ТЕОРЕМА СОЦИУМА
Премьера без сценария
Французский политолог считает, что
демократия в России так и не сложилась. В
основном потому, что этого не хотят ни власти, ни
население
Сегодня писать о российском
государственном строе гораздо труднее, чем сразу
после крушения Советского Союза. В 1989–1992 годах
можно было рассуждать о переходном периоде, о
необходимости покончить с коммунистическим
произволом, о демократизации, о движении вперед к
свободному обществу и рыночной экономике.
Западные наблюдатели и приверженцы реформ в
России сходились в одном убеждении: единственная
альтернатива социализму – капитализм (в его
социал-демократическом варианте). Мысль о том,
что коммунизму можно противопоставить не только
капитализм и западную демократию, почти ни у кого
не вызывала тогда интереса. Среди западных
государственных деятелей, равно как и среди
представителей русской реформаторской элиты,
лишь единицы имели время и желание размышлять о
другом пути развития: более сложном, менее
успешном, а главное, менее предсказуемом. Между
тем в 1990-е годы Россия пошла именно по этому пути.
Она не построила ни правового государства, ни
регулируемой рыночной экономики. И мало кто
возьмется утверждать, что те, кто стоит сегодня
во главе России, преследуют именно эти цели.
Разговоры о правовом государстве и рыночной
экономике ведутся для очистки совести и
избавляют от необходимости задуматься
сколько-нибудь глубоко над тем, как управляется
или не управляется бывшее советское государство.
Лишь после финансового кризиса 1998 года и
скандалов, связанных с кражей миллиардов
долларов из государственной казны, стало
возможным аргументированно критиковать русское
политическое устройство, не рискуя быть
обвиненным в пессимизме, антиельцинизме,
ностальгии по советскому времени. Больше того,
теперь политологу следует избегать другой
крайности. Сегодня хорошим тоном стало описывать
российскую ситуацию тремя словами: хаос, мафия,
преступность. Картину делают еще мрачнее
террористические акты в российских городах и
война на Северном Кавказе.
В то же время нельзя сказать, что страна
находится в состоянии хаоса. Достаточно прожить
несколько дней в каком-либо из провинциальных
городов, чтобы убедиться: население существует
не в экономических и социальных джунглях, а в
относительно упорядоченном мире, где имеются
властные структуры, где функционируют, хотя
порой и весьма посредственно, основные службы –
поезда и трамваи ходят, как правило, по
расписанию, школы, несмотря на трудности,
работают, вода, пусть и непригодная для питья,
исправно течет из водопроводных кранов, пенсии,
пусть и мизерные, выплачиваются более или менее
вовремя, мусор вывозится на свалки. Городской
пейзаж невесел, но не предвещает катаклизмов. Что
касается деревень, то там обстановка практически
не изменилась. Можно сказать, что сельских
жителей экономические и политические потрясения
почти не коснулись. На селе по-прежнему действуют
колхозы, теперь именуемые
«сельскохозяйственными предприятиями».
Как же объяснить то обстоятельство, что
российским городам удается выживать, несмотря на
то что в плане макроэкономическом страна,
доведенная до края пропасти беспомощной и
коррумпированной центральной властью, стоит на
грани банкротства? Причины следует искать в
несовпадении институционального и
политического устройства с реалиями
повседневной жизни, в большой влиятельности
местных и региональных властей, а также в том
обстоятельстве, что отношение к праву и к
государственным установлениям весьма мало
«европеизировалось» и люди по-прежнему
предпочитают неопределенность и возможность
по-разному толковать тексты законов.
С 1993 года самые влиятельные лица в Москве
занимались в первую очередь борьбой за власть: в
1993-м разразился конфликт между Б.Ельциным и
вице-президентом А.Руцким, затем – между
реформаторами; в 1995–1996 годах – борьба между
представителями власти и коммунистами. В
результате центр утратил влияние в регионах и
увяз в военных действиях на Северном Кавказе.
В центре не хотели видеть, что столицы регионов
живут собственной политической жизнью, что они
преследуют на выборах собственные цели,
участвуют в собственных номенклатурных и
корпоративных конфликтах. Центр исходил из
утешительного постулата о сохранении Москвою
власти над всей страной, о том, что провинция
исполняет столичные распоряжения, губернаторы
находятся «под контролем», а пресловутая
«вертикаль» власти предопределена самой
природой вещей, ибо провинциалов волнует прежде
всего отношение к ним Москвы.
Обращаясь с губернаторами как с подчиненными
чиновниками, обязанными выполнять директивы
центра, и шантажируя их угрозами уменьшения
дотаций, ельцинская власть заманила сама себя в
ловушку: губернаторы, в свою очередь, принялись
шантажировать центр и требовать денег в обмен на
лояльность по отношению к Москве. В своих
регионах они пользуются огромным влиянием,
которое федеральные власти не могут ни
контролировать, ни ограничивать, ибо не имеют для
этого достаточных финансовых, юридических и
политических средств.
