БИОГРАФИЯ НОВОЙ ШКОЛЫ
ШКОЛА РОВЕСНИЧЕСТВА

Нельзя сказать, что Евгений Шулешко стал открытием “Первого сентября”. Его имя было хорошо известно в научно-педагогических кругах, хотя и редко попадало на газетные полосы. Журналистов (как, впрочем, и научных званий, и административных грифов) он довольно старательно избегал многие годы.
Но с газетой Соловейчика ему удалось сойтись на главном, общем убеждении, что будущее школы лежит не на путях отбора и сортировки учеников, а в умении обучать всех детей; не в режущих глаз экзотических нововведениях, а в умении организовать нормальную, неброскую для внешнего взгляда, но успешную и воодушевляющую каждого из ее участников учебную жизнь.
Наша газета не часто пишет о шулешкинской педагогике. Но зато она сама во многом пропитана ею: наши постоянные рубрики “Режиссура урока” и “Я иду c урока” ведут последователи Евгения Евгеньевича и ученики его многолетних соратников – Лидии Филякиной и Александры Ершовой.

Как и куда проникает в последние годы шулешкинская педагогика, кем передается, за счет чего приживается – большая и интересная загадка. Ведь никаких официальных путей распространения у нее давно уже не существует.
Забавно, что при этом едва ли не во всех официальных концепциях “гуманизаций начального образования” провозглашаются в качестве идеальных целей те самые вещи, которые давно уже незаметно и вполне успешно реализуются в самых дальних уголках России самыми вроде бы обычными учителями при наличии минимально приемлемых условий.
Первое время такое положение дел удивляло и возмущало. Но со временем начинаешь понимать, что, видимо, такова сама природа шулешкинской “нормальной педагогики”, настроенной на абсолютное отторжение правил чиновного мироустройства.
Похоже, происходит справедливая обратная отдача от приоритетной шулешкинской цели: изгнать дух и зуд администрирования из работы с детьми, отучить взрослых от веры в инструкции и сценарии, формируя у них привычку находить грамотные решения из самого хода общей жизни со своими воспитанниками.
Да и невыносима для делового административного разговора и сама личная шулешкинская манера общения, его уникальная роль “педагогического Сократа” в современной России, так переиначивающего любой будто бы очевидный вопрос, переворачивающего любой план беседы, сбивающего с толку замечаниями, кажущимися издевательскими, что собеседнику долго сдается, что ему просто морочат голову.
А пока обнаружишь, что по такой столь кривой вроде бы траектории тебе помогают выскользнуть из прямолинейных шаблонных тупиков, увидеть истинное многомерное положение вещей, что уже прощупывается новая почва под ногами – для таких подвижек потребуются и время, и терпение, и заинтересованность. Ничем подобным начальство не располагает.
Так что, видимо, и дальше все останутся при своем. Программа “Обновление и самообразование” продолжит быть нормативным призраком, вспыхивая то там, то тут по стране внезапными встречами, на которых собеседникам не пожелают объяснить, как “надо правильно работать по нашей системе”, а попытаются восстановить в людях природную способность видеть и понимать происходящее, вернуть чувство профессионального достоинства и веру в себя и детей.

