БИОГРАФИЯ НОВОЙ ШКОЛЫ
ШКОЛА РОВЕСНИЧЕСТВА

Нельзя сказать, что Евгений Шулешко стал открытием “Первого сентября”. Его имя было хорошо известно в научно-педагогических кругах, хотя и редко попадало на газетные полосы. Журналистов (как, впрочем, и научных званий, и административных грифов) он довольно старательно избегал многие годы.
Но с газетой Соловейчика ему удалось сойтись на главном, общем убеждении, что будущее школы лежит не на путях отбора и сортировки учеников, а в умении обучать всех детей; не в режущих глаз экзотических нововведениях, а в умении организовать нормальную, неброскую для внешнего взгляда, но успешную и воодушевляющую каждого из ее участников учебную жизнь.
Наша газета не часто пишет о шулешкинской педагогике. Но зато она сама во многом пропитана ею: наши постоянные рубрики “Режиссура урока” и “Я иду c урока” ведут последователи Евгения Евгеньевича и ученики его многолетних соратников – Лидии Филякиной и Александры Ершовой.

Как и куда проникает в последние годы шулешкинская педагогика, кем передается, за счет чего приживается – большая и интересная загадка. Ведь никаких официальных путей распространения у нее давно уже не существует.
Забавно, что при этом едва ли не во всех официальных концепциях “гуманизаций начального образования” провозглашаются в качестве идеальных целей те самые вещи, которые давно уже незаметно и вполне успешно реализуются в самых дальних уголках России самыми вроде бы обычными учителями при наличии минимально приемлемых условий.
Первое время такое положение дел удивляло и возмущало. Но со временем начинаешь понимать, что, видимо, такова сама природа шулешкинской “нормальной педагогики”, настроенной на абсолютное отторжение правил чиновного мироустройства.
Похоже, происходит справедливая обратная отдача от приоритетной шулешкинской цели: изгнать дух и зуд администрирования из работы с детьми, отучить взрослых от веры в инструкции и сценарии, формируя у них привычку находить грамотные решения из самого хода общей жизни со своими воспитанниками.
Да и невыносима для делового административного разговора и сама личная шулешкинская манера общения, его уникальная роль “педагогического Сократа” в современной России, так переиначивающего любой будто бы очевидный вопрос, переворачивающего любой план беседы, сбивающего с толку замечаниями, кажущимися издевательскими, что собеседнику долго сдается, что ему просто морочат голову.
А пока обнаружишь, что по такой столь кривой вроде бы траектории тебе помогают выскользнуть из прямолинейных шаблонных тупиков, увидеть истинное многомерное положение вещей, что уже прощупывается новая почва под ногами – для таких подвижек потребуются и время, и терпение, и заинтересованность. Ничем подобным начальство не располагает.
Так что, видимо, и дальше все останутся при своем. Программа “Обновление и самообразование” продолжит быть нормативным призраком, вспыхивая то там, то тут по стране внезапными встречами, на которых собеседникам не пожелают объяснить, как “надо правильно работать по нашей системе”, а попытаются восстановить в людях природную способность видеть и понимать происходящее, вернуть чувство профессионального достоинства и веру в себя и детей.

Ситуация умножения

Рассказ Александры Петровны ЕРШОВОЙ, ведущего научного сотрудника Института художественного воспитания РАО

Экскурсии к пониманию

Наши театральные начинания были тесно связаны с институтом психологии. Лаборатория института находилась в 91-й школе, с которой сотрудничала и наша студия.
Театральное искусство, правильно преподнесенное, – благотворная среда для развития детей, оно дает им шикарный опыт познавательной деятельности, способствует их человеческим контактам на духовной почве. И я шла в школу, готовясь рассказать, что я могу как человек, знающий технику действий, понимающий, как можно заниматься с детьми театральным искусством.
От сотрудника института Юрия Александровича Полуянова я узнала, что один очень интересный психолог хочет познакомиться с театральной работой со школьниками. Этим психологом был Евгений Евгеньевич Шулешко.
Потом, когда я много раз слушала, как Евгений Евгеньевич объясняет людям сверхзадачу своей скрупулезной, грандиозной, глубокой работы, я поняла, что он, подобно великолепному экскурсоводу, приводит тебя к объекту – к психологии и педагогике – и ведет тебя таким путем, что ты даже не замечаешь, что движешься, словно он идет за твоими мыслями.
А интерес к театру, думаю, возник у Евгения Евгеньевича потому, что как психолог он понимал: то, что происходит с человеком, происходит в его деятельности (характерны эти его выражения: «поза слушающего», «поза работающего»...), а театр весь связан с выразительностью человеческого поведения.

