ЛЮБИМЫЙ ГОРОД

Богомолье

До революции одним из популярнейших обрядов было так называемое богомолье. Было оно в своем роде уникальным. Все путешествия к святым местам (а их в нашей стране было немало – Оптина Пустынь, Киев, Соловецкий монастырь – всего не перечесть) назывались одинаково – паломничествами. И только путешествие в Троице-Сергиеву лавру – богомольем. Хотя слово “паломничество” тоже остается в силе.

Богомолье – исключительно московское явление. Причина очевидна – Сергиев Посад находится вблизи Москвы, и можно совершать этот обряд систематически (раз в год, к примеру). А при желании – даже пешком.
Кроме того, это явление демократическое. Каждый день по ярославскому пути на Сергиев Посад тянулись толпы богомольцев самого разнообразного достатка и общественного положения. Русские летописи переполнены такими, например, заметками: “В лето 1533, сентября 14-го, поехал князь великий Василий Иванович всея Руси к живоначальной Троице и к преподобному чудотворцу Сергию, на память чудотворца Сергия”.
Самое знаменитое, истинно историческое посещение монастыря пришлось на 1380 год, когда князь Дмитрий Иванович Донской перед тем, как начинать сражение на Куликовом поле, посетил Сергия Радонежского и получил благословение, а также двух прославленных впоследствии монахов – Пересвета и Ослябю. В Житие Сергия Радонежского о том событии записано: «Князь же… великий Дмитрей… приде к святому Сергию, якоже велию веру имеа к старцу въпросити его, еще повелит ему противу безбожных изыти: ведяще бо мужа добродетелна суща и дар пророчества имуща. Святый же… благословив его, молитвою вооружив и рече: “Подобает ти, господине, пещись о врученном от Бога христоименитому стаду: поиди противу безбожных и Богу помогающу ти победиши и здрав в свое отечьство с великыми похвалами возвратишись”».
После же победоносного сражения Дмитрий Донской вновь посетил обитель Сергия – “благодаряще старца и братию” за помощь.
Впоследствии эта история иной раз сподвигала высшее отечественное чиновничество на подобные поступки, а российскую интеллигенцию – на острую иронию. Влас Дорошевич, например, писал о Вячеславе Константиновиче Плеве, в то время министре внутренних дел: “В Полтаве вспыхнули беспорядки.
Заехав в Троице-Сергиеву лавру, словно он был Дмитрий Донской и ехал воевать против татар, а не русских же людей…
Лавра не дала ему только Пересвета и Осляби.
У Плеве был князь Оболенский.
Заехав в Троице-Сергиеву лавру, фон Плеве проехал в Полтаву и, посетив поля битв, вот какое вынес убежденье.
Его собственные слова:
– В Полтавской губернии аграрные беспорядки? Ничего удивительного. Явление естественное”.
Впрочем, большая часть богомольцев следовала в лавру не для имиджа, а по чистосердечному зову-велению. Сергей Николаевич Дурылин, например, писал о своей матери: “В 1914 году летом я повез ее к Троице – и она вспоминала, как в трудную минуту, после смерти бабушки, она взяла меня, маленького, и уехала внезапно для всех домочадцев к Троице-Сергию.
В этот зимний день ей, потерявшей мать, стало особенно тяжело от горестного одиночества, от ее безрадостных забот о большой разваливающейся семье, ей стало так непереносимо от давно накопившейся и постоянно подбавляемой жизнью тоски, что она, взяв своего “старшенького”… поехала с ним к Преподобному, чье имя он носил, поехала искать утешения, как в течение пяти веков брели, ходили, ездили и шествовали туда искать утешения все старые русские люди – от холопа до царя… Мама привезла с собою от Преподобного долгий запас сил и терпения”.
А иногда случалось все наоборот, и сам паломник делался объектом интереса. Однажды, например, туда направился писатель Гоголь: “Я еду к Троице с тем, чтобы там помолиться о здоровье моей матушки, которая завтра именинница. Дух мой крайне изнемог; нервы расколеблены сильно. Чувствую, что нужно развлечение, а какое – не найду сил придумать”.
