В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
 

С чего все начиналось, когда все началось,
или какую газету задумал  Симон Соловейчик?

Такую газету!.. Даже те, кто был с “Первым сентября” с самого начала, рассказывают о ее рождении по-разному.
И пусть эти истории порой противоречат друг другу – послушайте их. Чему хотите – верьте, что хотите – проверьте, только не сомневайтесь: обмана в них нет.
Похоже, за десять лет о “Первом сентября” сложились легенды – и ничего тут уже не поделаешь. Такая газета.

Когда я узнала, что Симон Львович создает свою газету, безумно обрадовалась: «Ну наконец-то у него будет свое дело, наконец-то он расправится со всеми своими мучителями».
Уж сколько его били, я знала: я была редактором отдела «Комсомольской правды», в котором Симон Львович был обозревателем.
В ответ на свою статью «Учение с увлечением» он получил письмо: «Если хотите посмотреть уроки учения с увлечением, приезжайте в Донецк». «Поеду посмотрю», – сказал Соловейчик. И привез статью о Шаталове.
Статью напечатали. Понятно было, когда придирались к литературе, к истории, но тут – физика. И вдруг я узнаю, что в ЦК комсомола собрали по распоряжению Тяжельникова, секретаря ЦК, физиков, без меня, без Соловейчика конечно же, без Шаталова, обсудили его систему и вынесли вердикт, что этого не может быть, потому что не может быть никогда.
Почему же взялись за Шаталова? Какая может быть идеология в физике? А все дело в том, что газета, публицист решили, кого сделать знаменитым. Это ведь власть должна решать, кто первый, а кто нет. Нельзя посягать на их функции.
Соловейчик раздражал, и появилась рекомендация сверху: отлучить от редакции.
Случилось так, что Соловейчик взял творческий отпуск на год для завершения книжки, была договоренность, что он вернется. Но когда он вернулся, вопрос решался голосованием, редколлегия разделилась: пятеро за то, чтобы вернуть, в том числе и Панкин, главный редактор, семеро – против. Симон Львович остался без работы.
Потом устроился Сима заместителем ответственного секретаря в газету «Советская культура», уже рисовал какие-то макеты, что-то придумывал, но в последний момент кто-то вспомнил, что такого опального публициста взять в газету ЦК нельзя.
Соловейчик вышел из какого-то очередного начальственного кабинета, отправился на вокзал, сел в поезд и уехал. Написал нам: Соловейчика больше нет – и взял псевдоним – фамилию одного из своих героев.
Человека доводили до отчаяния. Он никогда не жаловался, но все-то видели, что с ним было.
Через много лет мы с мужем отдыхали в Пицунде, и вдруг по телевизору Шаталов – встреча в Останкино. Я даже не обрадовалась, было досадно, горько: сколько лет прошло, сколько сил растрачено, сколько крови попорчено, как давно нашел и понял новатора Соловейчик.
И вот своя газета.
И вот возможность расквитаться.
Но с удивлением я обнаружила, что ничего этого нет. Что газета очень добрая, что в то время было уникально: все газеты занимались разоблачениями, сводили счеты, в том числе и личные.
Тогда я ему сказала: «Такое впечатление, что все надели черные очки, а ты, наоборот, розовые».
– А я никогда школу не критиковал, наоборот, находил замечательных учителей и писал о них. И раньше я думал, что этим можно помочь школе, и сейчас так думаю. Не критикой, не уличением, а утверждением того, что действительно может быть полезно детям.
Какой еще он хотел видеть газету? Воодушевляющей, поддерживающей, образовывающей, помогающей.
Я спрашивала, а почему же другие газеты ведут себя ровно противоположным образом, ведь там же есть и хорошие люди. «Потому что у них нет положительной программы. Демократы пришли к власти достаточно неожиданно. Они знали, как не должно быть. Знали, что разрушить, а что построить – нет».
Это подтвердил мне Егор Яковлев. Он писал: мы думали, что достаточно разрушить, и будет все хорошо. А Соловейчик знал, что это не так, он знал, что делать.
Мне кажется, газета продолжает держаться этого курса.
Бывали очень сложные статьи. Я как-то Симу спросила: почему о Моцарте? Статья не была привязана ни к какой дате, как это бывает обычно в других изданиях. «А потому, что она так написана. Ты читала когда-нибудь, чтобы так писали о Моцарте?» Он хотел, чтобы на газетных страницах были открытия.
«Мы изгоняем газетный язык. Язык тоже учит». Хотя само слово «воспитание» применительно к газете отрицал. У нас в стране все воспитывали: мастер рабочего, пассажиры в трамвае друг друга, не надо, чтобы газета воспитывала, надо, чтобы она воодушевляла и была собеседником.
Какую газету ни возьми – расследование, разоблачение. А Симина газета – словно из другой жизни. «Нет, конечно, мы защищаем учителя, поддерживаем забастовки. Но мы и объясняем новое время».
Сима съездил в Америку и написал целую полосу о богатой женщине, о ее шикарной жизни. Зачем, думала я, кому это нужно? Нищим учителям? И вдруг последняя фраза, как вздох и как прививка от зависти: «Должно же кому-нибудь быть хорошо…» Это фразу я теперь часто повторяю.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"