Я ИДУ С УРОКА
Вечно колеблешься между страхом и
надеждой
Из дневников барышни Штевен (конец XIX
века)
 В
моих записках ярко отражаются часы, дни, недели и
месяцы былого счастья, и эти светлые следы
невозвратного прошлого особенно хотелось бы
сохранить (и даже увековечить) – для себя и детей
(и для всякого, кому случится о них узнать). А
сообщения об ужасном, о безобразном,
ненормальном, что постоянно вторгалось в нашу
жизнь и унижало, калечило, извращало и разрушало
ее в течение целых иногда лет, я решила
уничтожить.Кому бы это могло понадобиться? Какое
в этом могло быть назидание, какая поддержка?
“Отрицательных примеров” и так довольно – и
тут, в особенности для правильного суждения,
нужна безусловная точность и полнота сведений, а
не случайные, беглые, часто написанные в минуты
острого горя и возмущения заметки.
IX, 1930. Москва, Вятская ул., 31.
А.А.ШТЕВЕН – 20 ЛЕТ
Вознесение, 22 мая 1885 г. Сегодня
ученики совсем меня развеселили. Смотрю на их
живые, открытые лица, и не верится, чтобы из них не
вышли хорошие люди…
Читаю вечером Щедрина – и тоже все о плохих
временах. Но когда пишет о них Щедрин, невольно
смеешься. Ночью в постели думаю о том, что люди
все умирают, и о том, как я буду умирать. Вовсе это
как будто не страшно и не тяжело. Все придут
прощаться, милые все! И как я буду исповедоваться
перед смертью. Будет ли совесть чиста? Покойна ли
я буду, исполнив долг свой? И наша Россия будет ли
смотреть на меня без упрека?
19 июня. Ликующий день. Солнце, зелень,
небо и вода – все сияет. Но опять пришлось
слышать и думать о том, что в народе нашем
страшная распущенность, грубость и
безнравственность, пьянство, неуважение к власти
и закону. К чему все это приведет? Ночью в постели
мерещатся всякие ужасы вроде пугачевщины. Ловлю
себя в смелых мечтах о том, что бы я сделала для
спасения России…
Спрашиваю себя: все ли я делаю для ребят, что
нужно? Не знаю. Они стали не совсем аккуратно
приходить. У них сенокос и очень уж много
развлечений. Делаю что могу и очень люблю их, вот
и все.
А.А. – 21 ГОД
16 января 1886 г. Мне самой
странно, что я так зорко и постоянно слежу за
собой. Чем дольше живу, тем диковиннее и
непонятнее кажется мне весь этот мир, громадный,
бесконечный, загадочный. Бывают минуты, когда я
точно что-то понимаю, и верю, и свободна от
глупого вопроса: зачем?! Но затем я опять начинаю
во всем сомневаться – во всем, что люблю, чему
поклоняюсь, к чему стремлюсь, чему готова отдать
все свои силы... Если бы встретить человека,
могущего понять это и вполне убежденного и
действующего сообразно своим убеждениям! Или
тогда только что-нибудь и узнаешь, когда умрешь?..
Иногда как будто открывается перед глазами целая
страшная бездна зла и страданий, и тут же
мелькнет что-то иное, чудное, прекрасное,
настоящее, духовное, человеческое. И вот, пока я
пишу, я становлюсь более спокойной и терпеливой.
Да мало ли о чем иногда мечтаешь? Но только дал бы
Бог, чтобы с милыми нашими все было благополучно,
и больше мне ничего не надо.
А еще – чтобы процветала наша Россия. Это чувство
во мне не прерывается, не слабеет. Если б смерть и
мучения могли помочь России, я бы заставила себя
перенести ради нее все самое страшное. Но разве
этим ей поможешь? “Если б я была царицей…”, но и
тогда у меня, вероятно, ничего бы не вышло! Глупая
я, глупая… Остается лишь жить этой моей ненужной,
бессильной любовью, нехотя верить дурному,
бояться верить хорошему, горячо спорить и тем
досаждать другим, огорчаться, волноваться и
иногда блаженствовать – все ради России.
