Я ИДУ С УРОКА 
АНТИПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ПОЭМА 

Уверена, мои методы вам не подойдут

Покупая зелень на рынке, я как-то разговорилась с маленькой кругленькой жизнерадостной продавщицей, пенсионеркой-челноком (челночницей) из Запорожской области. Оказалось, что в прошлом, до перестройки, она была школьной учительницей «ридной мовы», то бишь украинского языка. Я оставила ей свой телефон и пригласила в гости.
Через пару дней она пришла и с порога стала наводить в доме шорох: меня – приучать правильно резать «цыбулю», детей – чистить ботинки, котов – есть борщ, мужа – «балакать» по-украински. Шуму было! Но и смеху тоже. Вскоре все мои домочадцы, включая котов, были построены в шеренги и под барабанный бой отправлены на кухню «вечерять». Само собой, был борщ, отбивные, сало, «картопля» и соленые «огиркы». А еще рассказы Тамилы П. из ее боевого педагогического прошлого. Есть было неудобно в буквальном смысле слова: рты у нас были разинуты, уши развешаны, челюсти периодически отвисали, да еще постоянно приходилось прыскать со смеху... Все-таки я молодец, что не забывала включать диктофон…
Наезжая время от времени в Москву с товаром, она заходит к нам в гости. Мои сыновья – большие в общем-то парни, студенты – откладывают очередную тусовку, только чтобы не пропустить удовольствие от встречи с ней. Несмотря даже на то, что между делом рискуют «заработать терей» (то бишь получить по шее) за нечесаные лохмы, пыль на компьютере или небрежно заправленные койки – уж очень жизнерадостно, без всякого занудства и совсем уж не обидно это у нее выходит.

Я пришла в русскую школу читать украинский язык. Мало того что в эту школу со всех школ Никополя самых неугодных учеников спихнули. Да еще учительница одна успела себе в класс отобрать кого поприличнее. Так что 8 “В” получился бандитский класс. И знаний ноль, и поведение ужасное. Пришла я в 8 класс и поняла, что начинать надо с 4-го.

Пустила их по проходу

Вот сидит Бакунов 56-го размера и с ним Сытников – ма-асенький такой. Я веду урок и думаю: что они там делают на задней парте? Иду к ним и не знаю, что сейчас предприму.
Подхожу и вижу, что они положили портфели между партами и играют в карты. И на меня так хитро посматривают. А я не знаю, что мне делать. Я ведь только начала работать с этими ребятами, если пропустить мимо ушей – сядут на голову…
Надо отдать им должное: играют тихо, не мешают. Но как это так: все дети работают, а они в карты играют?!
Я говорю: отдайте мне карты. А они их прячут и ухмыляются. Потом я уже сама не знаю что делала. Как хватила этого Сытникова, как выдернула из-за парты. И пустила его по проходу. А Бакумова вытянуть не получается – он же здоровый. В общем, я не знаю как, но я его тоже вытянула из-за парты и тоже пустила…

А вин мини кажэ…

Раз Сытников хвост при мне опять было поднял. Я ему сказала: “Чого ты ерепенишься? Ты кто такой? Ты ще середнего роду, а взрослых не слухаешь! Нос ще вытираешь нэ так, як надо. Вытри нос!” А вин мини каже: “Сама вытри!”
Я растерялась, не знаю, что делать… Ничего ему не говорю, иду к своему столу, достаю из сумки платочек (они у меня такие красивые – китайские), иду к нему (а он у меня за первой партой сидит), подхожу… “Ну если ты не умеешь вытирать, давай я сама вытру!” – И за нос его схватила. Он и понять ничего не успел.
Все засмеялись. Он покраснел как рак. Я говорю: “Вот такие, Сытников, дела. Что ж делать, если ты в 8 классе еще не умеешь нос вытирать, а хвост поднимаешь выше трубы!” – И пошла, и продолжаю свой урок.
Он после этого, как щенок, ко мне привязался. Стоит мне ребят попросить о чем-нибудь, он сразу: “Я сделаю!”
Как-то я после уроков с отстающими занимаюсь, что-то им читаю, а он возле меня сидит. И кофта такая мохеровая у меня была – так он сидит и кофту гладит. Влюбился в меня! А ведь совершенно неуправляемый был…
Бакунов и Сытников – они стали моей первой защитой. У нас такой Комаров был – неважный мальчишка, нечистый на руку. Если Комаров подошел к учительскому столу, они сразу: “Виталик, что ты там делаешь? А ну отойди”.
В общем, я у них авторитетом стала. Как в уголовном мире. Силу мою признали.

Цэ ж бешени!

