КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА 
ОБРАЗ 

Марина Зудина:
«Не хочу исполнять сопровождающую партию»

Ее Антигона во МХАТе стала откровением даже для тех, кто знал и любил актрису давно. Сейчас бы самое время рвануть к новым «звездным высям», закрепить успех еще одним мощным аккордом.
Но ее тянет в «Табакерку», в родной «подвал», в «семью», которая недавно отпраздновала хоть и некруглый, но юбилей.

– Где-то я прочитал, что вы мечтали о балете и даже об опере?
– Да, но вовремя поняла, что в опере петь не смогу, в балет поздно. Так что оставался драматический театр. (Смеется.)
– Решение было самостоятельным?
– Да, мои родители к театру не имели никакого отношения. Мама – учительница, папа – журналист. Они всегда позволяли мне принимать самостоятельные решения, я им за это очень благодарна.
– Олег Павлович тогда о вас сказал: «Толстощекая и круглолицая девушка».
– (Смеется.) Ну да... Я действительно была такой. В молодости мы все пышем здоровьем и краснощекостью.
– Вспоминаете студенческие годы?
– Такие ощущения, которые я испытала при поступлении в институт, можно сравнить, наверное, с первой любовью или с рождением ребенка. Студенческая пора всегда самая счастливая, это время всяческих безумств и радостных заблуждений. Только поначалу может казаться, что ты самая красивая и талантливая и что именно у тебя все сложится. Жизнь вносит свои коррективы.
– У вас были такого рода разочарования?
– Да. Я в театре поначалу... не то чтобы почти не играла. Ролей было много, но какие-то случайные, без пользы для меня. Это при том, что в кино я уже успела сыграть несколько главных ролей. Но тогда было не до амбиций, потому что мы строили театр. Если бы мы не организовали свой театр, не знаю, стала бы я драматической актрисой. Может быть, снималась бы в кино и занималась домом, семьей. Я настолько комфортно чувствую себя с этими людьми, что в другом театре существовать не смогла бы. Тем не менее везения в театре пришлось ждать лет пять-шесть. Но когда стало везти в театре, наступил длительный перерыв в кино. Человек за все в жизни платит сам.
– Везение для актера – это важно?
– Оно в нашей профессии играет очень серьезную роль. Актеры всегда должны доказывать кому-то, что они нужны, и мириться с зависимостью. Нам в театре повезло, мы защищены любовью нашего руководителя. (При этом себя я, конечно, выношу за скобки.)
– Ждать ролей шесть лет – это ведь не шутка?!
– Я переживала, что не сыграла Луизу в «Коварстве и любви». По разным причинам не состоялись «Таланты и поклонники», «Горе от ума», чеховские пьесы. Словом, многое из того, о чем мечтала. А когда перестала мечтать, спустилась на землю, стала играть роли, о которых и мечтать-то не могла. Ну могла ли я предположить, что буду играть Настасью Филипповну или маркизу де Мертей в «Опасных связях»?! Теперь я очень рада, что сыграла их, и считаю, что актеры не всегда должны играть то, что им «идет» впрямую.
– Был ли для вас «впрямую» дебют в фильме «Валентин и Валентина»?
– Тогда я была адекватна этой роли: тоже переживала пору первой любви, достаточно сложной. И к своему удивлению, много в этой картине плакала.
– Тогда писали, что Георгий Натансон нашел вашу тему – любви, нежности, женственности.
– Я ему очень благодарна. Считаю, что именно он открыл меня как актрису в кино.
– Вы всегда сочувствуете своим героиням?
– Наверное, да. Когда речь идет о лирических ролях, я своих героинь подпускаю очень близко к себе. Я очень чувствую фальшь и стараюсь максимально приблизиться к персонажу. Поэтому мне гораздо сложнее даются характерные роли. Хотя если взять роли в «Сублимации любви», «Мудреце» или ту же маркизу де Мертей, то, играя их, я испытывала колоссальное удовлетворение. Потому что, когда ты раздвигаешь границы собственного амплуа, ты еще больше овладеваешь профессией.
– Не вредно ли для собственного здоровья сопереживать бурным чувствам героинь?
– Нет, что вы! Это компенсируется редкими мгновениями слияния с персонажем.
– Вы способны, будучи на сцене, взглянуть на себя со стороны?
– Бывают секунды, когда ты можешь осознать, что будешь делать дальше. Но это случается очень редко. Если бы я все время видела себя со стороны, то, наверное, думала бы о том, как выгляжу, или о своих несовершенствах.
