Я ИДУ С УРОКА 
ЧАС УЧЕНИЧЕСТВА 

Уверены, что имя Александры Петровны Ершовой на слуху у завсегдатаев наших страничек. И мы не случайно обратились именно к ней с просьбой выразить свое отношение к предстоящему Дню учителя.
Честно говоря, мы надеялись, что и на этот раз ход ее мыслей будет каким-то необычным, парадоксальным, а то и вовсе странным. Так оно и вышло.
То, что рассказала Александра Петровна, много шире и глубже не только привычных поворотов этой темы, но даже, кажется, и наших самых смелых ожиданий. Получается, что этой публикацией мы посягаем на святая святых... Но ведь есть же учителя, которых тяготят сокращенные уроки ради помпезных мероприятий! Им совестно принимать дорогие подарки от родительского комитета. Им досадно получать от учеников поздравительные открытки “под копирку”. А время, потраченное на профсоюзный банкет с неизменным оливье и дежурными речами, они считают потерянным...
Это учителя. А ученики?.. Ведь если бы они имели возможность поздравлять не всех учителей по разнарядке, а тех, кого им действительно хочется поздравить...
Но, впрочем, Александра Петровна не только об этом. А вот о чем – в двух словах и не скажешь: столько здесь сюжетов, персонажей, подробностей. Каждый из вас наверняка найдет в этих безыскусных рассказах нечто для себя сокровенное – так много в них богатства, здравого смысла и педагогической мудрости.
Итак, сегодня с вами Александра Петровна, ее отец Петр Михайлович и бабушка Александра Алексеевна.
Просим любить и жаловать.

Благодарность – дело сугубо личное

Понятно, что Учителями становятся не все. Но ведь и Учениками (с большой буквы) – тоже далеко не все. И еще неизвестно, кому кого и за что благодарить: ученикам – своего учителя или учителю – своих учеников...

Думаю, вряд ли кого в газете устроит мое отношение к этому празднику, потому что оно достаточно скептическое.
Когда я сама школу окончила, то, конечно, помнила своих любимых учителей и ездила их поздравлять безо всякого Дня учителя. И с первым сентября, и просто так. Во всяком случае, находила возможность навестить их, как-то поблагодарить, поклониться, посмотреть на них с любовью.
Потом после института я стала работать в школе. И когда где-то в 80-х годах официально ввели День учителя, то сначала я к этому никак не относилась. Но после того как несколько учеников дружно заявили, что я и есть их учитель, – призадумалась. В каком же возрасте можно в ком-то увидеть своего Учителя и осознать благодарность за его труд? Доступно ли школьникам подобное понимание? И когда это вообще может быть доступно?
Для меня самым главным учителем был отец, Петр Михайлович Ершов. Его пример, образ жизни и требования, которые он предъявлял всем, кто жил рядом с ним, – все это для меня и было его учительством.

Так вот откуда мои мысли!

Вся моя научная деятельность, конечно, в огромной степени опирается на то, что я получила в наследство от отца. «Язык действий», который Петр Михайлович ввел в научный обиход, на мой взгляд, настолько необходим и в режиссерской, и в педагогической деятельности, что, похоже, вся жизнь и вся моя профессиональная деятельность будут связаны с популяризацией этих идей среди артистов и учителей.
В архиве отца осталась рукопись «Искусства толкования», которая в конце концов с помощью учеников была издана. Тогда руки дошли и до остального. Ведь после Петра Михайловича и переписка осталась очень большая, и черновики, и тетрадки с выписками из книг.
От отца ко мне перешел и архив его матери. Я родилась уже после ее смерти. И о бабушке (говорили, что я на нее похожа складом характера) знала только по семейным рассказам и из этого архива.
В детстве есть такой возраст, когда не видишь, да и не смотришь, что делает твой отец. Но даже тогда я точно знала, что письма матери лежат у папы в самом дорогом месте: на такой полке, куда только протянуть руку – и возьмешь.
Перечитывание писем матери всегда производило на папу очень большое впечатление. Иногда он говорил: “Так вот откуда мои мысли. Это мне мама сказала в детстве. Я и забыл. Я и не знал”. Или: “Вот, она же пишет, что это самое главное. Ну как же я на это не обращал внимания!”
Если меня спросить, кого назвал бы Петр Михайлович своими главными учителями, я отвечу не задумываясь: Топоркова и Дикого. Но они были для него главными театральными учителями. Но у папы была и главная учительница «по жизни». Само его отношение к театральной профессии, все нравственные устои и требования к себе как к человеку у отца, конечно, складывались под влиянием матери, Александры Алексеевны Ершовой. И после ее смерти отец два раза в году на кладбище ездил – это всегда было так, неизменно.

