ИДЕИ И ПРИСТРАСТИЯ
ЗАМЫСЕЛ И ПРЕДЧУВСТВИЕ

Забытая программка

В лабиринте нельзя пойти дальше, не совершив ошибки

Когда актеры сняли маски

...Жизнь невозможно понять, жизнь можно просто жить и любить
( www.das-labyrinth.de  )

...К началу этого спектакля на театральный фестиваль в Мюльхайме мы опоздали, поэтому не знали названия. На открытой лужайке парка актеры в огромных масках монстров разыгрывали бессловесное действо: маленький монстр отправлялся в странствие, одиноко кружил по мокрой от дождя траве, потом появлялись другие, тоже в странных уродливых масках, состоящих из сплошных извилин и вмятин, присматривались друг к другу, дружили, враждовали, и постепенно происходящее вовлекало в свой круг. Непонимание теряло свою назойливую важность. Единственно важными оказались приключения маленького монстра в зеленой маске, который что-то искал. В конечном счете для пантомимы не важно – что. Главное – способность жеста передать поиск. В этом и состоит тайна настоящего театра, когда веришь не слову, а жесту и через случайное движение руки или поворот головы ощущаешь, что подлинная реальность существует только там, на сцене, или на такой мокрой лужайке, и смешные уродливые существа в масках знают о твоей жизни все. И когда в конце своего пути маленькое зеленое существо находит зеркало, на какой-то момент замираешь, всерьез пугаясь за него, но на самом деле оказывается, что это усталый монстр замирает от совершенно искреннего счастья: он нашел то, что искал, он увидел себя в зеркале.
Конечно, такое случается, если играют настоящие большие актеры. Только тогда театр – завороженность и потрясение. Но еще одно потрясение было позже, уже после спектакля. Сначала – когда актеры сняли маски.
Это были светлые лица художников, завершивших свой труд и знающих ему цену просто потому, что ее знает Бог, но какие же это были странные лица – другие...
В забытой на соседней скамейке программке значилось: «В театральной мастерской Айзинген играют люди с различными формами повреждений интеллекта (нет в обиходном немецком нашей чеканной формулировки «умственная отсталость»!) Многие из них живут и работают в общине при церкви Святого Иосифа в Айзингене или Вюрцбургском центре помощи инвалидам. Со времени основания в 1981 году под руководством Виктора Райнгольда и Карлхайнца Хальбиг-Кольба поставлены одиннадцать оригинальных пьес и многочисленные перформансы. Все сюжеты постановок разрабатывались совместно с исполнителями. Репетиции пьес проводятся в рабочее время, на что исполнителям выделяется половина рабочего дня в неделю. Труппа выступала во Франции, Бельгии, Швейцарии и Италии. О спектакле масок «Медведица» снят 45-минутный документальный фильм на ZDF...»

Как инвалиду попасть в метро?

По совпадению, добираясь на медлительном трамвайчике, которые немцы всерьез называют «метро», в Мюльхайм, мы с моей немецкой знакомой говорили о том, что в этом самом «метро» есть и чего нет в нашем метро без кавычек, – о лифтах для людей на инвалидных колясках и людей с детскими колясками (сначала написала «мам», но потом вспомнила, что папа с коляской в Германии – такая же обыденная картина). Об этих самых пресловутых лифтах, которые больше говорят о различии цивилизаций, чем шокирующая разница в уровне доходов на душу населения. Что-то заставляет меня думать, что не в доходах разница и даже если бы немцы жили так же, как мы, они все равно сэкономили бы на чем-нибудь менее важном и построили бы эти лифты. Потому что они вовсе не притворяются, а совершенно искренне недоумевают, так же как сидевшая напротив меня Эдит: «А как же тогда с ребенком на эскалаторе? А если это коляска для двойни? Как инвалиду попасть в метро? Даже если есть специальные рельсы для колясок, во-первых, коляски бывают разные, а во-вторых, это же небезопасно...»
Впрочем, потом Эдит сказала нечто неожиданное, избавившее меня от тоскливых рассуждений на тему культурной парадигмы. «Знаешь, – сказала она, – у нас ведь тоже спохватились достаточно поздно и сделали лифты и специальные дорожки и в транспорте оборудовали специальные места. Это, мне кажется, произошло, когда среди людей на инвалидных колясках половину, если не большинство, составили те, кто стал таким в результате несчастного случая, например, автокатастрофы. Потому что человек становится способен что-то понять только совершив поворот на сто восемьдесят градусов, став другим. Когда ты здоров, силен и мчишься по автобану со скоростью двести километров в час, тебе нет дела до тех, кто не такой, как ты. Когда сам становишься «не таким, как ты», тогда вдруг начинаешь видеть сложность мира вокруг...»