О пребывании же Гоголя в Троице-Сергиевой лавре сообщает В.Крестовоздвиженский, участник этого события: «Это было 1 октября 1851 г. в послеобеденное время, часа в четыре или пять, студенты духовной академии… пользовались свободным от учебных занятий временем, – одни гуляли, другие читали или покоились на диванах и столах, подложив под головы огромные фолианты классиков и отцов церкви. В дверях показался наставник студентов, отец Ф., в сопровождении незнакомца. Студенты встали. Некоторые, видя в незнакомом посетителе знакомые черты, заметили вполголоса: “Это Гоголь!” Отец Ф., подходя к группе студентов, сказал: “Вы, господа, просили меня представить вас Гоголю, – я исполняю ваше желание”. Обращаясь потом к дорогому гостю, он прибавил: “Они любят вас и ваши произведения”. При такой неожиданности студенты не сказали ни слова. Молчал и Гоголь. Он казался нам скучным и задумчивым. Это обоюдное молчание продолжалось несколько минут. Наконец один из студентов, собравшись с мыслями, сказал за всех: “Нам очень приятно видеть вас, Н. В-ч, мы любим и глубоко уважаем ваши произведения”. Гоголь, сколько можем припомнить, так отвечал приветствовавшим его духовным воспитанникам: “Благодарю вас, господа, за расположение ваше! Мы с вами делаем общее дело, имеем одну цель, служим одному Хозяину… У нас один Хозяин».
Словом, неловкость встречи удалось несколько сгладить.

* * *
Для многих путешествие в Троице-Сергиеву лавру было непреложной, но при этом привлекательной традицией. Предприниматель Н.А.Варенцов писал: “Считалось необходимым ежегодно сходить пешком в Троице-Сергиевскую лавру, находящуюся в 60 верстах от Москвы. Об этом путешествии вспоминаю с большим удовольствием; о нем начинали говорить в семье задолго до его начала. Составлялась компания из нескольких родственников и дружеских семей, и в назначенный день, час все собирались к Крестовской заставе, где сейчас находятся водонапорные башни (в районе нынешнего Рижского вокзала. – Авт.)”.
Богомолье (особенно пешее) не только планировалось, но и предвкушалось заранее. Иван Шмелев восторгался: «И на дворе, и по всей даже улице известно, что мы идем к Сергию Преподобному, пешком. Все завидуют, говорят: “Эх, и я бы за вами увязался, да не на кого Москву оставить!” Все теперь здесь мне скучно, и так мне жалко, что не все идут с нами к Троице. Наши поедут на машине (в смысле, на поезде. – Авт.), но это совсем не то. Горкин так и сказал:
– Эка, какая хитрость, на машине… а ты потрудись Угоднику, для души! И с машины – чего увидишь? А мы пойдем себе полегонечку, с лесочка на лесочек, по тропочкам, по лужкам, по деревенькам, – всего увидим. Захотел отдохнуть – присел. А кругом все народ крещеный, идет-идет. А теперь земляника самая, всякие цветы, птички тебе поют… – с машиной не поровнять, никак».
И наконец наступал ожидаемый день. Варенцов вспоминал: “К нам во двор рано утром, часа в 4 или 5, въезжал крестьянин на телеге, заполненной сеном, задняя часть телеги была окружена обручами, обитыми лыком и рогожами, образовывалась кибитка – на случай дождя. Я, как самый младший из детей, водворялся с прислугой на телегу, куда укладывали весь багаж и провизию в дорогу. Взрослые выезжали на лошадях и извозчиках к сборному пункту к Крестовской заставе”.
И богомолье начиналось. Собственно говоря, это было не какое-то печальное шествие праведников, отрешенных от всего земного, а довольно увлекательное времяпровождение, особенно для детей. Цитируем того же Варенцова: «Весь путь в Лавру шел красивыми лесами, наполненными ягодами и грибами, с видами на дальние деревни и помещичьи усадьбы. Мы, богомольцы, углублялись с дороги в леса, собирали грибы, ягоды, которые и съедали на остановках с добавлением еще купленных у крестьян.
Путешествие при чудном воздухе, ярком солнце было интересное и веселое, но среди нас не раздавалось смеха и шуток – это не допускалось старшими, говорившими: “Вы идете на поклонение к великому святому с просьбой к нему о молитвах за нас, грешных, перед Богом, а потому суетное веселье недопустимо”. На остановках пили чай с густыми сливками, ели жареные грибы в сметане, уничтожали груды пирожков, жареного мяса, птиц, взятых из Москвы, ели ягоды с молоком и все с хорошим аппетитом. Встреченные нищие обязательно наделялись милостыней, может быть, не по мере достатка, но по мере сердечного расположения.
Паломничество богомольцев к св. Сергию Преподобному было очень большое, нас обгоняли толпы народа, идущего из всех частей России, с сосредоточенными и серьезными лицами, между ними не было слышно ни шуток, ни смеха, этим показывали, что свое путешествие в Лавру считают не весельем, а трудом».