Читая семейный самиздат…

Когда я была совсем маленькой, то из разговоров знала, что мать моего отца была необыкновенным человеком, что в конце XIX века дважды издавались ее «Записки сельской учительницы», что она переписывалась со Львом Толстым.
Собственно, сам архив бабушки, Александры Алексеевны, я своими руками начала щупать и осваивать уже после папиной смерти, потому что одно время часть архива находилась у его сестер, моих тетушек. Они, когда вышли на пенсию, занялись перепечаткой дневников матери. И с 64–65-го года в нашем доме стал появляться семейный самиздат – маленькие, своими руками переплетенные книжечки.
Дневники бабушка вела всю жизнь. Но сначала у нас появились перепечатки ее последних дневников. Потом – записок из тюрьмы (20-е годы). И наконец, дореволюционные “Записки сельской учительницы” и “Мои путешествия пешком из Арзамаса в Муром” – на богомолье.
Чтение это доставляло мне не просто удовольствие, а ряд особых удивлений и каких-то благоговейных ощущений. Оказывается, в свои 30 лет Александра Алексеевна (а в 65-м мне было почти столько же, и я к тому времени закончила педагогический институт и работала в школе) уже сумела развернуть вон какую педагогическую деятельность и даже открыть несколько школ.
Ее отвага и талант производили на меня сильное впечатление. В общем, она была значительно энергичнее меня, деятельнее, талантливее. Причем она не была богачкой, которая не знала, куда деньги деть. Но свою долю из семейных доходов небогатой дворянской семьи Александра Алексеевна тратила на школы. В записках мелькают то три, то пять рублей. Примерно в это же время Лев Толстой в Москве нанимался пилить дрова на Воробьевых горах, где за день платили аж до 20 копеек!

Чистенькая барышня Штевен

Когда барышня Александра Алексеевна Штевен (Ершовой она стала после замужества), получившая хорошее образование – и домашнее, и за границей, и в гимназии, решила приступить к обучению деревенских детей, то она тут же столкнулась с прозой крестьянской жизни: и с пьянством, и с враньем, и с ленью. Мужики воруют. Бабы обманывают. А тут растут дети. И вот она начинает этих детей учить. И возникает проблема: а чему учить и как?
В советское время недалеко от Арзамаса (30–40 км) в деревне Яблонка, родовом имении Штевен, была школа. До 70-х годов она размещалась в старом барском доме и считалась лучшей в районе. Ее выпускники легче других поступали в институты и техникумы – такой в этой школе был уровень образования и такие традиции. А заложены эти традиции были бабушкой. И начинала она свое преподавание в деревянном сарайчике, который стоял в углу сада.
Потом она стала открывать школы по всей губернии – всего около 50. Из-за этого очень много воевала с земством, особенно с епархиальным начальством. Потому что ее школы грамотности, как она их называла, стали конкурировать со школами церковно-приходскими, где пьяные дьячки учили детей грамоте. А тут, значит, учиться грамоте они ходили к чистенькой барышне!