Пойти путем лабиринта означает быть выбитым из привычной колеи. Лабиринт означает изменения, трепет, новые формы движения и жизни, иное качество. Достигнуть центра – значит прийти к середине, к балансу, к равновесию. Выпасть из ритма необходимо, иначе равновесие превратится в косность. Просто движение, без всяких оценок: вход – выход. Как вдох – выдох. Одно является условием другого. С точки зрения морали такое выпадение считается ошибкой, чем-то плохим. Но мораль возникает в обществе, она – всего лишь культурный процесс. Мы создаем мир нашим собственным сознанием. В лабиринте нельзя пойти дальше, не совершив ошибки... ( www. das-labyrinth.de)

Мы в России сегодня вовсе не одиноки в нашей все нарастающей моде на «политнекорректность». Над перехлестами политкорректности обожают поизгаляться и европейцы. Но у нас эти выражения «здорового консерватизма» теряют свой добродушно-кухонный тон и приобретают какой-то особый оттенок мстительности...
Правда, вот один из модных и любимых в Германии молодых писателей, Владимир Каминер, потешается над американцами: «В Нью-Йорке нельзя называть даунов даунами. Они называются политкорректно: «альтернативно одаренные люди». Существует множество американских книг и голливудских фильмов, посвященных теме этой «альтернативной одаренности». Из этого выросла целая культурная индустрия. Как правило, многие альтернативно одаренные дауны работают в продуктовых магазинах и супермаркетах, где стоят возле кассы и запаковывают купленное в пакеты. Они всегда приветливы и заставляют вспомнить о Форесте Гампе и Человеке дождя. Но нью-йоркские человеки дождя имеют отличительную привычку: при упаковке они сначала запихивают в пакет мягкие фрукты и овощи, а сверху кладут двухлитровые бутылки с напитками или виски. Американцы, которые уже свыклись с политкорректностью, ничуть на это не сердятся. Наоборот, если они действительно продвинутые современные люди, они даже могут великолепно истолковать странную логику альтернативно одаренных: дауны делают это вовсе не для того, чтобы подпортить другим удовольствие от покупки. Они просто хотят сначала прикоснуться к самым приятным вещам – теплым алым томатам, перцам. А в последнюю очередь они берутся за холодные, мертвые, ничего не говорящие жестянки с оливковым маслом и бутылки. Они оценивают вещи не по весу, а по другим, скорее эстетическим категориям».
Но при этом пишущий по-немецки Каминер приехал в Берлин из Москвы в 1990 году. Его персонажи – эмигранты со всего света: русские, итальянцы, греки, турки, вьетнамцы. То есть все те, кто вряд ли смог бы найти себе место под берлинским солнцем, если бы не та же всеми осмеянная «политкорректность». И есть нечто узнаваемо закономерное в том, что его ирония – нашего, отечественного, происхождения. Как и в том, что немецкие читатели любят его за другое – за то, что он открыл им фантастический мир «перемещенных лиц»...
Впрочем, над политкорректностью если и смеются, то и смеются-то по-свойски, как над чем-то, чего уже не изменить, что существует как некая данность, как закон природы, как погода, как грамматическое правило. Вот отказались же немцы от очевидного (с нашей точки зрения) в собственной грамматике. Вообще-то, переводя на русский отрывок из программки Айзингенского театра, я по всем нормам современного немецкого языка и согласно оригиналу должна была бы писать не «исполнители», а «исполнительницы и исполнители», и не «актеры», а «актрисы и актеры». Собирательного «студенты» тоже больше нет, только «студентки» и «студенты». Тоже результат тотальной политкорректности в ее феминистской версии. Казалось бы, полная чепуха. Какая разница, подразумевает ли слово «студенты» лиц мужского и женского пола или только мужского, если это множественное число от слова «студент». Что с того, что, скажем, литературный русский по-прежнему выдает конструкции вроде «женщина-врач» или «женщина-архитектор» (учительницам, кажется, больше повезло, хотя и их по всем языковым и юридическим нормам следует называть словом «учитель»). Это же не мешает женщинам получать профессию и работать... Но ведь никто не опроверг до сих пор знаменитую гипотезу Сепира–Уорфа, согласно которой мир действительно создан словом, по крайней мере рукотворный мир человеческой культуры, и все основные культурные образцы, все границы и нормы свободы и несвободы задаются именно структурами языка. Так что дело не в воинствующих «синих чулках», а в том, что уже язык определяет, в каком мире жить женщине – в мире, где ей нет места, потому что нет названия многому из того, что ей хочется делать, и тогда надо бесконечно отвоевывать свое право на существование, или в мире, где вовсе не нужно тратить силы на изнурительную борьбу с небытием, а просто идти и делать что-то полезное и интересное.

История Кальмы – Возникшей из тишины

Путь в лабиринт – это путь в глубины собственной души, это путь со многими опасностями, болями и потерями. Но страх нужно превозмочь. Тот, кто никуда не рвется, никуда и никогда не придет; тот, кто не войдет в лабиринт, не изменится никогда (Гернот Кандолини).