– Про вашу Настасью Филипповну писали, что в ней больше своеволия, чем страдания. И то, что она очень сдержанна. Мне кажется, что сдержанность – одна из ваших сильных актерских черт.
– Не знаю. Мне кажется, что я, наоборот, бываю несдержанной в каких-то своих проявлениях. Хотя сдержанность – это действительно хорошее актерское качество, и оно приходит с возрастом. Иначе это можно назвать чувством меры. Это одна из составляющих профессии. Хотя иногда подмывает сделать акцент именно в том месте, где зритель обычно реагирует особенно бурно. У меня, наверное, природа другая. Я этому подвержена меньше.
– Многие актеры говорят, что их персонажи влияют на них самих. Вы однажды тоже говорили что-то подобное.
– Да, иногда они влияют на нас. Но я не из тех актрис, которые патетически заявляют, что не могут выйти из образа. В этом есть доля театральной пошлости. Но то, что пробивается в том или ином образе, откладывает отпечаток на характер. Это абсолютно точно. Свойства персонажа в процессе работы начинают проявляться в тебе.
– В вас есть актерская ненасытность?
– С одной стороны, есть. Я могу сыграть премьеру и тотчас взяться с увлечением за другое и репетировать каждый день. Но иногда мне нужен перерыв. Вот, например, после «Идиота» мне не хотелось ничего делать полгода. Я связываю это с материалом. В Достоевском заложено какое-то болезненное начало, и ты, отдавая что-то, не получаешь ничего взамен и проваливаешься, как в бездну. И не можешь опять подняться, не ощущая под ногами опору. А после «Опасных связей» сразу начала репетировать. После «Антигоны» – полгода перерыв. А переиграть все?! Нет, это не для меня.
Для того чтобы черпать новые эмоции, нужно жить нормально. Жизнь прекрасна сама по себе. Я очень не люблю, когда актер – «везде». Одни и те же лица мелькают во множестве сериалов, и я порой не понимаю, какой из них идет в данный момент.
– Поговорим снова о кино. Я давно хотел спросить вас о фильме «Немой свидетель»: видели зрители многих стран, кроме России.
– Я считаю, что это моя самая удачная роль в кино. Причем это фильм, после которого я перестала сниматься. Эту картину купила «Коламбия пикчерс», и вполне можно было найти в Америке агента и начать там карьеру. Но у меня появились семейные заботы, я ждала ребенка. Но главное – это то, что, работая в Америке, надо там жить. А я понимала, что для моего мужа это неприемлемо, поэтому все было решено однозначно. Америка в моей жизни прошла по касательной.
– А почему вы не снимаетесь сейчас?
– Я в театре сыграла слишком много интересного, чтобы соглашаться на незначительные роли. У нас нет такого кино, как во Франции или Америке, где женщина занимает лидирующее положение или находится хотя бы на равных с мужчиной. У меня ностальгия по несостоявшейся работе в фильме, подобном, например, «Мужчине и женщине» Лелуша. Такого мне всегда в нашем кинематографе не хватало. У нас женщина выступает обычно, как supporting part – сопровождающая партия. Поэтому среди наших женщин-актрис нет такого количества звезд, как в том же французском кино. Не потому, что актрисы менее талантливы, а потому, что менее востребованы. Могу только благодарить Бога за то, что в театре я стала играть женщин, которые занимают центральные позиции – самостоятельных и самодостаточных. Только сейчас я решилась на пробу в кино. Играю главную роль в фильме «За кулисами» режиссера Игоря Талпы. Согласилась во многом из-за того, что героиня – актриса.
– Поговорим о вашей потрясающей Антигоне.
– Спасибо за комплимент. Когда-то, еще в институте, Олег Павлович репетировал отрывок из этой пьесы с Дусей Германовой. Помню, я очень завидовала, потому что мечтала об этой роли. Я очень благодарна Темуру Чхеидзе, который имел смелость назначить меня на эту роль. И конечно, своему партнеру – одному из «последних могикан», которому подвластен жанр высокой трагедии, – Отару Мегвинетухуцеси. В наше суетное и клиповое время мало кто способен играть трагедию. Находиться рядом с ним на сцене – счастье! Я многому у него научилась. Благодарна всем, кто участвовал в создании этого спектакля.
– Как проходило освоение роли?
– Я очень волновалась, потому что роль очень сложная. При этом она дает возможность для профессионального роста. В спектакле есть одна сцена, когда мы с Отаром находимся друг против друга на протяжении целого часа. Это классический пример игры по системе Станиславского. Мы ничем не защищены, играем друг с другом, пытаемся убедить друг друга в своей правоте. У нас получилась такая камерная семейная история, в ней люди очень связаны друг с другом. Взаимоотношения каждый раз строятся по-разному, потому что спектакль очень живой, в этом его прелесть.
