ЗАБЫТЫЕ ДЕТИ 
 

Настоящий, родной папа в большинстве российских семей сегодня скорее миф, некий виртуальный образ.
Он как бы есть, и его в то же время нет.
Труднодоступность одного из родителей давно никого не удивляет: ни детей, ни усеченную семью, ни специалистов. Последние даже умудрились подойти к проблеме строго научно. Сочинили своеобразный классификатор, по которому папы делятся на добровольно устранившихся от своих отцовских прав и обязанностей, насильно отлученных от семьи и на «воскресных», приходящих изредка и прогнозу не поддающихся. Но природа не терпит пустоты. И на сиротские слезы откликнулись мужчины новой формации. Неужели «заменители пап» – не краткосрочная дань суровому времени, а единственная реальность на долгие годы?

Есть повод усомниться в генетике...

Чем отличается родной ребенок от неродного? По сути, только именем. И это легко доказать с помощью нехитрых упражнений

Была такая игра – лото. Там надо было заполнить фишками некое поле. У меня был отец и был отчим. Я, в свою очередь, тоже теперь являюсь отчимом и отцом. Поле закрыто. Можно обобщать опыт.

Мой отец с нашей семьей не жил. Он был старше матери на тридцать лет, а меня соответственно почти на шестьдесят и участвовал в Первой мировой войне. Когда я родился, дети отца от первого брака – мои единокровные брат и сестра – были уже взрослыми.
Суммируя сегодня опыт наших с отцом встреч, я заключаю, что для отца был важен сам факт моего существования. Что менее существенно – я подтверждал его мужскую состоятельность. Лестно в старости сделаться отцом. Что более существенно – отец меня любил: как я выглядел, как ходил, говорил. Если он и спрашивал меня, например, об учебе, то особо не вслушивался в смысл моих ответов. Ему было достаточно звуков моего голоса.
Недавно я спросил у своей племянницы, помнит ли она меня в своем детстве. «Как же, – ответила она, – пока ты не приходил, я была любимой внучкой, но за час до твоего прихода папа Володя (так звали отца внуки, он отказывался откликаться на тривиальное «дед») покупал взбитые сливки, а мне даже попробовать не давал».
Из-за разности в возрасте наши отношения с отцом были неполными. Ему в мои годы были предложены слишком экзотические исторические условия. Мировая война, революция, Гражданская война. Можно было расспрашивать, нельзя сопоставлять. Я не мог оценить степени своего внешнего сходства с отцом: когда мне было двенадцать и мои черты только начинали складываться в подобие взрослого лица, ему было семьдесят. Уже после его смерти мне попала в руки его фотокарточка в молодые годы. Я был не похож даже на молодого отца. Стоило ли этому удивляться? Я был настолько похож на мать, что однажды на улице меня остановил незнакомый человек и спросил, не сын ли я такой-то, и передал привет.

Сон про настоящего отца

Мой отчим, наоборот, был на двадцать лет моложе моей матери, а меня старше всего на десять. Наши отношения приняли лучшую из возможных конфигураций – сделались приятельскими. Брак отчима с матерью из-за преследовавшей ее разницы в возрасте был обречен на разрыв. Они действительно расстались, прожив пятнадцать лет. За этот срок распадаются и необреченные браки.
Что интересно: наша дружба, не обретя родственного оттенка, не имела и последствий. То есть отчим ушел – и мы ни разу не испытали желания встретиться. Так обыкновенно возникает и затухает непылкая дружба. Жили рядом, потом разъехались. Старые необязательные связи отмирают...

Мои кровный отец и отчим, играя определенные роли в моей жизни, настолько очевидно не подходили на роль собственно отца при всей ее вариативности, что однажды мне приснился некто третий, и во сне он был мне настоящим отцом. Мне тогда было двадцать пять. В отцовской ласке я уже не нуждался, в протекции или материальной поддержке – тоже, тем более во сне. Мощнейшее интуитивное ощущение присутствия настоящего отца я могу перевести в слова примерно так: внимание и доверие, возможность задать вопрос и вера в ответ.
Как ни странно, в жизни иной раз удается вернуть, казалось бы, невозвратимое. Мне нравился отец моего университетского товарища. Через несколько лет тот стал моим тестем и дедушкой моих детей. Гораздо удивительнее – именно к этому, кровно неродному мне пожилому мужчине я испытывал очень большое доверие, а он относился ко мне с дружелюбным вниманием – и не только как к мужу своей дочери, а, так сказать, напрямик. Несколько его фраз, сказанных невзначай, во время поиска грибов или огородных хлопот, пожалуй, стали для меня жизненными девизами. Например: я счастливый отец, потому что все мои дети – хорошие люди. Но дело даже не во фразах. Скорее в редчайшем сочетании деятельного участия в жизни своих детей и внуков с удивительной деликатностью. Он мог годами ездить через всю Москву, чтобы водить внучку в музыкальную школу, и ни разу не высказать ее родителям свои соображения насчет того, нужно ли ей музыкальное образование. Согласитесь, чаще бывает наоборот.

Что же до моих собственных родительских чувств, то впервые я испытал их задолго до того, как стал отцом и отчимом, полюбив пятилетнюю дочку своей сотрудницы.
Вспоминая о своей любви к этой маленькой девочке, я сейчас квалифицирую свое чувство скорее как материнское, нежели отцовское. Бесконечная нежность, желание защитить, побаловать. Короче, я был готов стать родителем задолго до того, как им стал.