Иду я как-то по коридору к себе на урок, слышу: шум, крики в кабинете физики. Я подумала, что урока нет. Открываю дверь. 9 класс. Учительница сидит за столом, тему объясняет, а они – кто на столе, кто под столом, кто на голове...
Я говорю: “А цэ шо?” Она мне: “Вот погляди: цэ ж бешени!”
Любые дети реагируют на резкий звук. Я к парте подхожу и как стукну по ней. “Шо цэ за фокусы? Где цэ ваше мисто? Вы шо, своих мист не знаете? А ну швыденько на свои миста!” Они задергались: идти, не идти? “Быстро! И щоб я вас не чула!»
Они мне потом сказали: «Если б вы, Тамила Ивановна, в армии служили, вы бы до генерала дослужились».

Я говорила – не буцать?!

В колхозе они две недели без меня работали. Тут я приезжаю – а у них долгов полно!
– За подсолнечник хорошо платят. Будем работать на подсолнухе?
– Будем.
– Хорошо. Тильки требования такие. Когда прорываешь подсолнечник, его нельзя сшибать. Если сшиб, он растет кустом. Так что тильки с корнем вырывать, – объясняю я им. – Наклоняться надо, а як же ж! Тильки не химичить. Все понялы?
– Все понялы.
Вот я иду по грядке за ними следом. А что там мой Карташов вперед вырвался? Не такой вроде рьяный парень – и впереди! Я на его рядок шасть – а там одни посбиванные подсолнухи. Я насобирала этих подсолнухов. Зову его: “Карташов! Карташов!” А он не слышит: ветер навстречу. Гляжу: идет, в спортивных штанах, без майки, и ногой подсолнухи сбивает. Ага, потом он в конце рядка ляжет и будет ждать, когда другие подойдут.
Я бегу по рядку за ним. А ему кричат: “Карташ, тикай!” Я его догоняю и этими подсолнухами по спине: “Я тебя просила не буцать, я тебе говорила не буцать! А теперь иди вырывай то, что набуцал”.
Понимаете, где-то что-то и придавить надо. Как без этого? Но это должно быть полушутя-полусерьезно.
Во время солнцепека клещевину полоть нельзя: выделяются эфирные масла, и дети падают в обморок. Но за клещевину хорошо платят. Значит, если хотите заработать, надо вставать в 6.00. Захожу их будить: “Девчонки, подъем! Ребята, подъем!” Идут сонные, умываются, в автобус, на поле. Поработали до 9.00 и на завтрак...
Так они аж с Нового года начинали просить меня поехать с ними в колхоз. А я им полушутя-полусерьезно: “Вы меня так доведете за год, что я на вас не хочу дивиться. Петра Александровича до инфаркта довели? Довели. Идить з моих очей, чтобы я вас нэ бачила”…

Сперва договор

Я детям сказала, чтобы после девяти я никого во дворе не видела. Иду к подруге своей во двор. Они сидят на скамеечке. Я иду по дорожке. “Атас! Тамила!” – И никого нет на скамеечке.
А в лагере знаете, как с ними трудно? Ведь 24 часа с ними!
На танцы в клуб хотите? Пожалуйста, танцуйте. Но до 12.00. Хотите краситься – красьтесь. Но если у кого-нибудь увижу утром макияж – никаких танцев. Чтобы были все умытые и в 12.00 спали.
И вот они в клуб в поселок уйдут, а я как на иголках…
Когда они едут в колхоз с другими учителями, то учителя там все на нервах. А я как-то с ними особых трагедий не испытывала. Хотите на танцы? Хорошо. Но давайте сперва заключим договор.

Случай со стенгазетой

И родителям они на меня никогда не жаловались. Ну в классе бывает, конечно, один-два таких пакостника. Я их знаю и не трогаю. Их и дети не любят.
А родители всегда были за меня горой. Вот был случай. У меня класс. И надо школьную газету выпускать. Обычную стенную газету. А я забыла о ней совершенно. Вспомнила часов в 9 вечера. А с завучем мы как раз в контрах были. Ну, думаю, завтра съест.
Я звоню одной девочке, Ларисе, и говорю: «Понимаешь, нам надо, чтобы завтра была выпущена газета, а я забыла». Она мне говорит: “Не волнуйтесь, Т.И., все будет сделано”.
Так потом мне ее мать говорила, что отец не спал всю ночь – с дочерью газету рисовал, а она помогала. У Ларисы родители – оба инженеры.
А у другой девочки, которой Лариса позвонила в ту ночь, отец был наш мэр. Так вот, Лариса, ее мама, ее подружка и эти двое пап, один из которых мэр города, делали всю ночь газету. И в 8 часов утра она уже висела в коридоре школы!

А ну наклонись!