Спектакль Айзингенского театра называется «Лабиринт». Это история Кальмы – Возникшей из тишины. Ее роль в спектакле играет удивительная актриса Каролин Шмидт. Кальма, как и прочие персонажи – духи, кобольды, Хранитель каменного сердца и Игрок в бисер, сочинилась сама собой, когда четыре года назад труппа оказалась на отдыхе в Альпах. Маски мастерили сами. Уже после спектакля, наблюдая за актерами, которые складывали свой реквизит в маленький фургончик, я вдруг поняла, что каждая маска – это тоже лабиринт, повторяющий своими бесконечными извилинами петляющие дорожки – Дедалова дворца? Иерихона? Шартрской мозаики?

Лабиринт означает прорыв в неизведанное, в нем объединены конец и начало. Тот, кто хочет выйти из лабиринта, должен вернуться в центр и пойти тем же путем, которым пришел.
Туда ведет путь, полный опасностей и приключений. Он не прямолинеен, но состоит из множества поворотов: кажется, что ты уже дошел, но внезапный поворот уводит тебя совсем в другую сторону. Но путь к центру не оставляет выбора. Тот, кто продержится, придет к цели, потому что на этой дороге нет перекрестков, а значит, и нет ложных путей.
В центре мы встречаемся с самими собой. Цель изменяет душу. Тот, кто вышел из лабиринта, становится новым человеком. (Из предисловия к спектаклю.)

В принципе, наверное, некорректным в случае с этим поразительным спектаклем покажется сам разговор о политкорректности. Мудрость и талант режиссера и актеров стирают всякие различия между «такими, как все» и « не такими, как все», превращая «всех» в бесконечно разных, бесконечно одиноких в своих странствиях по собственным лабиринтам и бесконечно единых в тоске по спасительному центру. Язык не поворачивается, точнее, пальцы становятся каменными на клавиатуре компьютера, сказать что-то этакое: вот, дескать, эти люди, несмотря на свои тяжелые заболевания, свою инвалидность, «преодолели», «превозмогли», создали настоящий театр. Они его создали не «несмотря» и не «благодаря». Они его просто сотворили, потому что талантливы и мудры. Но куда же без таких рассуждений русскому человеку, выросшему в системе жестких иерархий. При том, что лабиринт – это именно символ относительности всяких твердых истин и прямых путей к ним. В нем только один абсолют – центр...

Танец журавля

Есть некая связь между жизнью и изгибом – изгибом лука, звучащим изгибом архаической лиры. Звук как синоним жизни. Жизнь – музыка. Лабиринт состоит из сплошных изгибов. Они придают пути ритм – вечно меняющийся ритм жизни. Лабиринт соответствует его характеру: он не ведет кратчайшим путем из пункта «Вход» в пункт «Центр». Затрудненность в достижении центра, вечное опоздание подразумевают максимально возможный окольный путь в данном пространстве, состоящем из сплошных изгибов. Главный признак изгиба – полярная противоположность прямолинейности...

Лабиринт всегда существовал в истории человечества как альтернатива прямой. Первый лабиринт в европейской истории построил Дедал. Минотавра, похоже, в нем поселили любители прямых путей. Один из остроумных комментаторов заметил, что кровожадность Минотавра – тоже, видимо, выдумка любителей прямых путей, потому что не таким уж он был сильным и грозным, если Тезей прикончил его единственным ударом кулака. А бедные юноши и девушки, приносимые в жертву, наверное, тоже были любителями прямых путей и просто-напросто умирали от страха в лабиринте. Историки античности говорят, что, кажется, и Ариаднина нить не существовала как таковая, а была всего лишь метафорой танца – знаменитого «танца журавля», танца инициации, который исполняли архаические греки, когда стремились дойти до центра лабиринта и – измениться, родиться заново.
Город Иерихон, вокруг стен которого семь дней ходило израилево войско, был городом-лабиринтом.
Христианское средневековье было зачаровано лабиринтами. Их изображения на полу великих готических соборов в Шартре и Лукке соединяли бесконечность изгиба с мучительной прямизной креста.

Если мы знаем, что мир – лабиринт, тогда мы знаем и о том, что существует центр. Не важно, что там живет нечто ужасное, как Минотавр, или нечто божественное. Но центр есть. Если же мы, напротив, примем как данность, что мир – хаос, тогда мы действительно заблудились (Хорхе Луис Борхес).

На самом деле конечно же я безобразно перевираю Борхеса. У него там сослагательное наклонение: «если бы мы знали...». Но спектакль айзингенских актеров о том же – без всякого «бы». О необходимости идти к центру. Поэтому я со спокойной совестью позволяю себе перефразировать классика...

В тексте использованы материалы сайта   www.das-labyrinth.de , посвященного культурной символике лабиринта и фото сайта www.teрkom.ru