У бабушки было три главных правила

Об этих правилах я знаю от отца, по-моему, с детства. Только тогда это не связывалось с ее педагогической практикой. Правила по отношению к ребенку, пришедшему в школу (в основном это были девочки и мальчики от 10 до 17 лет), достаточно просты: не ври, не сквернословь и не пей.
И вот 7–8 крестьянских детей начинали ходить в школу, писать что-то в тетрадках, учиться складывать – в общем, совместно работать. Иногда, кстати, детей не пускали родители: нечего, дескать, отлынивать, нужно с младшим братом сидеть и так далее – это у нее в дневниках все подробно описано. Или вот проблема – пьянство. Оказывается, мальчишки с 12 лет уже могли и напиться в честь праздничка. А уж ругаться и сквернословить – это само собой разумеется.
Так вот, дети, объединившись в маленькую ученическую группку, как-то помогали друг другу не врать, не сквернословить и не пить!
В 1970 году я приезжала к одной из арзамасских учительниц начальных классов, родившейся в семье учеников моей бабушки. И родной брат ее свекра тоже был учеником бабушки. У них в роду это все помнят и ценят. И не они одни.

Ходоки из Воронежа

Задумали в Воронеже издать книжку о губернаторах. А законный муж Александры Алексеевны – Ершов Михаил Дмитриевич – был последним губернатором Воронежа. И вот на нас выходят воронежские посыльные. Выходят очень странным, как всегда, диким путем. Через артиста Менглета!
В Воронеже всем известно, что знаменитый артист Московского театра сатиры Георгий Павлович Менглет родился и вырос в Воронеже. Это французская фамилия – Менглет. А из книги М.Г.Волиной воронежцы узнали, что двое ее близких знакомых – Ершов Петр Михайлович и Менглет Георгий Павлович – в детстве бегали по одному и тому же двору у стен центрального храма. Петя Ершов – как сын губернатора. И Жора Менглет – как сын местного священника.
Так вот, воронежские следопыты через Георгия Павловича вышли на меня и попросили фотографию деда, потому что в Воронеже ни одной фотографии Ершова не оказалось. Есть только сведения, что был Ершов, была у него жена Александра Алексеевна и столько-то детей. А что было потом – неизвестно.
И вот все внуки и внучки стали перебирать фотографии деда в поисках лучшей для портретной галереи воронежских губернаторов.

Сцены яблонской жизни

В прошлом году мы с сыном ездили в Яблонку. Там, можно сказать, целый музей посвящен Александре Алексеевне. И в соседнем селе в библиотеке о ней стенд есть. Конечно, я сняла со стен своей квартиры бесценные фотографии и отвезла туда. Даже лучшую бабушкину фотографию, которая всю жизнь висела у папы над столом.
Я считаю, что там, на земле, где бабушка работала, и должна память о ней храниться. Она же для той земли старалась. И какие там замечательные люди! Вот Панова Вера Ивановна, директор сельской библиотеки. Сколько раз она сюда приезжала, собирала это все, ксерокопировала.
Там мы с сыном увидели даже спектакль о бабушкиной жизни. Энтузиасты откопали в Арзамасе протоколы земских собраний, где решался вопрос о школах Александры Алексеевны. И сделали инсценировку. Настоятель всего этого округа и один помещик выступают против идеи Александры Алексеевны и не хотят ни деньги бюджетные выделять, ни принимать постановление, помогающее школам грамотности работать.
В спектакле была сцена сватовства Михаила Дмитриевича к Александре Алексеевне. Были сцены домашней жизни в имении Яблонка. В том доме, от которого остался теперь один остов…
…Вообще быть наследниками – дело довольно ответственное. Это не то же самое, что жить на дивиденды. Во-первых, нужно как бы соответствовать, не позорить тех, на чьих плечах ты стоишь. Во-вторых, постараться, чтобы их идеи доходили до все новых и новых разных людей.

В Муром на богомолье

В свое время очень большое впечатление на меня произвели записки о пешем путешествии. Барышня Александра Алексеевна собрала своих учеников, и решили они идти на богомолье в Муром.
И вот то, что описывает бабушка, – просто сказка. Как они шли. Как она чувствовала себя среди хороших и добрых людей. Среди этих мальчиков и девочек (взрослых всего двое – она и компаньонка). Как они приходили в неизвестную деревню. Как их встречали, кормили, ночевать укладывали. И как они в конце концов дошли до Мурома, а потом приехали назад. Это была такая замечательная сказка-быль о путешествии по России.
Если вы помните, то ведь и Максим Горький ходил пешком по России, и многие другие. И вот среди моих друзей была в 60-е годы мечта – пойти пешком по России. Может, потому, что все мы так были приклеены к своим коммунальным квартирам и местам работы?.. И вот мы решили пуститься пешком по родной земле и повторить путешествие Александры Алексеевны.