Распоряжаться надо весело. Если рассердился – не зуди, лучше по шее дай.
У нас физик был умнейший, но дисциплину не держал, я поначалу даже на уроках у него сидела. Они ему зададут задачку, он им начнет доказывать – чуть не на полу уже пишет, а они делают что хотят.
И вот я как-то зашла к нему на урок, чую: уже шнурки жарят. А когда шнурки жарят, страшный запах. Я только глянула: ясно, откуда запах идет. Два парня сидят рядом. Красивые ребята. И умные. А как вместе, так шкода.
Только урок кончился, я бегом туда – и к ним, чтобы не выскочили из класса. А один из них – под метр восемьдесят. Я его схватила. “Наклонись”, – говорю. «Зачем это?» – «Наклонись, а то не достать!» Он наклоняется. Я его за чуб: “Твоя работа?”…

Сержусь по-настоящему, конечно. Но они знают, что заработали. Некоторые учителя их норовят побольнее оскорбить. Вот, например, у меня Колбасова Валя была. Математичка ей говорит: “Так, Колбасова, покажи, что ты здесь наколбасила?” Та – в слезы.
А на то, что я говорю, они не обижаются. Я даже не могу объяснить, как это получается. Просто надо уловить их психологию.

Сняли дверь. В шутку

И я никогда не жалуюсь родителям: ведь родители начинают их наказывать, иногда бьют. Тогда у детей вырабатывается протест против учителя, против школы, против всего. Что я, сама, без родителей, не справлюсь?
Сняли дверь в женском туалете. В шутку.
– Прохоренко, а ну иди сюды. Нахылысь! Хто цэ зробыл?
А он метр девяносто. Я же его не достану. Так я его за ухо.
– Нахылысь, я тебе сказала!
Он наклоняется. Я ему на ухо:
– Саша, сейчас возьмите дверь. (Я когда на «вы» к ним обращаюсь, они знают, что дело пахнет жареным.)
– То не мы!
– Саша, я вас не спрашиваю, вы или не вы. Если бы я спросила: «Саша, это вы или не вы?» – вы бы ответили. А я вас не спрашиваю, я просто вам говорю: «Саша, возьмите дверь и повесьте на место». Ты меня понял?
– Да.
Все. Я знаю, что дверь будет на месте.

Они знают, кто им враг, а кто друг

Я вот разозлилась на Прохоренко. Но попробуй кто-нибудь его тронуть со стороны! Я глаза повыцарапываю! Своих детей я в обиду не давала. Это мои. Моя семья. Только я могу накричать. И они это чувствовали.
Не дай Бог, если кто из учителей пожалуется на моих ребят. Я так скажу: «Надежда Ивановна, у тэбэ свои есть? Вот за ними и смотри. Ну ходила моя Верочка с хлопцами за школой. И шо? Тебе в твои 40 лет, понятно, неинтересно там ходить. А обидеть девочку – раз плюнуть»…
Вот у нас еще был Степан. Я ему говорила: “Степа, если ты не изменишься, ты сядешь в тюрьму. Ты плохо себя ведешь. Так не годится”. Он таки сел.
Дискотеку устроили. Ребята купили вино. Я их поймала сразу же с этим вином. Но кто-то уже успел сказать директрисе. Директриса ко мне: мол, Степан приносил вино. Я ей говорю: “Если Степан приносил вино, он его пил?”…
А дети откуда-то узнают, что я их защищаю. Они чувствуют и абсолютно точно знают, кто им враг, а кто друг. Вот и про папу моего, Ивана Николаевича, учителя географии, потом директора, а потом снова просто учителя, они всегда абсолютно точно знали, что он им друг.

ПРО МОЕГО ПАПУ

Указок не хватало

После войны в школе были одни переростки. В 4 классе им по 15 лет было, в 7-м – по 18. Папа их называл “соколята”. А эти соколята – настоящая банда. Как врежет им указкой. А потом по парте. Все – указки нет. Указки у него летели, как спички.
Ребята кричат: “Больно!”
– Да, да, да, хлопцы, а шо ж вы хотели? Так ведь должно быть больно, шоб оно в голову пришло.
Многие его ученики работали в мебельном цехе. Указки ему наточат на станке – да только ненадолго хватало.
Закончится учебный год – а соколята уже на заборе висят: “Иван Мыколаевич, поехали!” Он их на экскурсии возил. Всю Украину и Крым объездили на грузовой машине. Сверху в кузове – бочка бензина и 20 человек детей. И Иван Николаевич с ними.

Головастики

И уже ж папа не работал, на пенсии был. И уже ж взрослые они стали, соколята эти, выучились. Идет он – а они возле магазина бутылочку распивают.
Мама моя их в младших классах учила, а папа в старших. Мама никого – Боже сохрани! – пальцем не тронула, не оскорбила, только сюсюкалась с ними. Не кричат они ей через 25 лет: “Добрый день!” А папу мимо не пропустят, чтобы не поздороваться:
– Добрый день, Иван Мыколаевич!
– Добрый день, косы головцы (головастики)! Шо, горилку пьете? Вот у мэнэ список е, кто от горилки повисывся, кто потонул, кто задушився.
– Ни-ни-ни, Иван Мыколаевич, мы не пьем.
– Глядите, косы головцы. У мэнэ список там может пополниться.