Словом, как писал Иван Шмелев, “мы – на святой дороге, и теперь мы другие, богомольцы”.
Естественно, что среди богомольцев попадались господа, несколько выпадавшие из общей атмосферы (или, по крайней мере, вызывавшие легкое недоумение). Одна из богомолок вспоминала “о совместном путешествии пешком в Троице-Сергиевскую лавру с Софьей Николаевной Алексеевой, которую обслуживал целый штат прислуги, и экипаж следовал за нею, чтобы при малейшей надобности быть к ее услугам. Софья Николаевна по примеру богатых богомольцев наделяла милостынею всех нищих, встречающихся в пути и в Лавре, причем она заблаговременно заготовляла целый мешочек полушек и наделяла ими каждого нищего. Всех остальных ее компаньонок по путешествию удивляло, что она, обладательница больших средств, подавала так мало, когда все остальные, более бедные, подавали больше”.
Но в основном все-таки сохранялась благостная атмосфера.
Первая остановка следовала спустя несколько километров после отправного пункта. Это был так называемый “Трактир “Отрада” с мытищинской водой и сад”. Как нетрудно догадаться, он располагался недалеко от современной станции метро “Отрадное”. Господин Брехунов, содержатель трактира, был большим любителем посочинять рекламные стишки. Такие, например:
Брехунов зовет в “Отраду”
Всех – хошь стар, хошь молодой.
Получайте все в награду
Чай с мытищинской водой!

Однако богомольцы не нуждались в такой агитации. Соблазн сделать привал и без того велик. А сам трактир был местом очень колоритным. Иван Шмелев писал: «Пахнет совсем по-деревенски – сеном, навозом, дегтем. Хрюкают в сараюшке свиньи, гогочут гуси, словно встречают нас. Брехунов отшвыривает ногой гусака, чтобы не заклевал меня, и ласково объясняет мне, что это гуси, самая глупая птица, а это вот петушок, а там бочки от сахара, а сахарок с чайком пьют, и удивляется: “ишь ты какой, даже и гусей знает!” Показывает высокий сарай с полатями и смеется, что у него тут “лоскутная гостиница” (так называлась одна из престижных гостиниц Москвы. – Авт.) для странного народа (то есть для странников. – Авт.)… Пьем чай в богомольном садике. Садик без травки, вытоптано, наставлены беседки из бузины, как кущи, и богомольцы пьют в них чаек… Будто тут все родные. Ходят разнощики со святым товаром – с крестиками, с образками, со святыми картинками и книжечками про “жития”».
Так что настырное навязывание духовных сувениров отнюдь не изобретение последних лет.
Следующий “объект” – село Тайнинское. Здесь привлекателен Благовещенский храм, построенный еще в семнадцатом столетии по повелению царя Федора Алексеевича. Истинный богомолец не пройдет мимо такой святыни. Ну а следующая крупная остановка – знаменитые Мытищи.
Если привал в Отрадном был, можно сказать, факультативным, то в Мытищах останавливались обязательно. Во-первых, потому, что не устать за время столь длительного перехода было физически невозможно, а во-вторых, традиция. Мытищи, можно сказать, были этакой столицей богомолья. Если не географической, то смысловой серединой. Художник Суриков, работая над самым знаменитым своим полотном – “Боярыней Морозовой”, здесь специально поселился, чтобы наблюдать за “божьими людьми”. Один из современников писал: “Столетиями шли целый год, особенно летом, беспрерывные вереницы богомольцев, направлявшиеся в Троице-Сергиеву лавру. В.Суриков писал, захлебываясь, всех странников, проходивших мимо его избы, интересных ему по типу”.
А наблюдать было за чем: “Богомольцы лежат у воды, крестятся, пьют из речки пригоршнями, мочат сухие корочки. Бедный народ все больше: в сермягах, в кафтанишках, есть даже в полушубках, с заплатками, – захватила жара в дороге, – в лаптях и в чунях, есть и совсем босые. Перематывают онучи, чистятся, спят в лопухах у моста, настегивают крапивой ноги, чтобы пошли ходчей. На мосту сидят с деревянными чашками убогие и причитают:
– Благоде-тели… ми-лостивцы, подайте святую милостинку… убогому-безногому… родителей-сродников… для-ради Угодника, во-телоздравие, во-душеспасение…”
Впрочем, господа со средствами делали свой привал не у реки, а в местах более приличных. Правда, культового трактира там не наблюдалось, да и не хватило бы в нем мест. Можно сказать, что этаким трактиром были все Мытищи. Обыватели встречали богомольцев на дороге и зазывали в свои частные владения передохнуть:
– Чайку-то, родимые, попейте, пристали, чай?
