ИДЕИ И ПРИСТРАСТИЯ
ЗЕМЛЯ СТРАНСТВИЙ

Звонница в небе

Тишина, зашифрованная крюковым письмом

Если прибыть в Ростов под вечер, когда разом закрываются все музеи и магазины, уезжают автобусы с туристами и только мастер по изготовлению надгробных плит, не снимая респиратора, дотемна продолжает свой назидательный труд, возникает щемящее чувство нереальности происходящего. Пара ханыг доскребают последнюю мелочь у пивного ларька, мальчишки проносятся через площадь на мотоциклетках, собранных из распавшихся и давно по частям пущенных в различное дело механизмов, – и все, и тишина, и ты идешь по пустынным улицам к кремлю или, вернее, к тому, что неправильно называют кремлем, отбрасывая собственную длинную тень, и слышишь только звук своих шагов. За три часа, не оформляя никаких виз, попадаешь из Москвы в иное измерение буквально: вот, собственно, железные ворота, звонок, страж. Все как положено. Ни разу в жизни мне не доводилось еще ночевать в кремле. Вернее, в монастыре – бывшей резиденции митрополита Ростовского и Суздальского.
– У нас заказана гостиница.
– Пожалуйста…
Ворота открываются и затворяются с железным скрипом, и опять тишина. Немного ветра в липах, резкие вскрики галок и чаек, проносящихся над башенками и куполами, лишь подчеркивают ее – тишины – совершенство, будто прикосновения тонкого шлифовального инструмента к поверхности исполинского кристалла, в который вживлен город, и все вокруг до самого утра, покуда кристалл не рассыплется заполошными голосами зазвонных колоколов и постепенно, постепенно все вокруг не обратится в призыв, нарастающий и нарастающий до неправдоподобия и в завершение обрушивающийся на землю и небо грозными, жуткими даже раскатами тяжелых колоколов…
О! Мы легко впадаем в уныние, ибо отдых на далеких островах по-любому сожрет кучу денег… Мы считаем деньги, год за годом по накату прем на дачу в мерно скрежещущих автомобильных пробках, и хотя всем это в общем-то надоело, длиться кошмар может до скончания века лишь потому, что нам лень чуть-чуть скривить маршрут выходного дня и выехать куда-нибудь на просторы Родины. Но мы забыли, где неведомыми тропами ходят еще по этим просторам последние неуемные странники и бродячие топографы поэзии и прочих неточных наук, а раз так, то возникает и вопрос – куда нам устремляться? И что обрящем там, помимо толщ превратившейся в труху истории?
Пройдясь по ближайшим акупунктурным точкам, обнаруживаем, конечно, города: Сергиев Посад первым делом, потом Переславль-Залесский, ну а уж дальше-то просто прорву какую-то: Клин, Калугу, Гусь-Хрустальный, Серпухов, Коломну, Белоомут… Однако что стоит за этими названиями – нам неведомо, и как воспримут там наше появление – неизвестно. Спасибо друзьям: поезжай, говорят, в Ростов. Не на Дону, а в тот, что Великий. То есть маленький. С одной стороны – впечатления, а с другой – удобно.
В-третьих – ничего такого: никаких темных пятен истории. Ни опричнины, ни других особо выдающихся кровопролитий. Правда, царь Петр Алексеич в юных годах нанес оскорбление, плюнул в озеро Неро, обозвал «ростовской лужей». Но с него станется.
Я внял совету. В ближайшем транспортном агентстве взял билет на ярославский экспресс. Ну а дальше три часа – и в другом измерении.

Я люблю ездить в командировки со старшей дочерью. Может быть, для нас это редкая возможность нормально побыть вдвоем, а время доверительной близости с детьми – это я понял давно – надо ловить, как подарки судьбы. Помню, шесть лет назад, когда и Саше моей было шесть, я катал ее на раме велосипеда в каком-то фантастическом, окутанном белой паутиной голом парке, обглоданном нашествием гусениц. И она, замирая от вида этого парка, который должен был быть плодом декадентской фантазии, вдруг спросила:
– Пап, а ты на следующий год будешь меня на раме катать?
– Да, конечно! – еще не чувствуя подвоха, сказал я.
– А еще на следующий?
Я сказал, что через два года она сама, наверное, будет кататься на своем велосипеде со своими друзьями, и тут только понял, как коротко отведенное нам время для катания «на раме», которое ребенок воспринимает как счастье.
Теперь – Ростов.
Я надеялся, что Ростов ей понравится. Отчасти мои надежды сбылись в первый же вечер, потому что этот пустой кремль, и эта тишина, и темное дерево старых стен монастырской гостиницы…