Политическая конкуренция и в Москве, и почти
повсюду в провинции вполне официально сводится к
противостоянию исполнительной и
законодательной властей. Строго говоря, борьба
ведется не столько за место в политических
институтах, сколько за перераспределение
контроля над экономическими ресурсами.
Отвечая на вопрос о том, какое из основных прав
человека кажется им наиболее важным, 8% россиян
назвали право голоса, 8% – право
беспрепятственного выезда за границу, 9% – право
на получение информации. Напротив, право на
бесплатное образование, социальное страхование
и материальное обеспечение по старости было
поставлено на первое место (68%), высоко оценено
право на хорошо оплачиваемую работу (53%), право же
собственности назвали в качестве приоритетного
только 23%. Другой опрос показывает, что общество в
большой степени разочаровано: 78% опрошенных не
удовлетворены состоянием демократии в их стране,
а 71% убеждены, что старая советская номенклатура
до сих пор сохраняет власть.
Малая озабоченность проблемами частной
собственности подтверждает, что россияне в
большинстве своем не являются собственниками и
не стремятся стать ими. Уклонение от
определенности, стремление переиначивать
действующие законы у россиян не случайно, а
вполне осознанно. Это – результат сознательного
выбора, который в большей или меньшей степени
совершают как большинство населения, так и
правящая элита. Им приятно знать, что фатальный
исход не неизбежен, что всякое решение может быть
пересмотрено или просто не исполнено. Сознание
того, что дверь постоянно остается приоткрытой и
что в нее всегда можно пролезть, не будучи званым,
что любую договоренность можно пересмотреть,
отложить, забыть, господствует в отношениях
между отдельными людьми и целыми предприятиями.
И те и другие находят в подобной ситуации массу
преимуществ, которых никогда не обнаружил бы,
например, гражданин Швейцарии.
В России государственную мощь по-прежнему
отождествляют с возможностью прибегать к силе.
Никого не удивляет, что государство ставит
собственную безопасность выше безопасности
отдельных граждан и защищает ее, будучи
свободным от какого бы то ни было контроля со
стороны общества. Между такими представлениями о
государстве и либеральной концепцией
государства пролегла пропасть. В
демократическом обществе «сила» государства
зависит от легитимности его власти и от его
способности поддерживать стабильные и
постоянные связи между гражданами и
политическими структурами.
В российском обществе государство в
демократическом смысле, то есть как
представитель и гарант общества, не существует.
Еще сегодня россияне в большинстве считают, что
они сами по себе, а государство – само по себе, и
не видят для себя никакой выгоды от участия в
общественной жизни. Точно так же они даже
вообразить не могут, что главная функция
государства – защита интересов общества. Два
мира – государство и общество – существуют
параллельно и независимо один от другого, пусть
даже благодаря расширению свобод, работе средств
массовой информации и действиям элит,
вынужденных ради успеха на выборах «заниматься
политикой», между этими двумя мирами наметились
некоторые связи.
Итак, отношение простых граждан к тем, кто ими
правит, не сводятся к доверию или враждебности,
да и какой смысл в том, чтобы определять свое
отношение к начальнику? На первом месте –
способы самозащиты от непредсказуемых действий
вышестоящих инстанций. Центральная власть
ослабела, и у граждан теперь меньше оснований ее
бояться, зато они опасаются ее непостоянства и
непредсказуемости.
Россияне доверяют муниципальным и региональным
властям не больше, чем центральной, однако они в
них очень нуждаются. Местные администрации
укрепляют свои позиции благодаря близости к
населению и знанию деталей повседневной жизни.
При этом они воспринимают подчиненную им
территорию как свою вотчину. Стихийная
децентрализация государства усиливает
автономию региональных и местных властей, а это,
в свою очередь, укрепляет их административный
контроль над материальными ресурсами и людьми.
Рост влиятельности провинциальных городов –
столиц регионов – одно из самых значительных
явлений в современной политической жизни России.
В политической, экономической и социальной
сферах региональные элиты играют все большую и
большую роль, а московские политики ищут их
поддержки и сотрудничества с ними.
Будущее правового государства в России зависит
от состояния умов и поведения людей гораздо
больше, нежели от конституционных или
юридических преобразований. Сегодня
политическая система держится не на текстах
законов и не на политических институтах. Сегодня
невозможно сказать, что должно произойти в
будущем, чтобы правители изменили свои привычки
и прониклись уважением к праву, а общество
научилось контролировать принятие
экономических и политических решений. Сценарий
этих изменений еще не написан.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|