ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ 
 

Идея путешествия как способа образования – красивая идея. Не зря хорошие учителя во всем мире ходят со своими учениками в походы, кто после, а кто даже и вместо уроков, проводя прямо в поле или в горах погружения в биологию, географию, историю. Но педагогические возможности дороги гораздо шире, чем простое замещение собой надоевшей всем классной комнаты. Дорога – это своеобразная лаборатория, где каждый участник ставит эксперименты исключительно на себе. Учителя проверяют действительную ценность своих образовательных усилий и педагогических представлений, а дети без конца проверяют себя: могу или не могу? Так уже много лет происходит на Тропе в Кавказских горах, проложенной Юрием Михайловичем Устиновым. Любое возможное воспитание происходит здесь быстрее и эффективнее. Трудовое, эстетическое, нравственное, какое там еще... Подростки по-настоящему, до изнеможения работают в горной экологической экспедиции, на полном самообслуживании. О необходимости взаимопомощи, сотрудничества в этой ситуации и говорить не приходится – само собой разумеется. А красота гор пробуждает любовь к прекрасному гораздо эффективнее бесед и экскурсий.
Этим летом на Тропе появился необычный человек – профессор Александр Васильевич Суворов. Не удивляйтесь, когда, читая этот текст, вы обнаружите слова про язык Брайля. Александр Суворов не видел тех ребят, к которым приехал в гости. Он разговаривал с ними руками, писал на ощупь. Однако это не помешало ему учиться у Александра Ивановича Мещерякова, Альвина Валентиновича Апраушева, Эвальда Васильевича Ильенкова, защитить диссертацию. Текст, который попал к нам, – научный отчет для кафедры педагогики, истории образования и педагогической антропологии Университета РАО. Но меньше всего он похож на собрание сухих научных фактов. Это повесть о том, чему может в дороге научиться взрослый, если рядом с ним дети, для которых путешествие не урок, а образ жизни, модель приемлемого, понятного мира. Читая этот дорожный дневник, давайте задумаемся еще раз: какие цели мы ставим перед собой, когда собираемся отправиться куда-нибудь вместе с классом? О целях и смыслах настоящей Дороги для подростка этот удивительный текст. Поэтому мы решили отдать ему целую страницу.

Сила, которая ведет нас по тропе взросления

Вы – свободны!

Большую часть ребят ждали из Великого Новгорода и Новгородской области, в основном из детских домов. Юрий Михайлович Устинов дважды (в декабре 2001-го и в марте 2002 года) ездил в Великий Новгород в командировки, отбирал ребят на Тропу. Однако 6 июня из Великого Новгорода прибыли совершенно не те ребята, которых Устинов отбирал в двух командировках. Как он в тот же день сообщил мне по электронной почте, ни одного совпадения списка отобранных им ребят со списком реально приехавших. К тому же эти реально приехавшие были дезориентированы: им наобещали море, пляжи, дискотеки, а никакую не Тропу. Отдых и развлечения, а не трудную работу и полное самообслуживание в горной экологической экспедиции. И меня очень интриговал вопрос: как же прошла переориентация ребят? Летный (ближайший взрослый помощник Устинова) на мой вопрос еще 7 июля смог только ответить: не нравится – так можно уехать домой. Звучало это жестковато, чуть ли не так: “Не нравится – можешь заворачивать оглобли”. Разумеется, ничего, кроме протеста, такая формулировка не могла вызвать. Кроме того, она никак не соответствовала очень мягкому, деликатному характеру Юрия Михайловича Устинова, основному принципу его педагогики – принципу сугубо добровольного, свободного выбора. Жесткая формулировка всякую видимость свободы уничтожила бы. С другой стороны, в какой незавидной ситуации оказался сам Устинов, какой выбор был у него? Соответствовать пляжно-дискотечным предначертаниям новгородцев он не мог, даже если бы и захотел. Ну не располагает он пансионатом на берегу моря! Ничего, кроме Тропы, предложить не может!
В таких случаях он говорит: “Решайте сами. А чтобы потом не пожалеть о своем решении, давайте попробуем пожить вместе. Тем более что отправить вас домой прямо сейчас я не могу, как бы ни хотел. Это невозможно. Мы можем остаться вместе до конца. Нет? Ну что же, и вы свободны, и я свободен. Вы свободны при первой возможности с Тропы сойти, а я свободен, даже через невозможно, по Тропе идти. Разумеется, с теми, кто решит для себя, что ему со мной по пути”.
Принцип этот в первой же беседе со мной 8 июля Юрий Михайлович сформулировал так:
– Тут их власть, их мир. Мы с тобой – люди маленькие. Они – ведущие, а мы – ведомые. Ребенок должен сделать первый шаг, мы же – только второй. У них особый мир, если нет взрослого давления и подавления.
– Вот, кстати, и у тебя, и о тебе я читал про свободу, но не совсем понял, что имеется в виду. Не анархия же? Свобода от чего?
– Свобода бывает только для. Свобода от – рабство.
Едва добравшись до свободных (в жанре эссе, а не тех или иных официальных документов) текстов Устинова, я был просто очарован их афористичностью. Многим зрячим и слышащим трудно общаться со мной, потому что пальцем по ладони многого не напишешь, а четко формулировать свои мысли не все умеют. С Устиновым нет этой проблемы – он и без меня мыслит афоризмами. Он поэт, бард, ему афористичность просто свойственна, такова уж его сущность. Суть дела, “диагноз”, он всегда сформулирует очень емким и в то же время очень конкретным афоризмом. Если же мне этого мало, нужны подробности, чтобы сориентироваться в ситуации в полном объеме, – ну что же делать, это объемно; сейчас нет времени – потом по электронной почте обсудим на свободе... Электронная почта – это свобода для объемной, детальной ориентировки.