Наутро в книжной лавке Успенского собора мы заказали за 300 рублей малый колокольный концерт. Концерт может заказать здесь каждый, но удивительно: как ни много туристов посетило кремль в этот день, колокола слушали только мы. Возможно, все дело во мне, в моей детской памяти, запечатлевшей пластинку «Ростовские звоны», странным образом затесавшуюся в коллекцию родительского винила. Для меня Ростов на звонах, собственно, и держался, и я не представлял, как можно уехать отсюда, не послушав колокола, или предпочесть им экспозиции финифти, древнерусских напитков (а это наиболее популярный аттракцион) или даже выставку русского купеческого портрета XIX века. Об этой пластинке, кстати, главный звонарь ростовской звонницы Дмитрий Смирнов рассказал любопытные вещи: оказывается, записана она была по настоянию «Мосфильма» как необходимый кинематографу звуковой фон – в основном для фильма «Война и мир». Звонили тогда в колокола не бывшие церковные звонари, о ту пору еще живые, а консерваторцы, музыканты-миряне, составившие кое-какие понятия о колокольном звоне. Записей сделали много. Так был создан звуковой архив «Мосфильма», записи из которого неожиданно отзываются то в «Рублеве», то в «Собачьем сердце»… А вообще ростовская колокольня молчала с 1931 по 1987 год. Впервые колоколами ее воспользовались опять же киношники, когда снимали «Петра I». Да по легенде в ночь на 9 Мая 1945-го кто-то не выдержал и ударил в старый «Сысой», возвещая победу…
Праздничные колокольные звоны, которые и есть «концерты», здесь, в обители митрополита, обычно назывались в честь церковных владык: звон «Ионинский», звон «Ионафановский», звон «Акимовский». Первоначально они записывались крюковым письмом, поскольку звучание колокола невозможно точно передать нотами: «остывая», звук колокола дает массу обертонов, они наслаиваются друг на друга, возникают ассонансы, делая звоны более всего похожими на крутейший авангардный джаз. Правда, отец Аристарх Израилев в монографии «Ростовские колокола и звоны» каждый концерт записал нотным письмом. Поэтому люди, которые пятнадцать лет назад взялись за возобновление традиции звонов, считают отца Аристарха своим учителем: в его изложении не только мелодии делались понятными, но и в точности указывалось, как и какие связки веревок подвязываются к малым колоколам, как крепится педаль и почему так мягок низкий звук колокола «Полиелейного»: звонарь заходит внутрь его и не бьет, а лишь чуть-чуть прикасает к поверхности языком. Названия колоколов принадлежат ведомству поэзии. Особенно берегут на колокольне «Сысой» – старый большой колокол. «Лебедь», «Баран», «Козел» – веками приживались эти названия. «Козлу» явно не повезло: однажды, давным-давно, он треснул. И за «козлогласие» получил свое прозвище. С тех пор колокол был трижды перелит и всякое блеяние утратил. Казалось бы, через смерть – в новое рождение – пусть будет «Тихоновский». А народ все «Козел», «Козел»… Зато в благодарную память отца Аристарха Израилева впервые может получить собственное имя один из «безымянных» колоколов, отлитых в Каменец-Уральском в его честь. Это первый колокол XXI века. «Баран» – самый старый, отлит в Москве в 1654 году.
Жестянщик Иван Андреевич Крылов научил меня, что у колоколов может быть собственная история. Странна история звонкоголосого колокола, получившего у жителей Неноксы, близ Архангельска, прозвище «Лебедь»: он французским сюда был завезен кораблем, а почему – неведомо. Куда как страннее история другого колокола, крымского, единственного сохранившегося в звоннице Херсонеса; отлили его в 1850 году из трофейных турецких пушек; после Крымской войны он в качестве французского уже трофея увезен был во Францию и полвека провисел среди колоколов Нотр-Дама; потом сближение России с Францией побудило французов совершить обратный дар… И так колокол вернулся на свое место и дожил до наших дней, предупреждая своим звоном о близости берега корабли в дождь и в туман.
История же ростовских колоколов заурядна; никто не посягал перелить их на пушки, и даже советская власть их не сняла, благодаря чему мы имеем сегодня на колокольне 15 колоколов пяти веков. Лет триста назад почти к каждому колоколу свой звонарь был приставлен. По описи: 12 колоколов, 8 звонарей. Потом только число звонарей стало сокращаться: сначала до шести, потом до пяти, потом до четырех… Сейчас их четверо: Дмитрий Смирнов, Илья Зубов, Николай Крылов и Игорь Хоршев. Почти все звонари, понимая, конечно, что божественная музыка – звук не от мира сего, «по-мирскому» подрабатывают еще где-нибудь на стройке. Со времен Екатерины Ростов – город уездный, обойденный губернскими даже милостями, и поэтому стараться здесь приходится ой-ой. А ничего не поделаешь: про звонарей не сказано, что им отказано будет «в поте лица своего…».
Звук. Звон. Забвение.
Имитация тишины громогласными раскатами.
Странный балет звонарей на колокольне: утренний звон наводит дум не менее вечернего.
Для меня ростовские звоны начались однажды с маленькой деревянной церкви Иоанна Богослова близ Ростова, в селе Ишня, где смотрителем был замечательный старик, Алексей Николаевич Коныжонков, мир его праху, который и рассказывал, конечно замечательно, о том, как два монаха срубили эту церковь, не имея другого инструмента, кроме топора, и показал, что значит настоящая «топорная работа» – когда бревно гладишь, а оно гладкое, как женская кожа, – а потом взошел на колокольню и воззвонил. И неправилен был его звон, и фальшив даже местами, но что делать, если колокола – это не гитара и не клавесин и обращаются они не к душам слушателей, а прямо воззывают к ангелам. И слушатели сразу понимают это. И прощают огрехи, ибо не им судить, сколь правилен был сигнал. Увы. Год уже, как Алексей Николаевич помер. Старостой церкви теперь числится его зять, у которого собака на длинной цепи привязана за домом, чтоб никто не заметил тот миг, когда она бросится. Разумеется, звонить он не умеет. За тридцать рублей он открыл нам церковь, приоткрыл пару церковных окошек, покашлял, чтобы мы быстрей убирались.
А я все думал о ростовской звоннице и о той старой пластинке. И о том, что Тарковскому для съемок «Рублева» пришлось довольствоваться лишь записями «Мосфильма», и невольно завидовал себе и дочери, которые в этот день прослушали колокольный концерт вживую и прикасались к древней меди куполов и к чему-то еще, чему, наверно, названия так просто не сыщешь.