История отношений

Когда это наконец произошло, мне исполнилось двадцать восемь лет. К тому времени я был способен полюбить примерно каждого второго из знакомых мне маленьких детей. Причем довольно быстро, а если медленно, то каждого. Теперь мой пасынок вырос, ему уже двадцать лет, и история наших с ним отношений как взрослого с ребенком вполне состоялась.
И в неродном ребенке узнаешь свои черты. Как пела Вероника Долина: а что меж этих братьев схоже, дороже во сто крат. Нет ничего трогательнее этой благоприобретенной наследственности. Усваиваются жесты, языковые ходы, походка. Мимика постепенно формирует черты лица. Легче, пожалуй, определить то, что не подвержено изменениям и наследуется только генетически. Рост. Цвет глаз и волос. Ширина кости. Глубоко второстепенные детали.
Впрочем, повод усомниться в науке генетике у меня был. Яркие способности к математике я унаследовал явно не от матери и не от отца. Да и вкусы – от кулинарных до литературных – не наследуются.
У моего пасынка (это негордое слово я не употребляю в настоящей жизни) есть родной отец. Он очень толст, честолюбив, эгоистичен, жаден. Павел же очень худ, нечестолюбив, нежаден. Не сразу, постепенно он изжил унаследованные склонности, превратив их, по меткому выражению Гегеля, в их противоположности. С эгоизмом работа ведется. И если генетику уточнить диалектикой, то есть констатировать, что качество наследуется либо прямо, либо через отрицание, тогда научный фатализм померкнет, зато свобода воли восторжествует. Это я к тому, что отличий между родным и неродным ребенком нет. Или почти нет.

Все, однако, познается в сравнении. И пока у меня не родился собственный сын, я мог лишь предполагать пресловутое безразличие. Но вот он родился. И действительность опрокинула мои ожидания. Потому что не повторилась. Случились только различия. Насколько же эти различия вписываются в контекст родного и неродного?
Во-первых, целый космос отношений – это невербальный контакт с младенцем только отца? Нет, думаю, любого заинтересованного, и отчима в частности. Павел достался мне пятилетним. Мне этот возраст тогда показался довольно ранним. Теперь я понимаю, что тут возникает целая история отношений. Другое дело, что эта история не очень-то сказывается на последующей истории. Вообще чем чаще отношения родителей с детьми строятся заново, с чистого листа, тем, по-моему, лучше. Прошлое все равно никуда не денется. А опыт обновления позволяет нам преодолеть обиды и стереотипы восприятия, кроме того, без него не обойтись, когда дети вырастут. Даже самые безоблачные отношения с детьми чрезвычайно редко сами собой преобразуются в уважительные и равноправные отношения со взрослыми людьми, которыми становятся наши дети.
Во-вторых, тысячу раз мне приходилось вмешиваться в разборки конфликтов между моими сыновьями, и никакой симметрии я в этих разборках не блюл. Настаиваю лишь, что все перекосы здесь мотивированы разницей в возрасте, а не в генеалогии. И ничего бы не изменилось, если бы родным был старший мальчик. Впрочем, сослагательное наклонение можно изъять – участвовал я и в ссорах моих старших родных детей с младшим.

Что такое “голос крови”?

Все дети настолько различны и настолько достойны любви, что отличие родного ребенка от усыновленного очень сложно уловить. Голос крови, по-моему, довольно спорная категория. Жена – роднее ведь не придумаешь человека, а как ни крути, не кровный родственник. Зато какой-нибудь двоюродный брат, которого видишь дважды в десятилетие на свадьбах и похоронах, – чужой человек, хотя у него и скулы твои, и фамилия. Так и сяк прикидывая и раздумывая, я обнаружил все-таки два разных искушения, относящихся к пасынку и к сыну.
К пасынку – откровенно позорное. В минуту отчаянного разлада свалить все на дурную наследственность. Потом будет стыдно.
С родным сыном честнее. Ты его породил, ты и воспитал. Не на кого свалить. Хотя пытливый ум и тут нащупает: теща, школа, двор...

Искушение, связанное с родным сыном, менее очевидно. Попробовать влезть в его шкуру, вспомнить себя в его годы. Транспонировать одну эпоху в другую, учесть эти различия – интересная и вполне решаемая задача. Но сообразить, что твой родной, кровный, внешне похожий на тебя сын – не ты в его годы, не ты в других условиях, не частично и не примерно ты, а совершенно своеобразный человек, не всегда под силу любящему отцу. Тут полезное упражнение – завести нескольких детей. Различия между ними при полном генетическом совпадении и сходном воспитании бросятся в глаза.
Я говорю не об отчуждении. Всегда можно понять и почувствовать другого человека, особенно если его любишь. Проникнуться его проблемами – и тогда станет не очень существенно, что у тебя в его годы именно этих проблем не было (были другие). И в этом случае опыт, возможно, подскажет тебе решение изнутри ситуации.

А если родительский опыт понимать широко...
Я начал преподавать восемнадцать лет назад, и мои первые студенты были только на четыре года моложе меня. Понятно, что наши отношения были ровные и равные, моя позиция у доски мотивировалась только узко специально. Долгие годы по инерции я привычно считал себя молодым преподавателем и специалистом. Сейчас я по возрасту гожусь в отцы многим своим студентам (кстати, мой приемный сын – среди них). Вроде бы фраза: «Я вам в отцы гожусь» – расхожая сентенция из пошлого советского кино. А вот мне так не кажется.
На мой взгляд, многие серьезные вещи могут быть правильно сформулированы, поняты и усвоены только в условиях взаимного внимания и доверия. Идти как бы от отца к сыну или дочери. Мне в этом отношении повезло учиться у Анатолия Кима. Удается ли мне так преподавать – судить не мне и не сейчас. Но по крайней мере изредка хотя бы я уже вижу, где находится планка.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"