Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №72/2002

Четвертая тетрадь. Идеи. Судьбы. Времена

ЛИНИЯ ЖИЗНИ 
РАЗГОВОР-ЭССЕ 

Елена ИВАНИЦКАЯ ,
Владимир ШАРОВ

«Жить интереснее с людьми, а не с народами»

К сожалению, мир, который дается в учебниках, практически безлюден

Владимир ШАРОВ

Прозаик, а в прошлом историк Владимир Шаров, автор романов «След в след» (1991), “Репетиции” (1992), “До и во время” (1993), “Мне ли не пожалеть” (1995), “Старая девочка” (1998), после пяти лет работы завершил философский роман “Воскрешение Лазаря”, который опубликован в журнале “Знамя” (№ 8–9, 2002), а в ближайшее время появится отдельной книгой в издательстве “Вагриус”.

– Владимир Александрович, в вашем романе активно проводятся мысли, что народ проще и примитивнее отдельного человека – “радикальное упрощение того мира и того человека, каким его создал Господь”. Между тем в обществе сегодня особенно популярны идеи о необходимости народной монолитности. Что, собственно, вы как гражданин думаете об идеале единства и монолитности?
– Все эти вопросы очень непросты. Те мысли, о которых вы говорите, связаны с основанным на библейских текстах убеждением, что один человек сложнее Вселенной. Люди, вероятно, надеются, что если они будут монолитны, зла будет меньше. Мне так не кажется, но это тот спор, который решения не имеет. В общем стремлении к монолитности никакой собственной роли у меня нет. Не мешаю, но и помогать буду вряд ли. Знаю одно: когда идут войны, когда льется кровь – это уже не людской мир. Не тот мир, ради которого мы были созданы. Хотя Господь и терпит нас такими, какие мы есть. История слишком непростая штука, в ней нет абсолютных ответов. Кто-то будет прав завтра, а кто-то, неправый сейчас, окажется прав через столетие. История бесконечна и бесконечно сложна. В ней столько всего намешано, и все-таки жизнь одного-единственного человека куда удивительней. Как историк я занимался ХVI веком, периодом, от которого отдельных людей до нас почти не дошло: ну, Грозный, Курбский – редкие голоса… Я ушел от этого времени, настолько мне было там грустно и пусто. Жить интереснее с людьми, а не с народами. История, что есть в учебниках, практически безлюдна. Только классы, страны, битвы, стройки, переселения народов. Надо сделать все, чтобы дополнить традиционную историю историями людей, их судьбами. Битвы, в сущности, случайны – о человеческих жизнях этого не скажешь. В тех мемуарах, дневниках, которые сейчас издаются и, к счастью, активно читаются, как раз и есть та настоящая, полная жизнь, жизнь во всех своих ипостасях и нюансах, то есть та, за знание которой ратует, если я правильно понимаю, современное образование.

– Согласны ли вы с тем, что жажда абсолютного идеала для отдельного человека и народа опасна и губительна?
– Нет, нет. Все хорошее в мире в огромной, решающей степени создано теми людьми, учителями человечества, кто стремился к предельной высоте, к идеалу. Я очень уважаю это стремление, хотя сам никогда бы не решился быть учителем. Боюсь ответственности перед учениками и детьми учеников. Учитель отвечает за своих учеников, а как ученики повернут твою мысль, неизвестно. Через одно-два поколения немало самых благородных идей обратилось во зло.
– А существуют ли мысли безопасные? Идеи, которые не могут переродиться?
– Наверное, только та единственная, что нельзя никого убивать и насиловать. Вообще же человек все на свете умудряется выворачивать наизнанку. В Бытии сказано, что человек создан по образу и подобию Божию. “По образу и подобию” – то есть творцом. Мы творим, но творим, смешивая добро и зло, и сотворенное может поворачиваться к миру самыми разными сторонами – иногда чудовищными. Это один из тех страхов, который давно сопровождает меня по жизни.

– А при каких условиях идеал становится опасным?
– Когда он чересчур узко, жестко и безапелляционно сформулирован. Чем меньше он воспринимает индивидуальные особенности людей, тем он страшнее. Пока есть свобода входа и выхода, пока даже во имя самого себя он не готов ограничивать личные свободы, наконец, пока он увещевает, а не приказывает, опасность невелика. Приказы я не люблю ни в каком виде, даже от идеала.

– Ваш повествователь замечает: “У них было счастливое детство, взрослая же жизнь вызывала ужас”. Есть ли такая закономерность– чем счастливее детство, тем мучительнее человеку взрослая жизнь?
– Не думаю, что это так уж жестко сцеплено. Тем не менее согласен, что люди, у которых было особенно счастливое детство, хотят в нем задержаться. Если дочь или сына очень любили и лелеяли, он всю жизнь будет тосковать по детству, по той безусловной любви, которую во взрослой жизни не встретит никогда. Впрочем, я в этом вопросе невеликий авторитет.

– А каким вы вспоминаете ваше детство? Как в детские годы влиял на вас отец – писатель Александр Шаров?
– От отравления советской пропагандой влияние отца меня оберегало. Нет, он меня не воспитывал как антисоветчика, скорее сам был в ужасе от того, что ждет меня во взрослой жизни. Меня очень любили, но спокойных, безмятежных отношений в семье не было. Мы с отцом бывали в жесточайших контрах по многим вопросам. В конце 60-х годов в «Новом мире» у него вышла статья, где объяснялось, что добра с кулаками не бывает, с кулаками – это уже что-то другое. За те несколько страниц он заплатил пятью неопубликованными книгами – по распоряжению КГБ они были выброшены из издательских планов, – многими годами тяжелой депрессии. Тогда я был согласен с ним далеко не во всем. Но сейчас я понимаю, что в наших спорах именно он был прав.

– Как историк предвидели ли вы крах советской власти?
– В советское время я понимал, конечно, что когда-нибудь это кончится, но что кончится на моем веку, не мог себе и представить. Настроен я был безнадежно. Уезжать я не собирался, здесь тоже был тупик. Особенно угнетала клиническая бездарность системы, которую я застал. Сейчас я лучше понимаю, какими путями совершались события, но все равно в 91-й год верю с трудом.


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru