизни, и это при том, что критик родился в тех краях, где говорили в основном по-польски и на идиш. В 60–80-е годы Райх-Раницкий – влиятельнейший из литературных критиков Германии, этакий Лев Аннинский из Гамбурга. И поныне он сотрудничает с самыми солидными изданиями ФРГ, ведет передачи на телевидении и радио.
«Моя жизнь», впервые на немецком вышедшая в конце 90-х, – книга немолодого, мудрого, много повидавшего человека. Неторопливо и подробно критик описывает свою юность, злоключения в гитлеровском Берлине и оккупированной Польше, послевоенную жизнь. В 30-е годы юный Марсель был заядлым театралом, не пропускал ни одной премьеры в Берлинском государственном театре, где блистали Вернер Краус и Густав Грюндгенс (последний, как известно, стал прототипом коллаборациониста Гендрика Хёфгена в романе Клауса Манна «Мефистофель»). Спустя шесть десятилетий критик вспоминает и тонко анализирует постановки «Гамлета» и «Фауста» с участием Грюндгенса. Процветало в нацистском Берлине и театральное «диссидентство» на манер московской «Таганки» 60–70-х. Вот как, по воспоминаниям критика, Юрген Фелинг поставил в 1937 году «Ричарда III»: «Лейб-гвардейцы преступного короля носили черно-серебряную форму, вызывавшую ассоциации с эсэсовской, а убийцы герцога Кларенса появлялись в коричневых рубахах, обутыми в высокие сапоги, что напоминало о штурмовиках». Как тут не вспомнить недавний британский фильм Ричарда Лонкрейна, в котором военная кампания против Ричарда III напоминает высадку союзников в Нормандии, а крылатую фразу «Полцарства за коня!» король-тиран произносит, выпрыгивая из подбитого армейского джипа…
Потом были война и оккупация. Райх-Раницкий рассказывает о жизни в гетто, о почти несбыточных мечтах о бегстве. Местного населения узникам приходилось опасаться не меньше, чем немцев: «Ни денег, ни друзей за границами гетто, и каждый сразу же опознал бы во мне еврея, а поляки обладали удивительным чутьем на сей счет». Но все же удача улыбнулась Райх-Раницкому: вместе с женой он улизнул из-под самого носа автоматчиков. Супруги прятались до конца войны в ветхом домишке у одного поляка-рабочего. Когда же пришла Красная Армия, хозяин умолял своих тайных жильцов не рассказывать соседям-полякам, что он укрывал евреев…
Самая страшная в своей будничности сцена книги – «переселение» узников варшавского гетто в лагерь смерти Треблинка. Многие узники-музыканты брали с собой в поезд инструменты, по наивности надеясь смягчить палачей музыкой и спастись… Между прочим, первая опубликованная рецензия Райх-Раницкого – именно о концерте симфонического оркестра в гетто: там играли запрещенного немецкими властями Шопена. К критической работе автор книги вернулся только в начале 50-х, когда закончилась его недолгая карьера «секретного консула» в Лондоне.