Кто я на самом деле

Поскольку провозглашен принцип их, детей, власти, я и решил по возможности к носителям этой власти и апеллировать. Да эта апелляция мне и привычна. Я и в обычных лагерях как доберусь до ребят, так и позволяю начальству о моем существовании надолго забыть. Я знал, что Юрий Михайлович обо мне не забудет, еще в переписке с ребятами по электронной почте его присутствие на втором плане чувствовалось постоянно – ребята время от времени лазили в его карман за своим словом, как он остроумно мне это объяснял.
– Если нет давления взрослых и ребенок чувствует себя субъектом процесса, он становится самим собой – настоящим, обретает себя, настоящего, – в ответ на какой-то мой вопрос высказался однажды Устинов.
Вот и цепочка: субъект процесса – обретение себя настоящего – субъект власти. Здесь, на Тропе, все делают сами ребята. Собирают сушняк, распиливают его на дрова, готовят нехитрую (очень здоровую – не помню ни одного случая расстройства желудка) пищу, устраивают настилы под палатки и под запасы, делают Тропу насколько возможно проходимой даже для меня... И каждый вечер собираются у костра на разбор – анализируют прожитый день, высказывают претензии друг к другу или, наоборот, друг друга хвалят.
В одном из своих эссе Устинов сводит различия между своей и традиционной пионерской педагогикой в табличку. В одном столбце – пионерское, в параллельном – “наше”. И принципиальнейший итог: у них – “стань человеком”, а у нас – “будь человеком”. Оказываясь в позиции субъекта процесса, ребенок получает тем самым возможность быть человеком – уже сейчас быть, а не когда-нибудь становиться. Принципиально такова же позиция и Януша Корчака. Тот противопоставляет “уже живущего” сельского двухлетнего карапуза шестнадцатилетнему недорослю из городской буржуазной семьи, который все еще когда-то “будет жить”. “Боже мой, да когда же?!” – восклицает Корчак.
Еще интересный момент: главный орган реального осуществления и становления, саморазвития – “группа”.
– Почему именно группа, а не коллектив, как вроде бы более принято? – удивился я.
– Так уж мы привыкли, – пожал плечами Юрий Михайлович.
Не случайно они так привыкли. Подумав, я сам себе на свой вопрос ответил.
В терминологической традиции термин “коллектив”, как и термин “коммунизм”, весьма резиновый, растяжимый, приложимый и к бяке, и к няке. Поэтому еще в шестидесятые годы ХХ века, чтобы отличить бяку от няки, прибегали к помощи прилагательных. Бывает хороший, настоящий коллектив, а бывает плохой – казарменный. Бывает хороший, настоящий, правильный коммунизм, а бывает грубый, вульгарный, уравнительный, опять же казарменный. Похоже, скоро так же затрут, если уже не затерли, и термины “гуманизм” и “человечность”. Нет такой светлой идеи, которую нельзя опошлить до полного отвращения. Нет такой няки, которую не подменили бы бякой, подчас и сами не замечая подмены.
Ну а группа? Чем она лучше коллектива, коммунизма, гуманизма? Я сам рос в интернатах, и у нас группой называлось довольно-таки аморфное, расплывчатое, случайное образование. Это в лучшем случае. А в худшем “группа” в моей школе слепых сплошь да рядом оказывалась детской толпой, бессмысленно жестокой, изуверски беспощадной. Так что никаких добрых чувств я к термину “группа” с детства не питаю. Как, впрочем, и к термину “коллектив”, коим ничуть не реже на моей памяти, даже чаще, чем термином “группа”, величали все ту же толпу.
И Устинов был, конечно, прав, когда на мое недоумение – почему группа, а не коллектив? – пожал плечами:
– Так уж мы привыкли.
Мне бы надо дать краткую характеристику своих отношений с каждым отдельным ребенком, с каждой личностью, с каждым человеком – членом группы. Но это придется отложить. А пока попробую отследить развитие отношений с этой самой группой в целом.