Сказку повторить не удалось

Мой отец, мой муж, я и еще один наш артист решили идти в Муром. Доехали мы до Владимира. Дальше до Мурома собирались идти пешком.
Было тогда жутко засушливое лето. Всюду, куда мы приходили на ночлег в расчете на какую-то речку или ручей, все было пересохшим. У нас была с собой палатка, но останавливаться было негде: ни воды, ни магазинов.
Но зато там я впервые увидела, что в деревню советские люди летают на… самолете. Не на телеге, не на автобусе, не на машине… Это был, наверное, 67–68-й год. И вот мы глядим: в глухой-глухой деревне – и вдруг садится маленький рейсовый самолет и из него выходят шесть человек. Фантастика!
Но вот в остальном сказки не получилось. Все оказалось и труднее, и непоправимее. Конечно, на нас не нападали и не обижали. Но если мы спрашивали: нельзя ли тут у вас заночевать или поесть – смотрели как-то с подозрением. Говорили: вон сарай, за ним сено – идите и ночуйте.
В общем, мы быстро вернулись. К обеду третьего дня мы уже сели на автобус и уехали обратно во Владимир. То есть до Мурома мы так и не дошли.

На всякий случай запишу

Известно, что увлеченный человек не всегда приятен окружающим. А Александра Алексеевна была явно очень горячим человеком. И семейные разговоры о том, что у всех у нас плохие характеры, неспроста.
Плохой характер – это, в общем, нетерпение по любому поводу. Чаще всего – по смешному, бытовому, который вообще выеденного яйца не стоит. А как быть, если повод серьезный?
Вот Александру Алексеевну в 30-е годы очень возмущал разгул вранья и хамства, растаптывание всего самого хорошего. Особенно ее убивало и огорчало топтание Церкви. Но в дневниках последних лет главная мысль, что все-таки любовь (а любовь – это, конечно, жалость и терпение) – это самая спасительная сила.
И это писала женщина, которая похоронила мужа и троих детей. Один сын пропал за границей. Из семи осталось трое. Была арестована. В общем, столько на женщину свалилось, что не позавидуешь. Она даже в письмах к Петру Михайловичу в последние, в 30-е годы писала: «Господи, чтобы только не случилось с тобой самого страшного (тут подразумевается, конечно, тюрьма)». А потом подчеркнутая фраза: “В сущности, ничего страшного быть не может”.
И это меня потрясло. По папе я знаю, что верующий человек к смерти относится не так, как неверующий. Но все равно – вот такое написать: “В сущности, ничего страшного быть не может”. Эта фраза мне врезалась в память с прошлого года…
А я ведь еще и десятой доли архива не прочла! Это целый чемодан писем. Она хранила все: переписку и с Толстым, и с Шаховским, и с семьей Столыпина, и с Рачинским. Ведь все письма к ней Рачинского сохранены! У меня, правда, копии, подлинники – у двоюродной сестры Наташи. Она тоже бабушкина внучка и много делает для сохранения бабушкиной памяти…
Отдельная стопка – записки Александры Алексеевны о преподавании Закона Божьего. В 30-е годы она писала, что будет, мол, полный перерыв и все забудут, как Закон Божий надо преподавать, и вот я свои мысли на всякий случай изложу. И сына в письмах просила: “Я все пишу, пишу, вы уж не выбрасывайте, может, пригодится”.
Дети не выбрасывали, все сохранили. Хотя это и было опасно. Жили в постоянном страхе. В ожидании конфискации или ареста.

В общем, страшноватенькие условия

И всех этих записок, писем, дневников – несколько коробок. Для Пети – моего отца – они служили кроватью всю его молодость в комнатенке коммунальной квартиры. Начиная с 26-го года. Условия, в общем, были для семьи из четырех человек мучительными. Две взрослые дочери, младший 16-летний сын и мать.
Александра Алексеевна давала уроки иностранных языков. Найти желающих было трудно. Вот и приходилось ездить то на другой конец Москвы, а то и вовсе за город. Чуть ли не по всей области моталась. В дневниках это отражено: сегодня ночевала здесь, а где завтра – еще не знаю.
Потом с 30-го года Александра Алексеевна с сыном устроились в комнатке на Вятской, в доме без всяких удобств, без водопровода, без туалета. В общем, страшноватенькие условия были. Этот дом я еще видела, он простоял до 60-х годов.