– А сама героиня вам близка?
– Да, безусловно. Она импонирует мне своей эмоциональностью и максимализмом. Роль безумно интересная, потому что когда человек решает проблемы жизни и смерти, это очень забирает. И опять-таки ты сам меняешься, задумываешься о вечных проблемах. Интересно было уйти вглубь без всяких внешних эффектов: сидеть в свитере, джинсах и кроссовках и делать что-то по сути.
– Стало быть, эта роль попала в вас впрямую?
– Абсолютно! Хотя многие театральные журналисты писали, что роль мне несвойственна и в связи с этим мне приходится ломать себя. Но, как ни странно, ломаю я себя именно в привычных для многих зрителей ролях роковых женщин, где женское начало превалирует над всем остальным. Но те, кто знает меня давно, увидели в Антигоне то, что было во мне всегда.
– Оправдываете ли вы свою героиню?
– Я так скажу: в юности мы большие максималисты. Но с возрастом многое оправдываем и объясняем. Если вы помните, в пьесе есть такой момент, когда Антигона почти уступает Креону после того, как он рассказывает ей о брате. Причем Отар так убедительно играет и переживает вместе с Антигоной, что с ним трудно не согласиться. Но он убивает в ней веру. А вера – это жизнь. Поэтому она выбирает смерть.
– Вам никогда не хотелось попробовать себя в театральной стилистике, которая бы в корне отличалась от мхатовской?
– Мне хочется работать с другими режиссерами. Но мои работы будут зависеть не от того, в какой манере работает режиссер, а от того, талантливо это или нет.
– Пятнадцать лет для театра – это много?
– Наверное, немало.
– А для брака пятнадцать лет – много?
– Тоже изрядно. Если эти люди продолжают друг друга любить, значит, будут жить дальше.
– А если появляется такой солидный «любовник», как МХАТ, это не влияет на отношения в «семье»?
– Я люблю свой театр и считаю себя его актрисой. А МХАТ – это как работа в кино. Мы туда идем, работаем, а потом возвращаемся. Команда, «семья» – это жизнь. А там ты в гостях.
– А нет опасности, что ваш театр станет придатком МХАТа?
– Нет. Вопрос о перетекании или слиянии не стоит. Мы самобытны во всем. Другое дело, что режиссеры, выбирая актеров для своих спектаклей, смотрят одновременно и тех и других.
– Итак, «Табакерке» пока ничто не грозит?
– Мы, наверное, живы до сих пор и потому, что к нам с периодичностью в четыре года приходят новые ученики Олега Павловича. Мы ими... подпитываемся. Иногда с актером происходит такая метаморфоза, когда ему становится тесно в определенных рамках и требуется степень свободы, невозможная в условиях коллективного творчества в театре. Тогда начинает что-то разрушаться. Но все же коллектив держится за счет того, что за спиной каждого стоит молодой актер, который набирает силу. У нас сейчас хороший этап. Процитирую мужа: «Мы, то есть театр, в таком возрасте, когда на многое способны и при этом имеем силы это сделать». Хотя не буду скрывать, что нас прежде всего держит сильная личность. Нам повезло, что при наличии коллектива талантливых людей есть человек, знающий, как вести дело.
– Не кажутся ли вам узкими рамки подвала, особенно после «Антигоны»?
– Да нам всем они кажутся узкими. Но когда я говорю о театре, я подразумеваю людей. А из пространства мы на самом деле выросли. Надеемся, что будет реконструкция или новое помещение.
– В свое время ваш театр назывался студией. Сохранилась ли атмосфера студийности по сей день?
– Студийность была важна в период развития. Если раньше мы сами убирали и шили себе костюмы, то сейчас мы в этом не нуждаемся. Каждый делает свое дело. Это, может быть, даже лучше. Главное, чтобы чувство студийности сохранялось в наших отношениях. И оно сохраняется.
– Последний вопрос об одном из главных персонажей вашей жизни – Павле Олеговиче Табакове. Он по-прежнему называет маму Маришей?
– Да! (Смеется.) У него пока нормальные ребячьи интересы: машины, мультики. Хотя и в театр любит ходить, и спектакли по радио слушать. Уже формируются свои интересы и приоритеты. Например, «Бумбараша» смотрел пять раз. Программировать его развитие глупо. Ведь чужая душа – потемки. Важно понять, что он хочет, а не навязать то, чего хотим мы. И важно помочь раскрыть его способности, а не выдавать желаемое за действительное. Понять это и реализовать – моя сложная задача.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"