ДЕТСКОЕ ЧТЕНИЕ 
 

Анекдот как зеркало классической литературы

Муму и Герасим глазами современного человека

На сегодняшний момент проблема понимания и восприятия классики русской литературы достаточно актуальна. Большинство классических произведений написано около века назад. Их смысл, пройдя испытание временем, трансформируется, иногда до неузнаваемости. Наша задача – проследить, каким образом этот смысл изменился, что видит современный читатель в классических книгах.
Самый простой способ узнать об этом, не считая подхода интуитивистов, – спросить у самого читателя (то есть провести интервью). В современной культуре это интервью уже существует – в виде фольклорных текстов.
Действительно, трансформации художественного, авторского текста в фольклорной среде можно рассматривать как толкование этого текста и переосмысление, то есть восприятие. За счет отсутствия ссылки на источник и постоянной воспроизводимости в фольклорных текстах от произведения остается только “самая суть” – то, что сохраняется в сознании читателя.
Герои Тургенева – Муму и Герасим – встречаются нам достаточно часто как в речевом употреблении, так и в разнообразных фольклорных жанрах (в основном это анекдоты, переделки песен, пародии на сам рассказ и на другие произведения, паремии).
Персонажи произведения, перемещаясь в область фольклора, обретают некоторую знаковую самостоятельность, которая определяется их способностью существовать независимо от авторского текста. Семантика, которая скрывается за этими знаками в фольклорных текстах, существенно отличается от значения образов этих персонажей в контексте рассказа.
В нашем распоряжении оказалось 20 анекдотов (включая варианты) и около 30 переделок и пародий, даже целая пародийная опера.
Тексты, оказавшиеся в поле нашего рассмотрения, можно разделить на две группы по тому, как они соотносятся с породившим их рассказом.
1. “Авторские” – почти обязательно сохраняют имя автора, воспроизводятся тиражированием (дословно, без изменений). Тем не менее такие тексты можно рассматривать в одном ряду с фольклорными текстами, поскольку они стереотипны, а значит, имеют похожее строение. В отличие от собственно фольклорных они непосредственно отталкиваются от произведения, представляют собой его интерпретацию (пародии, переделки, продолжения и даже фильмы). В этих текстах обязательно сохраняются два или более персонажа из тургеневского рассказа и воспоминания об авторском сюжете.
2. Собственно фольклорные – короткие, воспроизводимые, не имеющие автора – в основном это афоризмы и анекдоты. В таких текстах остаются только два героя: Герасим и Муму.
Если эти герои действительно являются знаками, то они должны представлять собой совокупность некоторых качеств и действий (характеристик), которые можно сравнить с изначальными, авторскими характеристиками.
Выясняется, что Герасим может выполнять только одно действие: “топить”. Причем оно настолько уникально, что перестает быть действием как таковым и становится свойством героя, его обязательным атрибутом:
«Герасим – первый русский утопист» (из ресурсов Интернета).
Это свойство, характеризующее Герасима как знаковую фигуру, автоматически сообщается всем предметам, с которыми тот имеет дело:
«Герасима так и не взяли рекламировать “Милки Вэй”, потому что он у него тонул даже в молоке» (“Вокруг смеха”, 2000).
Обязательность атрибута “топить” подчеркивается литературными и фольклорными параллелями:

«Для Архимеда пес – не аргумент.
Ведь погружать скотинку – против правил!
Болвану ясно: по-собачьи может всплыть.
Но факт: пойти ко дну он пса заставил,
А мог, как Дездемону, придушить!
Суду понятно, в чем там было дело:
Безграмотный мужик не мог читать.
Он, как Раскольников, мог взять топорик смело –
И лодку не пришлось бы угонять!» (из частных коллекций анекдотов).

За каждым из персонажей, с которыми сравнивается Герасим, точно так же закреплен определенный и уникальный способ убийства: Отелло может только задушить, Раскольников – зарубить топором. Все они могут появляться в пределах одного текста вместе с Герасимом и Муму.
Предыдущие примеры иллюстрировали связь с персонажами других литературных произведений по сходству, но она может осуществляться и “от противного”: тогда в тексте рядом с Герасимом возникают персонажи, которым свойственно “спасать”, или, более конкретно, “вытаскивать из воды” (в наших материалах это дед Мазай и рыбак, отправленный за золотой рыбкой).
«Пошел Герасим топить Муму, посадил в лодку, заплыл подальше, привязал камень на шею, кинул в воду и уплыл. Муму из последних сил выплывает, одной лапкой камень придерживает, остальными гребет. Навстречу дед Мазай плывет, зайцев собирает. Ну ему все равно кого спасать, зайцев или собак. Он Муму вытащил, в лодку посадил» (из коллекции анекдотов).
«Закинул как-то старик невод в синее море и вытащил не золотую рыбку, а Муму» («Вокруг смеха», 2000).
Если Герасим всегда топит, то Муму может только “тонуть” (или, наоборот, “всплывать”).
«Муму была бультерьером. Пожалуй, даже буль-буль-терьером...» (из коллекций анекдотов).
Соответственно рядом с ней оказываются те герои, которые обладают тем же свойством: Чапаев, «Титаник» и др.:
«Герасим говорит Чапаеву:
– Василий Иваныч, завтра купаться пойдешь – Муму привет от меня передавай...» (www.anekdot.ru ).
Лубочная картинка на обложке сборника “Фигли-Мигли”, с надписью: «Дед Мазай спасает В.И.Чапаева на глазах удивленных Герасима и Муму».