Мне пока не посчастливилось

Как я понимаю, Александра Алексеевна до революции считалась представительницей мелкопоместного, провинциального дворянства. Того самого, над которым так издевались и Гоголь, и Островский, и Чехов. Это был слой людей, где действительно было очень много белиберды, мелочи и безобразия. Но среди них были люди и с чувством чести, и с чувством достоинства, и бесконечно честные и бескорыстные.
Этой весной я читала переписку 10–12-го года – об организации библиотек. А потом читала связку писем учеников к Александре Алексеевне.
Вы знаете, я невольно сравнивала письма моих учеников с письмами ее учеников – вот этих крестьян, вставших на ноги. Они Александре Алексеевне пишут о своем становлении. Они не просто сюсюкают, благодарят и поздравляют, они рассказывают о пройденном пути. Отчитываются перед человеком, которого очень уважают. Мне пока не посчастливилось от учеников такие письма получать.

Учителей, как и цыплят, по осени считают

Конечно, ученики у Александры Алексеевны были особые. Она ведь учила их с первых шагов. У меня таких не было. Я учила с седьмого, восьмого класса. Кого – с десятого. И с учениками были хорошие, нормальные отношения. Но такой вот, как у Александры Алексеевны, целой связки писем от разных людей – бывших учеников – у меня, конечно, нет. Тут и сравнивать нечего.
Для кого-то я была всего лишь очередным учителем, для кого-то – любимым. И, естественно, как у всякого учителя, были ученики, которые любили ходить со мной в театр, сидеть на ступеньках во МХАТе, провожать меня домой. Но к этому же надо трезво относиться. Это просто нужда младшего в задушевном старшем друге. Опять же нужда, вовсе не у всех сильно развитая.
Но вот для всех детей и родителей ввели День учителя как единый день поклонения, который для честных людей стал, на мой взгляд, совершенно ненужной гирей. Что я вижу в школах, где я курирую театральную работу? День учителя – это безумие: педагоги прибегают и просят подсказать, как их классу поинтереснее поздравить школьных учителей.
Получается, что ученики просто обязаны поздравлять каждого учителя. А если этого самого учителя я и поздравлять не собираюсь? Если я считаю, что за такую его работу, как говорится, вычитать из зарплаты следует – за то, что он детей портит? А его поздравляют с Днем учителя! Учителей, как и цыплят, по осени считают.
На уроках учителя часто говорят: “Внимание!” Или: “Ты невнимателен!” Интересно, а что это он такого говорит, этот замечательный учитель, что к нему надо быть столь внимательным? Может быть, лучше мимо ушей пропустить те глупости, которые он изречь собирается?! И если взрослый знает таблицу умножения, а ребенок еще нет, то неужели это дает человеку право автоматически считать себя учителем?

Всеобщий День Начальника?

Возьмем, к примеру, День Армии. Солдаты в этот день, конечно, своих генералов с праздником поздравляют. Но ведь и их, солдат, все (включая генералов) с праздником поздравлять будут. Это их общий праздник.
А вот с Днем учителя так не получается. Для взрослых – праздник. А для учеников – нет. Ведь для учеников День учителя – это все равно как если для нас, взрослых, объявили Всероссийский День Начальника! Хошь не хошь, а будь добр, поздравь!
И в конце концов я пришла к мысли, что День учителя – это, по-моему, полная педагогическая ерунда. Вот если бы объявили День ученика и учителя – это было бы нормально. Потому что уж кто, как не учитель, может ценить и быть благодарен своим ученикам (а ими – так же как и учителями – становятся не все!). И тогда от каждого учителя и ученика будет зависеть, сколько человек он сочтет нужным поздравить с Днем ученика и учителя. Ведь если поздравления воспринимать всерьез, то это дело сугубо личное, интимное.
И каждый учитель знает, кому из учеников он благодарен за то, что тот у него учится. Это же принципиально важно. Если у тебя учатся, то еще неизвестно, кто кому благодарен: они тебе, что ты их учишь, или ты им, что они у тебя учатся. А если этот вопрос снять, вынести за скобки и начать поздравлять с тем, что у тебя есть диплом учителя, то это, знаете...
Почему школьники всех школ России должны напрягаться, собирать деньги и писать какие-то дежурные слова всем, кто приходит в класс и стоит перед ними у доски?! Ведь ерунда какая-то получается!

