ЛЕЧЕБНАЯ ПЕДАГОГИКА 
ТОЧКА БОЛИ 

Сыграем в поддавки?

Сочувствие может оставить осадок ущербности. А ребенок-инвалид, как и любой другой, порой нуждается в нормальной неадаптированной жизни

Человек склонен к жалости. Жалость же далеко не всегда приводит к какому-либо действию, чаще просто играет роль клапана, парового выхлопа. Поохали и дальше пошли. Печальнее то, что поступок, вызванный жалостью, ей же обыкновенно и окрашен. И зачастую именно жалость становится препятствием между людьми.
Я помню, как слепой мальчик сдавал вступительные экзамены в институт. Вот совершенно естественные шаги ему навстречу, которые сделала комиссия: ему несколько раз внятно и громко прочитали вслух условия задач и по мере надобности освежали их в памяти. (Правда, то же самое сделали бы для любого абитуриента, который со своего места плохо видел условие на доске.) Совсем уж мелочь: ему разрешили пользоваться пластмассовой штучкой типа прямого лекала, чтобы ровно писать строку за строкой. Опять же – вздумай здоровый принести с собой этот нехитрый прибор, и ему бы не запретили. А вот льгота, предоставленная государством только слепому мальчику, – он поступал вне конкурса, ему достаточно было написать математику на три.
Он так и написал – на твердую тройку. По его просьбе мы с моей коллегой объяснили ему его ошибки. Это – чисто случайно – произошло в помещении институтской столовой. Мальчик выслушал нас, поблагодарил и ушел. После его ухода произошло нечто удивительное. Раздатчица угостила нас супом и сказала, что видела такое впервые. Признаться, тогда я не задумался всерьез, что же она видела раньше вместо этого. По ее интонации выходило, что прежде слепых чуть ли не палками гнали и объяснялись с ними с брезгливой надменностью. В нашей системе координат мы с преподавательницей не сделали ничего особенного. Точно так же мы бы поговорили с любым зрячим абитуриентом, проявившим интерес к собственным ошибкам. Теперь я понимаю, что в этом и был весь фокус.
Лишенный возможности видеть, мальчик был вынужден воспринимать условия задачи на слух. Так что внеконкурсная фора справедлива: все-таки вслепую играть гораздо труднее. Но дальше мальчик не нуждался в новой форе и ненормированной жалости. Ему не понравилась бы натянутая тройка. И естественно, ему нужен был предметный и честный разговор о математике, как со здоровым, а не жалость типа: у тебя все в порядке, так, пару раз спутал плюс с минусом, ты сам-то дойдешь или тебя проводить?
Я думаю, именно такого рода сочувствие и видела чаще раздатчица институтской столовой. Сочувствие, оставляющее осадок взаимной ущербности. Физической, с одной стороны, и психологической – с другой.
Другая история, которая случилась со мной, с инвалидностью связана косвенно. В юности я любил зайти похихикать к бывшему однокласснику. Потом он женился. Жена должна была вернуться из роддома. Я по привычке позвонил ему: можно я заеду?
– Даже не знаю, – замялся он. – Понимаешь, у Марины родился мертвый ребенок. – Помолчал и вдруг добавил: – А может, даже лучше, если ты зайдешь.
Я выдавил из себя пару плоских фраз и... не заходил к ним несколько месяцев. Как я ощущал тогда, хихикать было бы неуместно, а к другому режиму общения я не был готов. Теперь, в свои сорок три, умеренно готов. На похоронах не выделяюсь из общего ряда. Глупо себя сегодняшнего примерять на ту ситуацию. Глупо вообще сожалеть о прошлом и зацикливаться на том, что можно было бы поступить не так, а иначе. И все же, может быть, лучше было тогда заехать к ним неготовым и похихикать слегка. Похоже, мой друг имел в виду как наиболее подходящий именно этот вариант.
Мысль проста: сочувствие и жалость как бы примыкают к болезни и горю. А человек, находящийся в долгой беде (ребенок-инвалид или его родители), нуждается кроме этого в порциях нормальной, неадаптированной жизни. В шашках, а не в поддавках. И здоровье общества выражается в его способности во многих ситуациях отнестись к больному как к здоровому.
Америка много рассуждает о своей политкорректности. Рассуждения ни в чем не убеждают. Убеждает другое, возможно, плохо внедренное в повседневность, – слепые и колясочники щедро вкраплены в комедийную продукцию Голливуда. Над ними можно смеяться, как над здоровыми. В нашем кино инвалида окружает атмосфера почтительной скорби. Или слезливого восхищения. На первый взгляд это и есть политкорректность. Да, в каждом частном случае. А в целом – запрет на смех, запрет на улыбку, что-то вроде почетного гетто.
Спору нет, иногда бывает позарез важно довезти друга до деревни на своей машине (костыли в багажнике), помочь с очередью на операцию или отнести апельсины в больницу. Это классические добрые дела, которыми ты не то чтобы хвастаешься или тихо гордишься, просто ты можешь опереться на них в трудную минуту. А вот в свое удовольствие заскочить к приятелю, покалякать, попить чаю, не заморачиваясь его проблемами, – какое же это доброе дело? Никакое.
Между тем иногда именно такой праздный гость нужнее всего. Когда я сам оказался в довольно поганой и тревожной ситуации и бегал из больницы в больницу, мне позвонили две родственницы, полные сил, и спросили: чем можно помочь? Я честно ответил: попить со мной чаю. Они приехали, зачем-то вымыли пару окон и уехали. Я понимаю, что объективно мытое окно лучше немытого. Я понимаю, что выпитый чай не оставляет ощущения выполненного долга. Я, можно сказать, все понимаю. Только мои дочь, жена и мать – сразу в трех больницах. Сыновья, уставшие за день, спят в дальней комнате. В другой комнате две тетки молча и сосредоточенно моют окна. А я сижу один на кухне, пью чай, думаю о своем и не испытываю к ним никакой благодарности. Такая вот я свинья.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"