Если сопоставить проанализированные материалы с текстом тургеневского произведения, выясняется, что в памяти читателя сохраняется один-единственный отрезок сюжета: описание того самого момента, в который Герасим топит собачку (кульминация рассказа на уровне действия).
Сохраняется он со всеми подробностями реальности: обязательно возникает река или другое водное пространство, плавающее средство (например, “Титаник”), немой мужик, собачка. А вот авторская интерпретация происходящего выпадает из поля зрения воспринимающего субъекта. Возникает впечатление, что из текста рассказа просто вырезали кусок длиной ровно в один абзац, и уже этот кусок живет независимо и интерпретируется совершенно свободно.
Сюжет этого отрывка: “сильный упрямый глухонемой мужик топит маленькую добрую беззащитную собачку”, взятый отдельно, соответствует трагической балладно-романсной схеме. Недаром в одном из текстов возникает параллель со Стенькой Разиным, бросающим княжну за борт:
“Высоко он подымает побледневшую Муму...” («Стеб оперы “Герасим и Муму”»).
Толкование фольклорного текста однозначно: Герасим и Муму = палач и жертва.

«Он привязал к Муме два кирпича,
Два кирпича к одной Муме.
Глаза убийцы, руки палача,
Два кирпича, два кирпича» (из ресурсов Интернета).

«Собаковод-любитель Герасим выступает с рекомендацией лучшим собаководам, что нужно делать, если не хватает денег на “Педигри Пал”...» («Вокруг смеха», 2000).

Именно в таком значении образы Муму и Герасима начинают разгуливать по текстам и высказываниям, обогащая свою семантику за счет литературных коннотаций.
Очевидно, что, по мнению автора, роль Герасима в рассказе иная: именно он осознается как пострадавший. Интересно, что такого мнения придерживались даже цензоры в середине прошлого века, как это видно из рапорта Ю.Г.Оксмана на имя министра народного просвещения, чиновника особых поручений Родзянко: «Рассказ под заглавием “Муму” я нахожу непригодным к печати, потому что в нем представляется пример неблаговидного применения помещичьей власти к крепостным крестьянам».

Современное восприятие роли Герасима существенно отличается от восприятия автора и его современников. Проследить за этим изменением можно на примере трансформации еще одной постоянной характеристики Герасима – его немоты. Вот что говорит сам Тургенев: «Из числа ее челяди самым замечательным лицом был дворник Герасим, мужчина 12 вершков роста, сложенный богатырем и глухонемой от рожденья».
Немота Герасима для Тургенева очень важна, поскольку подчеркивает его пассивную роль в рассказе – роль жертвы. В данном случае немота может трактоваться как безответность, как немота слуги, раба, животного. Герасим, таким образом, оказывается в одной позиции с Муму, максимально к ней приближен.
Что же происходит в фольклорных текстах? С одной стороны, это качество – немота – всячески обыгрывается, на нем строятся анекдоты:
«Плывет Муму с Герасимом по озеру, на лодке, и говорит ему: “Послушайте, Герасим, мне кажется, вы чего-то недоговариваете”».
«По-видимому, утонул все-таки Герасим, а не Муму, потому что из них двоих только Муму могла рассказать Тургеневу эту историю» (www.anekdot.ru).
Но если взглянуть на тексты повнимательнее, оказывается, что Герасим не немой:
«Подходит Герасим к “Титанику”:
– Возьмите собачку!» (из интернет-ресурсов).

Как видим, в одном корпусе текстов соседствует немота Герасима с его способностью разговаривать, и они не противоречат друг другу. Она появляется в фольклоре только для того, чтобы быть обыгранной. Оказывается, что Герасим, перестав быть жертвой, поставленный в активную позицию, обретает даже способность говорить.
Как уже говорилось, структура текстов (продолжений и пародий), сохраняющих имя автора, практически совпадает с изначальной, тургеневской.
По крайней мере в них возникает третий персонаж – барыня, и тогда виновата в утоплении Муму именно она. Заметим, что барыня в фольклорном тексте за это чаще всего наказывается:
1. Вместо того чтобы утопить барыню, он топит Муму. И, покинув негостеприимную столицу, уходит к родным полям и перелескам. Чтобы, набравшись сил для бессмысленного и беспощадного русского бунта, лет эдак через 70 утопить уже не Муму, а барыню (Виктория Демьянова. Конкурс: «Кто напишет “Муму” лучше Тургенева?» (“Комсомольская правда”, приложение “Клубный пиджак”, 1996).
Но в отличие от оригинала с Герасима вина не снимается (независимо от присутствия барыни)! Он тоже виноват и либо искупает свою вину (как в предыдущем примере), либо заслуживает наказания.