Есть чему подучиться и подивиться

На днях я была на уроках в своей подшефной школе. Пришла не одна, а вместе с учительницей из Оренбурга. Заходим в класс к Ольге Ивановне, а там уже сидит учительница из Солнцева. И улыбается. Я понимаю, что она с Ольгой Ивановной на летнем семинаре театрально-педагогических мастерских познакомилась. А к четвертому уроку к нам учительница из города Дмитрова присоединилась. Тоже приехала посмотреть и подучиться.
И посидели мы в начальной школе на математике у Ольги Ивановны и в 4 и 9 классах на уроках театра у Ирины Станиславовны. Посидели с пользой. И я поняла, что полегоньку-потихоньку и в 875-й школе сформировался тот самый образ урока, который можно всем, не стесняясь, показывать. И мои подшефные учителя принимают гостей с радостью, и гостям есть чему на их уроках подивиться. Не говоря уж обо мне самой!
А раз так, то, пользуясь случаем, я от всей души поздравляю 875-ю школу с Днем и ученика, и учителя. Поздравляю через газету “Первое сентября”. (А то мои учителя в этой школе порой тоскуют, что про них никто ничего не знает. Я говорю им, что и не надо, и хорошо, что не знают, вам же лучше, спокойнее. Но они нет-нет, да и горюют. И их можно понять.)
Дорогие мои коллеги, я вам так благодарна. Это вашим энтузиазмом и вашими стараниями поддерживаются во мне и вера в идеи школы сотрудничества, и вера в необходимость социоигровой педагогики. Это благодаря вашей замечательной работе я могу слушателей театрально-педагогических мастерских спокойно посылать на любой(!) из ваших уроков.

_________________________________

Дорогая Александра Петровна! Я по вашему примеру тоже хочу воспользоваться случаем и выразить вам свою благодарность.
Когда-то педагогический институт я окончил с отличием. Но не круглым отличником. В красном дипломе допускалось до трех четверок. У меня же их с третьего курса было всего две. По английскому (который я до сих пор знаю отвратительно) и по методике педагогики (преподаватель хотела мне даже тройку поставить, да в деканате ее уговорили не портить парню диплом). Этот предмет я тогда за науку не считал и серьезно к нему, разумеется, не относился. Как не относились и вы. И это мне помогло уже за время вашего руководства моей дипломной работой понять, что и педагогика, и методика существуют. Существуют как самое настоящее искусство, которое именно из-за своей кажущейся несерьезности и может приносить плоды вполне реальные и очень даже весомые и серьезные.
В жизни мне на учителей, кажется, очень везло. Всем им я очень благодарен и думаю, что никто из них не обидится, если я публично признаюсь, что моими самыми главными учителями были: в режиссуре – Петр Михайлович Ершов, а в педагогике – Александра Петровна Ершова.
Спасибо за ту помощь и в профессиональном “повороте мозгов”, и в открытии неразрешимых проблем, и в обнаружении обескураживающих препятствий – ту помощь, которую вы бескорыстно и без устали оказывали и оказываете всем энтузиастам, будь то студенты, начинающие учителя или с солидным стажем маститые профессионалы. Спасибо! И еще раз Спасибо! И хоть мы уже много лет коллеги и по институту, и по театрально-педагогическим мастерским, все же разрешите мне по-прежнему считать себя пусть порой и бестолковым и не всегда послушным, но все же вашим Учеником. Я по-прежнему буду стараться радовать вас своими ученическими достижениями.

Доктор педагогических наук Вячеслав Букатов
Рисунки Евгении Двоскиной

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"