Ориентиры для “неправильной” педагогики

О Шулешко мы узнали в 1985 году благодаря кабинету дошкольного воспитания при нашем областном институте усовершенствования учителей. Мы знали и любили Татьяну Владимировну Тарунтаеву; ее математика для дошкольников дышала жизнью, была рассчитана на нормальных живых детей. Потому сообщение о том, что некий Шулешко работает с Татьяной Владимировной, уже привлекло наше внимание.
А дальше был, пожалуй, шок. Ведь то, что предлагал Евгений Евгеньевич, напрочь перечеркивало сложившуюся модель маленькой школы в детском саду с ее двухместными столами-партами, с критериями оценки работы воспитателей, бытовавшей тогда в дошкольном мире: «Хороший воспитатель – тот, кто ведет занятие как учитель». С системой ответов детей: «Хочешь ответить, подыми руку». С системой, когда воспитатель всегда прав, а выполнять его инструкции нужно четко и точно. Занятие длится ровно столько-то минут, ровно на такой-то минуте проходит физкультурная разминка…
И вдруг все перечеркивается! «Верните детям детство, не вредите им!» – вот то первое, что рвалось наружу из рекомендаций Шулешко. В глубине души мы были рады этому. Тот, кто испытал на себе, что значат потухшие детские глазенки, кто видел, как сжимает страх маленького человечка, когда он не может ответить на вопрос воспитательницы, когда не туда уехал карандаш на рисунке «правильного дерева», кто испытал боль, слыша детское: «Не хочу идти в сад, я ничего не знаю, я плохо занимаюсь», – тот поймет нас.
Но на деле все ой как сложно! Опять же мешала наша позиция: «Я взрослый, я учитель, а они должны…» Да и работать по существующим методикам куда как легче! Знаешь, что рассказать, о чем спросить, какого ответа добиться. И никто не собьет тебя неожиданным вопросом, не заставит лихорадочно искать выход в незапланированной ситуации. А Шулешко предлагает постоянный поиск, постоянное самообновление. Это трудно, чрезвычайно трудно для взрослого. Это риск.
И мы рискнули. Приехал к нам автор. Мы приготовились слушать и конспектировать указания на то, как надо работать. А он говорит: «Я про это ничего не знаю. Пойдемте к детям». Эта его работа с детьми и была самой весомой, самой убедительной аргументацией в пользу нового для нас дела. То, что он сделал с нашими детьми, передать словами невозможно. Молчуны вдруг заговорили, да как! Куда девалась их скованность, замкнутость! А их знания! То, чему мы планировали их учить через полгода, они выдавали сейчас. Но при этом огорчали нас тем, что не поднимали руку, что отвечали не полными ответами, что спорили с взрослым, доказывая свою правоту. Что были вполне нормальными детьми, а не вышколенными приготовишками.
Полтора часа работы в таком режиме нас, взрослых, страдающих о «нарушении дисциплины», измотали вконец, а ребята не отпускали Евгения Евгеньевича, просили поиграть еще, проигрывали без огорчений, радовались, горевали и говорили, говорили. И ни одного потухшего взгляда, ни одного испуганного лица.

* * *
Шулешко не обещал нам легкой жизни, наоборот, он предупреждал о трудностях, но не давал никаких готовых рецептов их преодоления. Предоставлял нам поле деятельности. Огонек впереди он зажигал, а как к нему дойти – путь у каждого свой. Свой выбор, свои находки, свои впечатления. Мы свой выбор сделали сначала робко – только одна подготовительная группа. Только один воспитатель – Нина Захаровна Пигарева – пошла на риск. Теперь-то мы можем говорить, что в выборе не ошиблись, но первый год работы принес массу вопросов, множество проблем.
– Как преодолеть свое желание поучать, наставлять?
– Как помочь детям владеть своими эмоциями?
– Как получить культурного рассказчика, внимательного слушателя?
– Как воспримет школа наших детей?
– Как дети будут чувствовать себя в школе?
Первые изменения в наших детях мы заметили через полтора месяца. Это проявилось прежде всего в изменении отношений между ними. Дети стали более сплоченными, более терпимыми друг к другу. А через три месяца один из ярких лидеров, Рома С., привыкший к постоянным поощрениям и восхищениям в свой адрес и требовавший этого от окружающих, нашептал на ухо робкой, застенчивой Кате правильный ответ – и общее восхищение досталось Кате, а Рома при этом ничуть не огорчился, а был вдвойне счастлив. Это было для нас наивысшей радостью первого года работы. Вообще в первый год было много открытий. Дети, оценивая свою успешность или неуспешность в каком-либо деле, подходили к оценке весьма критично, но при этом не чувствовали себя неудачниками, а воспринимали незнание как радостную перспективу для дальнейших открытий.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"