«Ах, где бы мне, скажите, силы взять
Герасима поймать-схватить,
Бетонный блок на шею привязать
И в той же речке утопить?» (отрывок из песни «Зачем Герасим утопил свою Муму?»).

Во всех вариантах, предлагаемых в фольклоре, можно исправить ситуацию и восстановить нарушенное равновесие (отомстить виновному).
Виноватыми в гибели Муму могут быть не только персонажи рассказа. А кроме них к повествованию оказываются причастными только “двое” – его автор (Тургенев):
«Прочел как-то Герасим “Анну Каренину” и подумал: “Как для меня, так Тургенев все-таки лучше Толстого! Ведь пруд же – он всегда на месте, а поезд – еще неизвестно, будет он или не будет!”» («Вокруг смеха», 2000).
И его читатель:
«Много воды утекло с тех пор над почившей в бозе животиной. Но не перевелись еще на Руси охотники отомстить барыням. Видно, каждый из них утопил свою Муму… Но мы-то тут при чем, а?» (поэтические ресурсы Интернета).
Как видим, фольклорные тексты подтверждают их причастность к действию рассказа. Подтверждением виновности читателя может служить крайняя популярность желания загладить свою вину и вернуть убиенной животинке остаток жизни. Выражается оно (в частности) в идее памятника Муму, предложенной Ю.Грымовым, автором одноименного фильма, выпущенного в 1997 г. Интересно, что идея была подхвачена (например, журналом “Огонек” и кафе “Муму” на площади Тургенева был объявлен конкурс “Верните Муму народу!”). Грымов планирует также создать фильм с тремя (!) альтернативными концовками (плохая, хорошая и неожиданная), а также компьютерную игру “Спаси Муму!” – чтобы каждый мог поучаствовать в спасении собачки и исправить непоправимое. Видимо, очень уж чувствует себя виноватым.
Остается только один вопрос. Понятно, как воспринимаются тургеневские персонажи. Непонятно, почему так по-разному. Нами были отмечены две одновременно существующие противоположные тенденции. Если идея памятника и разнообразные продолжения вызваны чувством жалости, вины и стремлением к справедливости, то в анекдотах, в кратких фольклорных текстах именно эти чувства отсутствуют. Текст рассказа трансформируется настолько, что в нем не остается места переживанию. В.Шкловский интерпретировал такие тексты как привычные, стершиеся со временем образы. Но мы очень хорошо видели, что сам рассказ и поднимаемые им проблемы остаются актуальными, вызывают сильные переживания.
Можно предположить, что дело именно в этих переживаниях, которые оказываются слишком сильными. Очень многие из опрошенных говорят о том, что при чтении рассказа “слезы наворачиваются на глаза”. Собачку очень жалко, и эта жалость запоминается надолго. Тем более что встреча с тургеневским сюжетом (в том или ином виде) происходит обычно в детском возрасте. И некоторая абсурдность происходящего (зачем утопил?), и невозможность помочь, и жалость только усиливают сопереживание. Воспринимающий чувствует себя соучастником преступления, так как не может помешать его осуществлению.
Ситуация безвыходная, и разрешить ее можно двумя способами: попробовать все исправить, восстановить равновесие (поставить Муму памятник) или отказаться от собственных эмоций, отомстить самому тексту (а значит, и его автору, и персонажам) за ту боль, которую он заставил пережить. Вот и возникает гротескный текст, искаженный до такой степени, что ему больше невозможно сопереживать, над ним можно только смеяться.

Итак, на основе анализа очень обширного фольклорного материала (который не удалось охватить целиком) можно утверждать, что современное восприятие рассказа кардинальным образом отличается от восприятия автора и его современников. Оно выражается в том, что из авторского текста извлекается кульминационный момент, на основе которого строятся сюжеты интерпретирующих текстов. Благодаря этому Герасим из позиции жертвы переходит в позицию виноватого, позицию жертвы занимает Муму. Структура текста становится более устойчивой. К тому же в современном фольклоре возможны два взаимоисключающих направления развития текста, вызванные одними и теми же чувствами: чувством вины, жалостью, состраданием, невозможностью вмешаться. В основе одного лежит желание загладить свою вину, восстановить равновесие, что порождает варианты дальнейшего развития сюжета. В другом преобладает стремление отказаться от испытываемых эмоций, в результате которого появляются тексты, сводимые к абстрактным схемам, практически лишенные переживаний.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"