Четвертая тетрадь. Идеи. Судьбы. Времена

ТЕОРЕМА СОЦИУМА

Борис ДУБИН

Наследники безвременья

Проблема “отцов и детей” лишь камуфлирует серьезные, глубинные проблемы общества

У самых молодых групп населения отмечается минимальный
интерес не только к политике, но и к истории страны.
Но и для них, как и для всех, буквально кумиром,
носителем наибольших “наград” общественного мнения
остается застойная, брежневская эпоха.
А поскольку нынешние молодые поколения
практически не знают этой эпохи, то перед нами весьма
любопытный феномен... легенды об историческом периоде,
заставляющие думать о том, что каждая эпоха имеет свою легенду
о золотом веке – ту, которую она заслуживает.
Юрий Левада,
социолог, философ, директор ВЦИОМа

Вообще-то, как знают историки и социологи, поколение, как и молодежь или чуть позднее интеллигенция, – категории языка позднего, смещенного во времени перехода от сословно-иерархического порядка к мобильному обществу. Такие категории становятся необходимыми, когда этот процесс происходит практически одновременно с построением национального государства, формированием его элит, выработкой общего символического наследия и механизмов его передачи.
Именно при таком запоздалом переходе от сословного общества к современному и выделяются особые возрастные группы национального сообщества, молодежи как воплощения национального духа, энергии сдвигов. Таковы всевозможные общества и кружки типа “Молодая Германия”, возникшие в ходе и после наполеоновских войн, Французской революции 1830 года в
Ирландии, Италии, Польше (1840–40-е годы), России
(1860-е), затем в Китае (начало ХХ века); таковы же группы и движения младоафганцев, бухарцев, латышей, турок, финнов, чехов. Они – активное поколение, те, кто считает себя призванным изменить социокультурную реальность.
Смысл понятия виделся тогда и в том, что ни одно из поколений не превосходит другое и не имеет прав и преимуществ над ним (Декларация прав человека, 1793 г.: “Ни одно поколение не имеет права подчинять своим законам будущие поколения”). Это все та же логика перехода от иерархии сословий к динамике групп и классов общества, от “единственно правильного” вкуса к различным и вступающим в конфронтацию друг с другом – логика перехода от традиционного общества к буржуазному, дифференцированному, динамичному...
Я полагаю, что понятие “поколение” и существует только в этом поле напряжений – напряжений между традиционно-иерархическим (его образ – семья), модерном (общество и элита, активные группы как его воплощение) и постмодерном (масса как продукт деятельности анонимных всеобщих институтов).
Характерно, что тема и символы молодежи, молодежной субкультуры стали особенно актуальны в России на первом этапе перестройки. Молодежи в этот период средние, а отчасти и старшие поколения (шестидесятники) приписывали дефицитную энергию коренных изменений.
Проблема молодого поколения фиксировалась здесь с точки зрения и на языке другого, старшего. Для младших поколений подобная разметка будет предметом отталкивания. Когда поколение назначают, понятие перестает обозначать лишь возраст, степень социализации и начинает обозначать характер взаимоотношений старших и младших, ставший проблематичным и для тех, и для других.
В России ХХ века подобный смещенный, возвратно-негативный тип связи между старшими и младшими – даже не преобладающий, а, пожалуй, единственно реальный. Категорией поколение и фиксируется разрыв между ними, обрыв смысловой линии, неполучение опыта – факт, что важные ценности и значения, способы и рамки их осмысления исчезают из поля зрения, разрушаются.
Объявленный, закрепленный в культуре авторитетом национального классика, ставший нормой самопонимания и тем постоянно воспроизводимый зазор между поколениями скрывает ценностный раскол внутри едва ли не каждого из поколений – раскол на “отличников”, “ботаников”, “карьеристов” и “остальных”, на “людей” (“настоящих людей”) и “деловых” и пр. Так маскируется незаконность, непризнанность, неоправданность личного успеха в советской культуре.
Но это значит, что и общей системы ценностей, которая направляла бы силы на улучшение социального, культурного, человеческого качества, в обществе нет, а есть человек – приспосабливающийся, выживающий, лукавый. Накапливается нереализованный потенциал нескольких поколений, принудительно оказавшихся в одном времени, которое они тем не менее не могут назвать своим. Авторитет старших падает, временные дистанции между старшими и младшими как бы сокращаются, слипаются: им практически нечего передавать друг другу, ни у одного из них, строго говоря, нет позитивного опыта социальности, социальной реализованности и признанности. (Вспомните настойчивую мысль М.Мамардашвили о невзрослости, а потому внеисторичности русской и советской интеллигенции – это принципиально другая, нелицеприятная трактовка вечной склонности россиян считать себя людьми молодого общества, юной культуры, “страны-подростка”.)
Отсюда особое, структурное значение резких и всеобщих изменений, обвалов в русской и советской истории вроде войн и революций. Поскольку общество недифференцированно, продвижение в нем контролируется с предельной жесткостью. Зачатки, стимулы движения в таком обществе принимают вид разрыва, раскола или осознаются в виде проблемы поколения.
В ходе обвала и первое время после него (“пока пыль не осела”) открываются прежде закрытые или суженные возможности для достижения. При этом так или иначе, пусть даже невольно, двигаются все, так что это движение не требует единоличного выбора, осознанного риска. Наконец, это включает механизм рутинных традиционных связей, на которых держалась и держится повседневная жизнь (родственных, локальных). Использовавшие эту возможность становятся еще на одно-два поколения ориентирами и эталонами для подражания или отторжения в широких группах и слоях, пока не накопится новая критическая масса нереализованного человеческого материала.
Изменение от поколения к поколению в советском обществе – не во властной пирамиде! – есть, но не в ключевых сферах, скорее общецивилизационное, а потому очень медленное. А между критическими точками общих переломов находятся пропущенные, потерянные, нереализовавшиеся поколения (всегда нагруженная в России метафора безвременья, паузы).
Культурная амнезия и безъ-
язычие не только “массы”, но и кандидатов в “элиту” воспроизводятся не только на протяжении советской истории, но и сегодня. Для действительно общих воспоминаний не существует, не создается и не остается другого языка, кроме рутинного героизирующе-официозного. Межпоколенческой передачи, трансляции при этом, строго говоря, не происходит (или она идет в формах негативных, смещенных, неопознаваемых).
Иначе говоря, в языке поколения как проблемы отцов и детей исследователи, как в искажающем зеркале, видят движение социального механизма, который не предназначен для движения. Он не имеет для этого соответствующих органов и приспособлений – например, независимых элит, самостоятельных институтов с разными ценностями и целями, но имеющих друг друга в виду в качестве оформленных групп. Вероятно, поэтому вопрос о траектории и скорости подобного перемещения возникает снова и снова.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"