День за днем

Когда седьмого июля вечером я добрался до “Т.Д.”, меня тамошние ребята облепили. Немного отлежавшись и восстановив силы настолько, чтобы не засыпать хотя бы сидя, я принялся обучать дактильной речи сразу всех. Пиликал для них на губной гармошке, давал и им пиликать, узнавал, кого как зовут, кто откуда приехал, – обычное знакомство.
Руководительница “Т.Д.” Ольга Сергеевна Берстенёва вышла в город за хлебом, и ее в тот вечер заменял Летный, пришедший с “Тихого”. Он проводил и разбор. А переводил мне на разборе Олень, встретивший мой поезд и приведший меня на Тропу. Это впервые Олень переводил по-настоящему, в мае особой необходимости в переводе просто не возникало, и все те три майские недели Олень прокачался между письмом по ладони и дактильной речью. Дактильно говорил еще медленно, и часто по ладони написать оказывалось быстрее. Окончательно он перешел на дактильный способ общения только на Тропе.
На следующий день Олень довел меня наконец до “Тихого”. Этот трехдневный переход со мной от города до “Тихого” совершенно измотал Оленя, тем более что и весь месяц на Тропе до моего приезда он работал на пределе и за пределами своих сил – единственный ветеран Тропы, пятый год уже на ней, он должен был передать новичкам традиции Тропы, заменить собой основную группу Тропы. Устинов говорил мне, что передавать эстафету традиций ребята могут друг другу только сами, ни один взрослый, даже автор Тропы, даже сам Устинов, сделать этого не может. А так уж вышло, что подкрепление в лице других ветеранов Тропы, друзей Оленя из Самары и Новосибирска, подоспело только через полтора месяца после ее начала, уже при мне. Даже второгодник, кажется, был только один – Ясный из Краснодара, если мне не изменяет память, что второй раз на Тропу приехал и Сережа из Самары. А так сплошь первогодки. Круто пришлось без основной группы, состоящей как раз из ветеранов Тропы. Без ядра коллектива, как назвал бы это Макаренко.
А когда сообщили о приезде подкрепления, Олень дактильно заорал:
– Пчёл приезжает, ура!
В общем, приведя меня на “Тихий”, Олень отключился – отсыпался, его не было на вечернем разборе, и Юрий Михайлович, коротко пояснив мне, что представляет собой нынешний разбор, этим как мог заменил перевод разбора Оленем. И потом мы еще пообщались, когда ребята легли спать, – мне в палатку не хотелось. Тогда-то мы кое-что и прояснили насчет отношения ко мне ребят. Юрий Михайлович подчеркнул, что горячая встреча на “Т.Д.” была вполне стихийной, никто ребятам никаких установок на сей счет не давал. Термин “установки” мне стал понятен позже, я на его уточнение пока не стал отвлекаться, поскольку общая мысль Устинова была ясна. Я заверил его, что и не думал даже, будто кто-то продирижировал ребячий порыв ко мне, примерно так же начинается моя жизнь в любом лагере, это не сдирижируешь.
Я – детская вешалка, я ничуть не возражаю, чтобы на мне висели, но сам висеть ни на ком не хочу. Поэтому с девятого июля в течение примерно недели я во время разборов вел свои брайлевские записи, а с утра до разбора натаскивал в дактильной речи всех подходивших ко мне ребят, тренировал их, чтобы как можно скорее хоть кто-нибудь из них смог стать моим переводчиком.
Теперь попробую отследить переломные моменты по другому показателю.
Еще в мае, читая предоставленные мне Устиновым материалы с дискет, я беспокоился, что ничего не умею делать руками. Как бы мне включиться хотя бы в лагерный быт? “Будешь ножи точить”, – пообещал мне Устинов. Я рассмеялся: “И то дело. А то я мастер только тупить их”.
Пошутили в Туапсе хорошо, но когда я уже на Тропе закомплексовал: “Включите хоть куда-нибудь, что я у вас на разгрузке, что ли, за какие грехи?” – Юрий Михайлович ответил: “Ты должен хорошо отдохнуть после прихода сюда из города”.