Диалог в третьем измерении

Учитель часто думает, что он сказал – и этого достаточно. Это ведь смешно. А Шулешко показывал, что вокруг этого факта происходит: как ты говоришь, о чем ты говоришь, и как тебя слышат, и о чем тебя слышат, и кто тебя слышит...
В театральной педагогике одно из типичных заданий – диалог. «Для педагога-«нерепетитора» диалог на двоих – это плоско, – как-то сказал Евгений Евгеньевич. – В диалоге должны участвовать три человека».
Это был настолько сильнодействующий ход, что заставил меня пересмотреть все свои принципы театральной педагогики. Я ввела в диалог трех исполнителей – и охнула от ощущения того примитива, которому раньше следовала. Новая ситуация обогащала действующему лицу и логику, и взгляд на событие.
Я даю артисту задание: иди и требуй, и мне не важно, как сопротивляется тот, от кого требуют. Мне важно посмотреть, как приспосабливается артист к ситуации, какие придумки он находит. Выяснилось, что этот требующий человек ведет себя гораздо богаче, если перед ним два человека: один, который требует, а другой – включенный наблюдатель, который то одному, то другому помогает или даже просто способен помочь.

Клубок или стена?

Если в школе я предлагала детям какой-то диалог, Шулешко моментально создавал такие обстоятельства, что этот предложенный диалог из двух реплик превращался как минимум в десять реплик, и возникали новые образы, новые ситуации; а в них он ловил психологическую глубину происходящего.
Казалось бы, как можно научить человека актерскому искусству? В повседневной жизни мы выразительны – действуем, плачем, дышим, переживаем. Как этому учить, ведь и так в человеке это все есть?
То же можно сказать и о русском языке. На русском языке мы говорим, думаем, слышим – как же этому учить?
Работа Шулешко с русской разговорной речью открыла мне простую истину: неразрывность учебного процесса не только возможна, но и объективно закономерна.
«Человек растет, учится говорить, думать, читать, писать; и как, и что после чего – это такой завязанный клубок... А школа строит каменную стену. Мол, вот ты живешь, а теперь зайди в эту закрытую комнату и тут учись читать», – говорил Евгений Евгеньевич.
Вот эту целостность в обучении чтению, письму, мысли и разговору впервые Шулешко как бы открыл мне. Само утверждение такой целостности кажется давным-давно известным – но эта простая мысль редко приходит в голову среднему учителю. Для ее воплощения потребовалась очень тщательная, очень тонкая шулешкинская проработка.

Родная речь и масштаб поколения

Я очень благодарна Евгению Евгеньевичу за то, что однажды, в начале 70-х, он сказал мне такие слова, от которых дух захватывает. Пристала к нему: «Почему диссертацию не пишешь»? Он ответил, что работа с классом, в школе, в начальной школе – это спасение поколения, как бы ухаживание за поколением.
И важна позиция, еще один тезис Шулешко: что масштаб, в котором удерживается поколение, – это класс, и меньше делить его (эту часть поколения) не стоит; что работать с поколением – это значит работать с классом...
Дома ребенка обеспечивают, следят за тем, чтобы он был одет-обут-накормлен; среда учит его, что такое грызть гранит жизни, где проходить и где подчиняться. И только в условиях школы, класса, в условиях урока (45 минут в школе) группы детей могут представлять собой, позволить себе стать единым познавательным организмом, который одновременно вооружается для познания, выдает идеи, фантазии, одаривает друг друга и «питается» друг другом. И для меня было потрясающим, оглушительным то, что, оказывается, на уроке русского языка это можно и должно делать. Для этого не надо ни к каким новым предметам прибегать (и даже не нужен, может быть, урок театра). Это можно сделать на обычном уроке родной речи.

О равенстве духовных возможностей

Тогда ребенок растет полноценным, причем полноценным рядом с другими. То есть не один он в силу везения и «одаренности» полноценный, а все другие – дураки и калеки, а именно мы все вместе, и только вместе, становимся умными и способными сделать то, что стоит сделать.
Я думаю, самое главное в работе Евгения Евгеньевича в педагогике вообще, а не только в преподавании в начальной школе – это, конечно, открытие путей к сохранению поколения. То есть к такой работе, которая формирует у ребят способность к единодушию, понимание другого, уважение к другому, как к себе; ощущение себя не одиноким, а в окружении людей, причем занимающихся более или менее высокими, духовными интересами.
В конечном итоге речь идет о признании духовности как значительной величины. Ведь духовных-то радостей у людей не отнимешь. У нас может не быть социальных радостей, могут быть на нуле богатства, но радость познания, радость коллективного труда – ведь это всегда с нами.
Поэтому мне кажется, что те города и области, которые вступают в эксперимент Шулешко, «рискуют» получить эту замечательную силу.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"