ИДЕИ И ПРИСТРАСТИЯ
НЕСЛУЧАЙНЫЕ ДИАЛОГИ

Третий вид безделья

С академиком Александром Михайловичем ПАНЧЕНКО беседует журналист Николай КАВИН

– Как вы прошли путь от василеостровского мальчишки до академика? Какой-то интерес к науке был уже в школьные годы?
– Вы знаете, Васильевский остров – это, по-моему, место особой культуры. Все-таки там Академия наук, Академия художеств, университет, Горный институт... Я всегда думал: в чем прелесть Васильевского острова? Вот, скажем, академик выходит с заседания или после лекции, берет извозчика и едет домой. Извозчик разговаривает с академиком, а академик – с извозчиком. У нас на Васильевском острове переплелись и извозчицкая культура, и академическая.
А что касается школы... Я в 44-м году поступил в школу. Мама почему-то меня послала сразу во второй класс. В 1 классе я не учился, почему и окончил школу в 16 лет. Школа была мужская. И в каком-то смысле это было замечательно, потому что мы по-особому относились к женскому полу. Я бы сказал – идеально. Потому что мы с девочками не учились, никаких недостатков девических не видели. А девочки-то какие были! В классе начались вечера. А танцуют-то как? Девочка с девочкой, мальчик с мальчиком – все же стеснялись. А у них платье-то было одно. Школьная форма и одно платье. И кто за кем ухаживал, говорили: «Твоя голубенькая, твоя синенькая, твоя розовенькая». Потому что бедные были. Но никто своей бедности не ощущал как порока...
Учили нас очень неплохо. У нас, помню, был замечательный историк. Он по «ленинградскому делу» был уничтожен. Мы все писали какие-то доклады. Он нас так приучил. Все свободное от уроков время мы сидели в библиотеке и писали доклады. Я, помню, писал о Талейране...
Ну а потом, я в детстве очень часто болел ангиной. А папа и мама у меня работали в Пушкинском Доме, и мама приносила мне... собрания сочинений. Вот я лежал и читал собрания сочинений. Это были в основном собрания сочинений русских исторических романистов. В России ведь нет великих исторических романистов. Вот, скажем, Вальтер Скотт в Англии. А у нас Евгений Солиас, Всеволод Соловьев. Самый лучший из них – Даниил Лукич Мордовцев.

– Загоскин...
– Да, Загоскин, Лажечников. У нас есть великие исторические романы: «Капитанская дочка», «Война и мир» – лучшие исторические романы в мире, я так полагаю. И вот я все читал. И те исторические романисты XIX века, которых я читал, все-таки чему-то учили. Они не лгали и не выдумывали. Пусть то не бог весть какая высокая литература, но историю по ним изучать можно.

– Ваш юношеский интерес к литературе и истории, интерес к исторической литературе, наверное, определил ваши научные интересы?
– Поступил я на филологический факультет, как иногда бывает, может быть и случайно, по семейной традиции. А вот мои интересы определил Дмитрий Сергеевич Лихачев, за что ему большое спасибо. Время было сложное, надо было бежать куда-то. Кто куда бежал. Кто в диссидентство, кто в эмиграцию, ну а вот мы – в Древнюю Русь. Тоже своего рода эмиграцию. Мне кажется до сих пор, что мы там нашли прекрасную страну. И Лихачев в нее убежал, и я убежал. Убежали и спаслись.