Який батько – такий сын

Мой папа был учителем географии, потом много лет в той же школе директором, а потом там же опять учителем. И получилось так, что у него учились не только дети, но когда-то и их родители и даже деды. Он с 35-го года в одной школе.
Придет, например, родитель и спрашивает:
– Иван Мыколаевич, як там мий Петро?
– Пытаешь, як твий Петро? Яка хата – такий тын, який батько – такий и сын!
– Иван Мыколаевич, и я такий был?
– О то и ты такий был, як твой Петро.
– И шо ж мэни з ним робыты?
– А ничого. Выучим с Божьей помощью.

За шо нас бить?

Как-то раз учительница одна, Екатерина Максимовна, взяла у папы в географическом кабинете палатку для похода. Потом все говорила: отдам да отдам. А палатка на учете. В конце концов она сказала, что отдала ему палатку. А он: как это так отдала, если ты не отдавала? Ну, в общем, поссорились они.
И она подговорила свой класс. Провела с ними собрание. В протокол собрания внесли жалобу, что Иван Николаевич “бьет детей”. Это заявление она отправила в министерство. Из министерства приехала комиссия. Но дети, конечно, не знали зачем.
Вызывает инспекторша детей, спрашивает, кто у вас там историю читает, кто математику, как учителей зовут и так далее.
– А географию кто читает?
– Иван Николаевич.
– А вин вас бье?
– Ни, нэ бье.
А случай на самом деле был. Парни как-то сцепились на уроке. А они же здоровые амбалы. Ну и стал папа их разнимать. Да так, что у одного нос оказался разбитым.
Тут инспекторша завелась:
– Ну он же тебя бьет!
– Чи вин мэнэ быв?
– Он же тебе нос разбил.
– А, нос... Так то не он. Я баловался, и он меня выгнал из класса. А я выходил, а мне Левченко ногу подставил, я упал и нос разбил.
Вызывают Левченко.
– Левченко, бил Иван Николаевич этого парня?
– Чи вин его быв? За шо? Нихто нас не бье. За шо нас бить? Мы и так нормально себя ведем.
Вызвали комсорга Тамару, которая протокол того собрания вела:
– Иван Николаевич бьет вас?
Она молчит. А Екатерина Максимовна:
– Тамара, ну скажи, мы ж писали протокол.
А у Тамары слезы:
– Сплетница вы, Катерина Максимовна! Мы не так на собрании говорили! Вы меня потом заставили переписать этот протокол!
А потом главный проверяющий и говорит:
– Знаете, Екатерина Максимовна, я могу поверить в то, что он их бьет. Но еще я уверен в том, что если б вы хоть пальцем тронули кого-то из них, они бы не стали этого отрицать. Значит, будьте таким учителем, чтобы дети вас понимали и защищали.

Как папу из директоров выгоняли

Мама чуть не умерла: “Не трогай их. Я ж тебя прошу! Посадят!” А он не боялся: “Не морочь голову!»
А потом он директором стал. А потом его выгнали из директоров. За что? За невыполнение всеобуча.
После войны в семьях погибших матери получали пенсию за погибших отцов только в том случае, если ребенок учился в школе, то есть до 18 лет. А им в седьмом классе 18 лет уже было (они в 10–12 лет только в первый класс пошли!). И вот если ребенок справку из школы приносит, что он в школу ходит, то собес выплачивает матери пенсию.
А время тяжелое было, и дети уходили из школы, устраивались на работу. И папа всем, кто ушел и работает, давал эти справки.
Мама переживала, что это незаконно. А он:
– Чего ты гавкаешь?
– Ну посадят же! Ну цэ ж незаконно!
– А то законно, что батьки погибли, а их дети страдают сейчас? Они ж пошли на работу не потому, что им так хочется, а потому, что им кушать надо что-то. Батьки защищали страну, погибли – теперь пусть государство кормит их детей.
Так он считал.
А Бабенко был завучем. А ему очень хотелось быть директором: зарплата больше и квартира. И он написал заявление, что Иван Николаевич дает эти справки за взятки. А тогда вообще понятия не имели, что такое взятка.
И приехала комиссия. И выяснила, что действительно дети, которые получают пенсию, в школе не учатся. Но тогда получалось, что они должны вернуть деньги государству. Иван Николаевич не побоялся и сказал: «В то время, когда я давал справки, они ходили в школу».
В общем, чуть-чуть не посадили. Но из директоров выгнали. Но после него никакого другого директора в наших краях не признавали.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"