Отдых там вообще-то наказание, едва ли не самое тяжкое. Высшая мера – отправка восвояси, домой. Или в родной детдом. Это полагается за драку. Саша рассказывал мне, еще когда был со мной на “Тихом”, что на “НЛО” подрались два мальчика. По законам Тропы зачинщика – его Саша назвал обидчиком – следовало немедленно отправить домой, вызвать за ним кого-нибудь. Но группа решила, что это слишком жестоко, и заменила высшую меру (уезд) бойкотом и разгрузкой на три дня. Мне показалось, что это почище уезда. Бойкот – это же никто с тобой не разговаривает, а так называемая “разгрузка” – наказание скукой: принудительное лишение права на труд. Все работают, все заняты, а ты что хочешь придумай, но не смей работать! Тебя обслуживают, а ты – никого. Тебе помогают, а ты – никому. И это три дня плюс бойкот. Не легче ли сразу уехать?
Нет, для патриотов Тропы уехать – хуже. Пройдут три дня, и все как раньше. Вот если второй раз кого отколотишь, тогда уж уедешь как миленький.
Вот я и испугался: не попасть бы на Тропе в почетные лодыри. Хоть ножи точить, что угодно, но не такой же я в самом деле абсолютно беспомощный!
Лед тронулся, когда мне предложили пилить дрова двуручной пилой. Это я попробовал двуручкой в паре впервые в жизни. Сначала со мной попилил Олень, потом уж кто захочет, даже самые маленькие. Саша забывал вовремя дернуть пилу в свою сторону. “Ты что, устал?” – “На муравьев засмотрелся”. Дали попробовать однажды и цепной пилой пилить. Это мне не понравилось. Малышам, чем быстрее пила туда-сюда бегает, тем быстрее кажется. А я с ней больше устал, чем с простой двуручкой. У двуручки – полотно метра на полтора, за один раз много сгрызет, а цепная – короткая, быстро бегает, да медленно ест. Еле я распилил этой ерундой одно бревно и, растирая занывший сустав, запросил нормальную двуручку.
На “Тихом” прямо в тот день, когда начали строить “Свободный”, подключили меня и к дежурству. На Тропе достаточно произнести слово “дежурство” – и больше ничего не надо уточнять. Это когда готовят еду на всех, потом всех кормят, потом посуду моют. Уж тут-то, кажется, без глаз вполне можно обойтись. Да нет, дали мне открыть сгущенку, а агрегат какой-то дурной – помесь вертушки с плоскогубцами. Одной рукой сжимать ручки эти от плоскогубцев, другой – вертеть вертушку, а третьей... Третьей руки, чтобы пощупать, на каком я свете, и не хватает. Что за идиотская бандура? Я Олегу показал свою вертушку, где одной руки хватит, а второй можно ощупывать поле боя – он только ойкнул:
– Ой, в тысячу раз удобнее!
Эту вертушку я всегда с собой в командировки беру, если случится в поезде консервы открыть.
Поручили резать хлеб. Опять зрячая технология. Поддон какой-то с высокими бортами. Тут режешь, сюда и складываешь отрезанные ломти. Да и нож дурной – короткий, складной, длиннее нету? Нашелся длиннее, а толку – борта эти у поддона или как его там... А у меня дощечка, на которой я пишу на коленях, как раз годится. Попросил принести. И длинным ножом, хоть и тупым до безобразия, управился-таки с хлебом...
Нашлось, однако, дело на Тропе и доктору наук. Где-то 25 или 26 июля Юрий Михайлович додумался – завел на разборах новую традицию: в конце каждого разбора мне три вопроса задавать. Любых. А я от имени всех на свете наук (да заодно и религий) отдуваться буду.
Мне понравилось – я с моим удовольствием. Что-что, а отвечать на вопросы умею. Спрашивать, увы, хуже получается. Ребята в первый же такой вечер четвертый вопрос задали:
– А можно, мы каждый вечер в конце разбора три вопроса задавать будем?
– Да хоть тридцать три! С утра до вечера, с вечера до утра! – расшаркиваюсь в ответ.
Вот опять же балда. Мне бы те вопросы запоминать да быстренько тут же записывать сразу после разбора. Крепок задним умом... А забывались они быстро. Да и спать меня ждали ночные «дежурные». Я-то могу запросто завтрак проспать, не то что зарядку, а им надо выспаться. Режим строгий. Обычно в полдесятого вечера – уже отбой. Подъем – не позже семи утра. Без тихого часа. В обычном лагере взвыли бы: «Рано! Мы не маленькие!» Тут – рады-радешеньки. Работают, не развлекаются, есть куда лишнюю энергию девать. Выспаться бы... И засыпают на свежем воздухе, в палатках, здоровым сном тружеников, едва успев уронить голову на скатанный спальник, служащий вместо подушки.
Я-то тут бездельник номер один: сплю чуть ли не двадцать пять часов в сутки. А что поделаешь? Как ни ищут – мало для меня посильных дел находится.