– Как-то мне попался в руки журнал «Знамя», где была опубликована ваша работа о славянской цивилизации. Эта тема – один из ваших научных интересов?
– Видите ли, у нас, у русских, особая цивилизация. Даже не славянская, потому что у чехов одна цивилизация, у русских другая, у поляков третья. Кстати, поляки больше всего на нас похожи, но католичество и православие – враги, и мы никогда не сможем договориться. Такая жалость! У меня много друзей среди поляков, да и среди чехов сколько угодно.
В чем тут проблема с нашей русской цивилизацией? Глупые люди говорят: «Мы хотим в общеевропейский дом». И что в результате получается? Нас пускают только в прихожую. Ну вынесут стакан водки, кусок хлеба с солью и говорят: «Проздравляйте!» Вот мы до сих пор «проздравляем».
У нас же совсем другая цивилизация – сельская. Для нас характерно то, что называется «гнетом пространства». Колоссальное пространство, которого нет нигде, только у нас и в Канаде. Но смотрите, как канадцы обращаются со своим пространством? Они живут только на юге, а на севере не живет никто, кроме бедняг эскимосов...
Мы никак не можем принять техническую цивилизацию. Как Белинский говорил: «В наш индюстриальный век». Белинский был человек замечательный, но не очень умный. Он ходил смотреть, как строили Николаевскую железную дорогу Петербург – Москва, первую большую железную дорогу у нас в России. Ходил по стройке, кто-то его там встретил, Белинский немного смутился и говорит: «Вот, думаю, построят железную дорогу, и все будет хорошо». А Некрасов, который о Белинском хорошие слова говорил: «Перед именем твоим позволь смиренно преклонить колени», – написал «Железную дорогу». И его слова стали мнением нации: «А по бокам-то все косточки русские. Сколько их, Ванечка, знаешь ли ты?» На самом деле никаких косточек нет. И Петербург не на костях строился. Все это ложь. Но это мнение народа, глас народа. («Глас народа – глас Божий»)... А вот в ХХ веке все на костях стало строиться. Дорога Котлас – Воркута. Или Беломорско-Балтийский канал, по которому никто не плавает. Или БАМ. Что-то про БАМ в последнее время ничего не пишут. А какие песни пели еще недавно! Это железная дорога, по которой никто не ездит и ничего не возят. Вот это и есть наша цивилизация.
Горе наше, что мы попытались стать городской цивилизацией. Это самое страшное, что случилось в ХХ веке. Не в революциях дело. Революции были везде: и в Англии, и во Франции, и в Италии, и в Германии. Знаете, как Лев Николаевич Гумилев говорил про революцию. Он говорил: «Вот держите полный чайник. Рука дрогнула. Вода пролилась. Вот это и есть революция. Больше ничего». Это как погода. Нам же молоко нужно давать за жизнь в нашем любимом городе. За вредность. За наш климат.
А вот в том, что мы сотворили со своей сельской цивилизацией, мы виноваты сами. Вот эти двадцатипятитысячники, десятитысячники. Давыдов приехал с Путиловского завода в село. И ведь это правда. Так и было. Он, видите ли, на Дон приехал пахать учить. Ай-ай-ай! Они, видите ли, без него пахать не умели.

– Александр Михайлович, мы только что говорили с вами о том, что у России свой, самобытный путь развития. Его трудно сравнить, и нам невозможно повторить развитие какой-то другой западной страны. В чем самобытность этого пути?
– Все-таки лучше, чем Тютчев, никто не сказал: «Умом Россию не понять, в Россию можно только верить». Умом мы не можем себя понять. Кроме того, мы не умеем познавать самих себя. В нашей цивилизации этого нет. На Западе сидит какой-нибудь Адам Смит или Рикардо и познают самих себя. А мы не умеем. Ну что ж поделать?! Одни умеют это, другие нет. Поэтому у нас, у русских, возник комплекс неполноценности насчет самобытности пути. Мы все время где-то ищем учителей. Это началось еще при Петре Первом. Впрочем, было и до Петра. При Алексее Михайловиче. Гуго Гроций, Пафендорф, Локк. Потом Вольтер. Вот смотрите: «В чайльдгарольдовом плаще», «С душою прямо гетингенской», «Нет, я не Байрон, я другой!» А кто-нибудь сказал: «Нет, я не Пушкин, я другой», «Нет, я не Онегин, я другой»? Никто не сказал.
Потом нашли Карла Маркса, человека, который здесь, в России, никогда не бывал и терпеть не мог славян. Теперь какой-то международный валютный фонд нашли. Почему мы должны его слушать?
В общем, как писал Чаадаев: «Мы люди смирные и существа смиренные. Такими нас воспитала Мать наша Православная церковь». Это Чаадаев, западник, говорит. Горе нам, если мы от этого откажемся. Надо тихо жить, смирно. У нас хватит всего. На одной клюкве проживем. Смотрите, сколько клюквы-то гибнет! Никто ж ее не собирает. Давайте клюкву собирать! Картошку сажать!
Только не надо этот комплекс неполноценности развивать: «Мы тоже, как вы!» Нет! Мы, как мы. И это совсем неплохо. Нам есть чем гордиться, слава тебе, Господи!
А ведь нас, русских, за многое уважают. В частности за то, что нами не ставилась корысть во главу угла. Деньги в русском фольклоре всегда высмеивались. А теперь вот главным стали деньги. Кто же нас за это будет уважать?

