УЧЕБНИКИ N56

Гамлет в жанре Ст.Рассадина

Рассадин С.Б.
Русская литература: от Фонвизина до Бродского. –
М.: СЛОВО/SLOVO, 2001. – 288 с., илл.

Для чтения этой книжки автору нужно от читателя «только одно: он должен держать в памяти школьный минимум как произведений, так и сведений о творцах – хотя бы крупнейших, известнейших…»
(с. 12). И в самом деле, если помнить школьную программу, – чтение становится увлекательным делом. И начинаешь думать о том, что наш почтенный Стародум (недаром, недаром в рубрике из «Новой газеты» появляется этот фонвизинский персонаж) все-таки удивительным образом сохранил молодость.
Однако как только читателю удается уже некоторым образом проникнуться атмосферой книжки, возникает странное ощущение: будто бы вовсе не о литературе, не о героях, «образах» и «средствах художественной выразительности» ведет речь Ст.Рассадин. Он и в этом полуакадемическом труде сам себе все время пытается ответить на вопрос о том, как же все-таки должен вести себя публичный человек, литератор перед лицом явно неправедной власти. Вот почему, раз воскликнув: «Не биографию же Пушкина рассказывать!», он многократно (и в случае с Пушкиным, и во всех прочих) сбивается на биографию: то один эпизод перескажет, то по подходящему поводу «случай из жизни» вспомнит… Конечно, из биографий даются только «самые-самые» выжимки, идущие в дело, но все-таки… Все-таки,
г-да учителя, мотайте на ус: держитесь-ка историко-биографического метода – родимый не подведет! Ведь даже если, рисуя цепь биографических событий, вы будете предельно объективистски настроены – личность-то, ваша личность, которая, как у Ст.Рассадина в самом начале сказано, даже в евангелиях «трудно, но различима», – все равно скажется.
Личность самого Ст.Рассадина сказывается на его повествовании всюду. В этом смысле перед нами не строго научное, и даже не публицистическое произведение, а именно художественное. Образное очерчивание личности автора – самого Ст.Рассадина – происходит здесь как-то незаметно и вовсе не в тех случаях, где, ничуть не скрываясь, автор говорит о личных впечатлениях и симпатиях от много лет изучаемого литературного процесса. Ярче всего и в то же время вполне спонтанно личность автора проступает там, где цепочка литературных или биографических фактов порождает цепочку литературных или биографических ассоциаций. Это давний секрет творчества Ст.Рассадина, который, как у всякого подлинного мастера, не перестает быть секретом, когда раскрыт. Виртуозная рассадинская техника «далековатых сопоставлений» постоянно рождает у читателя подобие жеста – тыльной стороной ладони по башке: как же это я сам-то не догадался? Нет нужды объяснять, что легкость, с которой автор проводит нас по истории российской словесности, обманчива: как всякая техника мастера, она не видна. Основана эта свобода обращения с материалом не просто на академических знаниях – на колоссальной эрудиции, проявления которой однако же не самоцельны, а предполагают последующее жгучее желание углубиться в другие книжки. Вот этим рассадинская книжка и ценна в первую очередь для учителя-словесника. Но рискну предположить, что больших творческих мучений при выборе жанра книжки автор не испытал: незачем ему было мучиться по этому поводу. Писал он, как птица поет. Ведь он сам – жанр. Книжка и написана в жанре Ст.Рассадина.
Но все-таки о чем же нам рассказывают «в жанре Ст.Рассадина»? Да все о том, что интересно нам потому, что у самого автора вызывает неподдельный интерес, – о нерешенных вопросах отношения художника и власти. Жанр оказывается отягощен заведомо внеэстетическими компонентами, и собственно вкусовые оценки и оценки с позиций человека «над схваткой» оказываются по-гегелевски сняты. Потому что не тривиальности, над которыми задумываются думцы, – вопросы о том, что делать и кто виноват, – и над которыми подтрунивает и сам Ст.Рассадин, безвкусицу этих малограмотных «дум» чующий за версту, – не стертые банальности беспокоят автора. Он наверняка понимает, что филология лет на 20 вперед выполнила долг перед властью, создав специально для думцев орфоэпический словарь – хорошо, если хоть его усвоят, хотя надежд мало…
Просто автор давно открыл для себя, что гамлетовский выбор «смиряться под ударами судьбы» или «оказать сопротивленье» не имеет общего решения. Не просто на Руси с категорическим императивом – каждый раз применительно к каждому персонажу – автору или герою – надо ставить себя на его место и видеть источник «умственного тупика», задерживающего собственный удар и делающего тебя безоружным перед ударом бандитской заточки Лаэрта. Это фантастически трудно. Но необходимо. Именно эта трудная позиция стоит за легкой по стилю книжкой Рассадина. Не решил и для себя он все эти гамлетовские вопросы. Потому и ведет за собой, не поучая. Он, похоже, говорит читателю: «Где там тебе понять все это! Я сам-то не всегда могу понять. Мое дело – объяснить, почему все-таки всякий раз надо пытаться понять. С нуля. С самого первого начала. И почему у нас все литераторы – в отличие от властителей и прихлебателей-халявщиков – это делали: от Фонвизина до Бродского…»
Смысла нет поэтому «разбирать» в рецензии все эти замещения – попытки поставить себя (себя или нас?) на место Гамлета-литератора перед лицом неправедной власти. Такой разбор потребовал бы такой же по объему книжки. А до тех пор следует лишь пожелать беспокойной душе автора здоровья и счастья творческого спокойствия. Тогда он и нашего брата-педагога еще не раз, умница, порадует…

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"