– А у меня в садочке, в малинничке-то!
– Родимые, ко мне, ко мне!.. летошный год у меня пивали. И смородинка для вас поспела, и...
– Из лужоного-то моего, сударики, попейте, у меня и медок нагдышний, и хлебца тепленького откушайте, только из печи вынула!
– В сарае у меня поотдохните, попимши-то, жара спадет. Квасу со льду, огурцов, капустки, всего по постному делу есть. Чай на лужку наладим, на усадьбе для апекиту. От духу задохнешься! Заворачивайте без разговору.
– А ну-ка кваску, порадуем Москву! Этим кваском матушка-покойница царевича поила, хвалил-то как!
Словом, без привала богомольцы там не оставались. А привалы в “частном секторе” были довольно колоритными. Иван Шмелев писал: “Идем по стежке, в жарком, медовом духе. Гудят пчелы. Горит за плетнем красными огоньками смородина. В солнечной полосе под елкой, где чернеют грибами ульи, поблескивают пчелы. Антипушка радуется – сенцо-то, один цветок! Ромашка, кашка, бубенчики… Горкин показывает: морковник, купырники, свербика, белоголовничек. Мужик ерошит траву ногой – гуще каши! Идем в холодок, к сараю, где сереют большие пни… Дымит самовар на травке. Антипушка с Горкиным делают мурцовку: мнут толкушкой в чашке зеленый лук, кладут кислой капусты, редьки, крошат хлеба, поливают конопляным маслом и заливают квасом. Острый запах мурцовки мешается с запахом цветов. Едим щербатыми ложками… Пьем чай на траве в цветах. Пчелки валятся в кипяток – сколько их! От сарая длиннее тень”.
Зато ночевки в том же “частном секторе” не были столь очаровательны: “Я просыпаюсь от жгучей боли, тело мое горит. Кусают мухи? В зеленоватом свете от лампадки я вижу Горкина: он стоит на коленях, в розовой рубахе и молится. Я плачу и говорю ему:
– Го-оркин… мухи меня кусают, бо-ольно…
– Спи, косатик, – отвечает он шепотом, – каки там мухи, спят давно.
– Да нет, кусают!
– Не мухи… это те, должно, клопики кусают. Изба-то зимняя. С потолка никак валятся, ничего не поделаешь. А ты спи – и ничего, заспишь. Ай к Панферовне те снести, а? Не хочешь… Ну и спи с Господом.
Но я не могу заснуть. А он все молится.
– Не спишь все… ну, иди ко мне, поддевочкой укрою. Согреешься – и заснешь. С головкой укрою, клопики и не подберутся… Ну, что… Не кусают клопики?
– Нет. Ножки только кусают.
– А ты подожмись, они и не подберутся. А-ах, Господи… прости меня, грешного… – зевает он”.
Впрочем, утром все эти кошмары забываются. Путь предстоит не ближний.
Последняя остановка перед лаврой – знаменитое Хотьково. Ни один уважающий себя паломник, даже если не пеший богомолец, не минует здешний монастырь. До Сергиева Посада – что называется, рукой подать. Но все, как говорится, в руках Божиих, планы богомольцев могут неожиданно меняться. Вот, например, фрагмент воспоминаний С.Дурылина: “Я не помню, как мы ехали по железной дороге, как стояли обедню в Хотькове, где почивают родители преподобного Сергия, не помню даже, стояли ли ее. Смутно помню, как поклонились родителям Преподобного, Кириллу и Марии, как служили панихиду и отведывали кутью с большого блюда, стоявшего на их гробнице, но отчетливо помню, что мы сильно запоздали ехать к Троице. Когда мы напились чаю в маленьком гостиничном домике, короткий зимний день начал уже мутнеть. До Троицы от Хотькова десять с лишком верст. Подходящего поезда не было. Приходилось заночевать в Хотькове”.

* * *
Впрочем, иные богомольцы специально оставались на ночлег в Хотькове – для того чтобы увидеть Лавру во всей своей красе и с относительно свежими силами. Подобное вознаграждалось: «Утром мы… около 9 часов утра отправились в путь – последний десятиверстный переход до Лавры Преподобного… Молодые березки и осинки, змейкой извивающаяся проселочная дорога ничего особенного сами по себе не представляли; но необычайны были эти мелькающие на тропинках между деревьями толпы богомольцев. Уже и раньше, начиная с Мытищ, нам приходилось встречать их, и чем дальше, тем больше; но от Хотькова до самой Лавры эти толпы шли почти непрерывающейся лентой; шли они партиями… по большей части в пять, шесть, десять и даже двадцать человек. В большинстве это были простолюдины… Больше женщин, в самых разнообразных костюмах, очевидно, из самых разноконечных губерний, но непременно все с котомками за плечами и посошками в руках.