Расставаясь, мы думаем...

Я хотел на устиновской Тропе прочувствовать ее всеми боками и потрохами. И вполне в этом преуспел.
Свою обычную роль «детской вешалки» я выполнил честно, свято, в полном объеме. Каждый из них в общении со мной почувствовал себя уютно. Чего еще надо?
Когда я высказал Саше свои сомнения – не бесполезен ли я на Тропе? – он ответил, что до моего появления сильно скучал по маме и отчиму, а когда я приехал, скучать стал меньше. Что ни говори – результат.
Одновременно я осмысливал опыт... Использовал по назначению свою голову, уж насколько она там философски грамотна?.. Но я осмысливал не устиновский опыт, а свой собственный опыт на устиновской тропе. И пытался сориентироваться в устиновской педагогической системе по тем деталям, подробностям, о существовании которых и сам Устинов может не подозревать.
Я привез ворох брайлевских страниц. Дневник – не дневник, разрозненные записи, часто оборванные на полуслове, так как я нужен был ребятам. На досуге потихоньку введу в компьютер и дополню по памяти. И буду продолжать изучать Устинова по текстам. Очень интересно, например, посмотреть на его песни с психолого-педагогической колокольни. Так, как я, этого не сумеет никто, поскольку я и сам пишу стихи. Любовную лирику, обращенную к детям. И хотя бы поэтому устиновское отвращение к методикам полностью разделяю. Методики несовместимы с рифмами и ритмами. Для нас с Устиновым педагогика – не наука, а искусство. Но и в искусстве нужна высокоразвитая способность к теоретической рефлексии, в этом я остаюсь учеником Ильенкова.
Устинов меня обжег. Мне свой ожог надо срочно лечить. И я не знаю лучшего пластыря, чем моя собственная теоретическая рефлексия по поводу Устинова. Может быть, в специальной книге, план которой действительно набросан на Тропе. Может быть, поскольку мне и свои долги надо спешить платить, в моих «плановых» книгах при каждой мелькнувшей ассоциации с Устиновым... Это мое право. В своих «устиновских» ассоциациях я такой же хозяин, как Устинов – в осмыслении своего опыта. И в его неповторимом практическом воплощении каждое лето с июня по август.
Мне еще многое неясно. Я не видел еще себя на Тропе глазами Устинова. И ребят в общении со мной – его же глазами. Он обещал мне об этом написать после Тропы. Я щедро раздавал ребятам свои визитные карточки, но кто и по какому поводу вступит со мной в переписку по электронной или обычной почте? Я не могу подвести итоги, которых еще не подвела жизнь.

13–15 августа 2002

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"