18 января. Прихожу в школу; радушинские
ребята жалуются на Матюшу, а он – на них и сам
плачет. Пришлось их всех бранить и увещевать, и
скоро все успокоились, и Матюшу я заставила
улыбнуться над своей обидой… Ученье затем пошло
отлично. Вечером надо было поправить 18 тетрадей,
и все вспоминались ребята, их лица, глаза, улыбки.
Завтра – воскресенье, день отдыха. Но хотелось
бы, чтобы был понедельник, чтобы можно было опять
заняться ребятами и убедиться, что они уже не
злятся друг на друга.
20 января. Мне сегодня так весело, что
танцевать и петь хочется. Бывало, у обедни ребята
только глазеют по сторонам, шепчутся и толкаются,
а теперь одни поют на клиросе, а другие стоят
смирно, молятся и шепотом повторяют слова
дьякона и певчих…
Мы были в гостях у Хотяинцевых, потом они у нас.
Наряжались, дурачились, говорили о гаданьях и
женихах…
Сегодня в школе все ребята были причесаны и
вымыты, как я им говорила. Старшие учились и вели
себя очень хорошо и с увлечением читали
“Кавказского пленника” Толстого. Под конец
подходит Вася Ефремов, подает мне что-то,
краснеет и говорит: “Мы вам, Александра
Алексеевна, письмо написали”. Это письмо я
сохраню. Оно очень меня тронуло. Начинается очень
торжественно: “Ваше Превосходительство, Ал.Ал.!
– и дальше: – Пишем мы вашему здоровью и
благодарим вас за то, что вы научаете нас доброму,
и благодарим вас, что вы трудитесь о нас, и мы
будем за тебя Богу молиться… Писал Кузьма
Рычков”. (Это старший из мальчиков, 16 лет.)
21 января. Ох, что это такое?! Было
следствие относительно дьякона, который
пьянствует и бесчинствует в церкви, и все
мужики-старики под присягой показали, что
никогда его пьяным не видели!!! Неужели это
возможно? Неужели и мои ребята будут так
поступать? Душа разрывается, душа горит гневом, и
не столько на этих несчастных, для которых ни
присяга, ни истина ничего не значат (их перед
следствием поили водкой дьякон и его семейные), а
на тех просвещенных и нравственных людей,
которые равнодушно смотрят на всю эту грубость и
беспросветную тьму. Бедные ребята! Не знаю, как и
смотреть на них буду завтра, что им скажу…
18 февраля. Читала статью Льва Толстого
про Яснополянскую его школу. У него всего было
вдоволь – учителей и книг, и, впрочем, такой же
был кавардак, как у меня. И то, что он рассказывает
о своих ребятах, так живо напомнило мне моих, что
я пришла в восторг. Ходила по комнате и
воображала себе, что пишу Толстому и спрашиваю
его, почему он бросил школу. Не оттого ли, что из
милых ребят вышли плохие мужики? Но он ведь даже и
не воспитывал их – они нравились ему такие, как
были. Может быть, никого нельзя перевоспитать в
два-три года школьного ученья? Но ведь Толстой
мог завести еще и вечерние классы для подростков,
и библиотеки, и чтения. Он мог продолжить влиять
на своих учеников…
Что-то выйдет из моих? Вечно колеблешься между
страхом и надеждой. Жутко делается, когда
узнаешь, что Андрей напился пьян на свадьбе, или
что Вася говорил, что ему смешно, когда в школе
читают Евангелие и все стоят так смирно, или что
пропала какая-нибудь вещь, или кто-нибудь солгал.
Но увижу их всех, веселых, простодушных,
доверчивых, увижу светлый взгляд Матюши, когда он
молится после чтения Евангелия, увижу, как они
хорошо стоят в церкви и как вообще стали
вежливее, внимательнее, умнее, – и весело станет,
и твердо надеешься, что если не все, то многие
станут лучше и человечнее от ученья.
24 февраля – Чистый понедельник. …Все
боялась, как бы ребята не утерпели и не пили, как и
все, на Масленицу, да и учиться не все придут. Но
все обошлось благополучно...
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|