ЛЮБИМЫЙ ГОРОД

Сергиевские академики

На посадских улицах и ныне, в двадцать первом веке, и двумя столетиями раньше то и дело попадались (попадаются) молодые люди в черных рясах и с подчеркнуто интеллигентным выражением лица.
Это учащиеся академии, будущие епископы, митрополиты, а возможно, даже патриархи.

В 1814 году, спустя всего-то пару лет после войны с Наполеоном, в лавру из Москвы было переведено одно из престижнейших учебных заведений государства – Московская духовная академия, до недавнего прошлого – Славяно-греко-латинская. Для нее отвели одно из лучших монастырских зданий – так называемые “Царские палаты”. Голландский путешественник Корнелий де Бруин писал о них в 1702 году: “Палаты его царского величества, великолепные и царские снаружи, находятся по правую сторону… Все окна украшены маленькими колонками, и камни расписаны различными красками”.
Правда, над зданием пришлось несколько поработать, чтобы сделать пригодным для решения новых задач. Вот еще одно описание “Царских палат”: “На том месте, где ныне находятся два входа в академический сад… начинались каменные всходы или лестницы, с каменным же балюстрадом, прерываемые площадкою посередине и оканчивающиеся также площадкою; над этою последнею площадкою, ведущею в сени, устроены были деревянные, столярные, с резною работою и со столпами парадные крыльца”.
Так вот, эти “столярные крыльца” пришлось разобрать – очень уж беспокойными и чересчур живыми оказались новые обитатели “Царских палат”.
Цель перевода была очевидна – максимально удалить учащихся от “вредных развлечений” крупного и далеко не во всем пуританского города. И эта цель была достигнута, что называется, на сто процентов. Один из студентов, В.Я.Соколов, писал: “В провинциальной глуши посада, между тем, наша академия мало могла доставить студентам средств, чтобы “разнообразить и подцветить” скучную жизнь… В нашем захолустье не было не только театров, но даже и мало-мальски порядочных улиц… Мы бродили по нашим Вифанкам, Переяславкам и Кукуевкам по снегу, пыли или жидкой грязи, непременно посередине улицы, так как за отсутствием тротуаров хождение по незамощенным краям наших проспектов было часто очень рискованным. Предметом наших наблюдений были лишь посадские извозчики, крестьянские подводы базарных дней, да вереницы богомольцев и богомолок с котомками за плечами; а любоваться нам приходилось старыми, каменными торговыми рядами, мелкими лавочками желто-фаянсовой посуды и игрушек местного кустарного производства, да единственным в то время колониальным магазином, витрина которого украшалась жестянками консервов, колбасами, виноградом и яблоками”.
Да, с желтой посуды, с игрушек особенно не забалуешь. В качестве развлечений оставалось только нарушать академические распорядки. Вот как описывает начало обычного учебного дня выпускник академии протоиерей Иаков Миловский: “Утром в 6 часов солдат Копнин проходил под окнами студенческих номеров со звонком, приглашая спящую ученость к молитве и занятиям. Но это был глас вопиющего в пустыне: никто и не думал вставать по звонку. Кому нужно было вставать рано для своих занятий, тот давно встал и сидел за своими тетрадками в своей комнате или в классном зале; кому же хотелось спать, тот спал спокойно до 8 часов, а некоторые ухитрялись просыпать и классы… В 8 часов опять идет тою же дорогой Копнин со своим колокольчиком созывать нашего брата в класс, и мы шли, только очень неторопливо: наставники приходили на один только час, что же нам делать в классе без наставника? Не драться же на кулачки, как бывало в училище!”
Вечерние часы также не обходились без традиционных нарушений: “В 10 часов в каждой комнате должны быть прочитаны вечерние молитвы, но и это не исполнялось: каждый молился про себя, кроме тех случаев, когда инспектор посетит комнату; а он непременно каждый день посещал одну какую-нибудь. Тогда один из студентов по назначению инспектора брал канонник и читал все вечерние молитвы внятно и неторопливо, прочие стояли и усердно молились”.
Дух протеста проявлял себя также и в трапезной: “Во время обеда и ужина очередной студент читал житие дневного святого. Чтения никто решительно не слушал, а иные из проказников приносили с собой смешные рукописные сказания о том, как один монах, исшед из обители, узрел диавола, едущего на свинье, или как Михаил Архангел был пострижен в монахи. Все хохотали, вот и назидание! Начальство, конечно, не знало этих проделок, да и знать не могло, потому что служители были все за нас и никогда на нас не доносили, а о студентах и говорить нечего”.
А развлечения студентов были самые что ни на есть невинные: “Пели песни, устраивали театр… ходили за монастырь смотреть на посадские хороводы. При нашем приближении непременно запевали:

Чернечик ты мой, Горюн молодой”.

В остальное же время (то есть, собственно, в учебное) “академики” слушали лекции и самостоятельно упражнялись в науках. Лекции, увы, по большей части оставляли желать лучшего. Историк Е.Е.Голубинский вспоминал: «Лектором Сергий (академический инспектор отец Сергий Ляпидевский. – Авт.) был неважным, читал он нравственное богословие и зачем-то почти на каждой лекции употреблял сравнение церкви с лодкой и кораблем. Студент, собираясь заснуть на его лекциях, говорил соседу: “…разбуди, когда проедет лодка” или “когда проедет корабль”. Лекции, которые Сергий выдавал к экзамену, были невозможны для заучивания, и студенты на его экзамене отвечали очень плохо, путали, потому что была путаница и в самих лекциях. А о лекциях по словесности магистра Е.В.Амфитеатрова митрополит Московский Филарет так и сказал, что он согласен пойти скорее на каторгу, чем заучивать их. Преподаватель русской гражданской истории С.К.Смирнов лекции сводил к историческим занимательным анекдотам».
Самостоятельные же занятия были скорее колоритны и даже курьезны, нежели полезны. Вот, например, темы, на которые писали сочинения студенты академии: “О воздыхании твари”, “О признаках времени скончания века”, “О бесноватых, упоминаемых в св. Писании”, “О сновидениях”, “О связи греха с болезнями и смертью”, “О нравственном достоинстве жизни юродивых”, “О состоянии душ по смерти до всеобщего воскресения”, а также “Было ли известно Платону и неоплатоникам о таинстве св. Троицы”.
Темы диспутов были и вовсе потешными – например, “О тритонах в монастырских прудах”. Так что слегка шаловливый характер студентов имел под собой основания вполне объективные.