Но вот, как-то совершенно неожиданно для нас, лес окончился, и мы оказались на большой открытой возвышенности, с которой как на ладони видна была на далекое пространство расстилающаяся равнина, местами покрытая лесом и посередине ее, на невысоком холмике, именно как бы на какой “маковке”, Святая Лавра во всей ее благолепной красоте – с окружающим ее посадом и за ним – справа от него принадлежащими ей скитами… Длинной сплошной лентой от нас по направлению к Лавре по склонам совершенно открытой возвышенности спускались богомольцы, а мы стояли еще на самой вершине этой возвышенности, именуемой в народе, и не напрасно, “поклонной горой”… От того ли, что дорога к Лавре от этой “поклонной горы” шла все понижаясь уступами, или от того, что заветная цель нашего путешествия так отчетливо ясно стояла перед глазами, не чувствовалось как будто усталости, и ноги переступали скорей, и чем ближе подходили мы к Лавре, тем быстрее шли. По сторонам дороги начинают попадаться какие-то торговцы с расположенными на раскинутой прямо на земле клеенке образками, картинками, листочками и тому подобное, а по местам нищие калеки с деревянными чашечками в руках. Вот уж и солдатская слобода, примыкающая к Лавре с юго-восточной стороны; вот и Келарский пруд и рядом с ним лаврский, так называемый Пафнутьевский сад… Вот, наконец, и базарная площадь у лаврской стены с нескончаемыми, кажется, рядами лавок и палаток… и так вплоть до самых Святых ворот, ведущих в обитель».
С этого момента социальный статус богомольцев начинал сказываться гораздо ощутимее. В пути все были приблизительно равны. Конечно, кто-то перекусывал сухариком с речной водой, а кто-то курами и осетрами, но во всяком случае все занимались одним делом – шли пешком в сторону лавры. Здесь же, в Сергиевом Посаде, у всех появлялись разные задачи.
Кто-то первым делом шел устраиваться в лаврскую гостиницу – в “Старую” или же в “Новую”, по вкусу. Кто-то искал себе пристанище все в том же “частном секторе”. Кто-то шел представляться отцу настоятелю. О том, как происходило богомолье VIP писал в своих воспоминаниях Н.Варенцов: “Когда мы пришли в Лавру, то И.И.Рахманов (бывший высокопоставленный чиновник. – Авт.), надев на шею орден святого Владимира, отправился с визитом к настоятелю Лавры, в то время известному архимандриту о. Антонию, любимцу митрополита Филарета. Архимандрит принял его любезно и благословил его и всех нас осмотреть подробно всю Лавру, даже те места, куда обыкновенно не допускалась публика, и дал в провожатые монаха”.
Впрочем, иных особ водил по лавре сам архимандрит.
И все равно паломников объединяла не одна лишь возможность поклониться мощам, приложиться к святыням – словом то, ради чего паломничество совершалось. Никуда, например, было не деться от многочисленных сергиевопосадских зазывал. Притом ассортимент был несколько разнообразнее мытищинского:
– Блинков-то, милые!.. Троицкие-заварные, на постном маслице!
– Щец не покушаете ли с головизной, с сомовиной?
– Снеточков жареных, господа хорошие, с лучком пожарю, за три копейки сковородка! Пирожков с кашей, с грибками прикажите!
– А карасиков-то не покушаете? Соляночка грибная, и с севрюжкой, и с белужкой, белужины с хренком, горячей? И сидеть мягко, понежьтесь после трудов-то, поманежьтесь, милые. И квасок самый монастырский!
Кстати, сергиевопосадские продукты славились на всю Московскую губернию. Владимир Гиляровский, например, с восторгом вспоминал: “Телятина “банкетная” от Троицы, где телят отпаивали цельным молоком”.
Мало кого оставляли равнодушными изделия игрушечников Сергиева Посада. Их лавки размещались прямо под лаврскими стенами, и избежать этого искушения было почти что невозможно.
И еще была одна традиция. Покидая лавру, полагалось получить так называемое “хлебное благословение”, то есть взять с собой кусок ковриги, выпекаемой прямо в монастыре, под тщательным присмотром отца-хлебника.
Кстати, обратный путь редко кто совершал пешком.