– Александр Михайлович, помнится, несколько лет назад я брал у вас интервью, и главной мыслью в этом интервью, которая потом вышла в заголовок, было: «Мы создали цивилизацию дилетантов!» Ваше мнение по этому поводу спустя несколько лет не изменилось?
– Нисколько! Наоборот, оно углубилось. Мы, русские, способны на очень многое. Но мы же не придумали ни одного экономического закона. Нет, пожалуй, придумали единственный экономический закон – главный экономический закон социализма – «Неуклонное повышение благосостояния трудящихся». Вот и все. Почитайте Кейнса, Гебрита – западных экономистов, там все описано. Значит, у них есть экономические законы, а у нас их нет. Значит, наша экономика не по законам развивается. И те, кто утверждает, что они что-то про нашу экономику понимают, дилетанты. Я слушаю их, и мне стыдно.
Варвара Павловна Андрианова-Перец, моя любимая учительница, всегда говорила: «Как надо начинать работать? Надо прочесть все-все по этой теме. Даже если это на японском языке, а вы его не знаете. И только после этого о чем-то можно говорить».

– Александр Михайлович, критики современного состояния России предлагают нам вернуться в начало века, до октября 17-го года, и пойти другим путем, не тем, каким повели нас большевики. Возможно ли это в современных социальных и экономических условиях? И каков, на ваш взгляд, может быть сегодня, в новых условиях, самобытный путь России?
– Ну, насчет самобытного пути – это-то я знать не знаю, но уж твердо знаю и убежден, что никакого возврата к старому быть не может.
Мы были богатые, но ведь голосовали-то мои предки в Учредительном собрании за 5-й список – за большевиков. Почему? Уже все пропало, уже все отнято. «Ну как же, – говорит бабушка (мой лучший учитель истории), – они же сказали, что все будут равны». Ну потом-то они все поняли, скоро поняли, но уже поздно. Равенство – вот в чем идеал русского народа. Не справедливость, не совесть, не что-то другое, а равенство, «чтобы все были ровные», как говаривали у нас в Псковской губернии. Но бабушка как-то сказала: «Бог лесу не сравнял, а тем более людей, конечно, не сравняет». Но вот заблуждаемся мы по поводу равенства.
Мы – утописты русские, утописты. Как моя бабушка голосовала за 5-й список, за большевиков, хотя 40 тысяч рублей, которые в банке лежали, уже «ляпнули». Тот же 5-й список и «ляпнул», между прочим. Мы все хотим, чтобы у нас был идеал. Но нам надо наконец смириться с тем, что мы построим какую-то более или менее сносную жизнь. Более или менее сносную. Всеобщего счастья не будет. Не будет «неба в алмазах». Чехов, самый здравомыслящий писатель, и тот: «В Москву! В Москву!» «Мы еще поживем!» Его герой едет и думает, что через сто лет все так будет прекрасно, как это солнечное утро. Не будет! Надо успокоиться, перестать идеализировать, и тогда мы сможем жить более или менее сносно.
Это все ложь, что русский человек лентяй. Русский человек очень работящий. Другое дело, что мы привыкли заниматься третьим видом безделья. Есть три вида безделья: не делать ничего, делать плохо и делать не то, что надо. Вот третий вид безделья – это наша русская болезнь. Какие-то партии создаются, выборы, перевыборы... Не надо этим заниматься. Надо копать картошку и собирать клюкву!..