ШКОЛА ДЛЯ УЧИТЕЛЯ
АНТОЛОГИЯ ПЕДАГОГИЧЕСКИХ МЫСЛЕЙ
Сергей ПЛАХОТНИКОВ,
руководитель образовательного центра “Азъ
Дети и толпа
Некоторые невеселые размышления о
недавних событиях в Москве и о том, как они
связаны с нашей образовательной системой
В начале лета так не хочется о грустном.
Кажется, нет уже сил отвечать на заведомо
неразрешимые вопросы: можем ли мы, учителя,
уберечь ребенка от непоправимого? Что заставляет
наших учеников сбиваться в стаи скинхедов,
растворяться в безумной толпе фанатов? Однако
после московского футбольного погрома не думать,
не говорить об этом нельзя. Толпа, насытившись,
расползлась. Поливальные машины смыли с мостовой
гарь, мусор, брызги стекла и кровь. Но невозможно
отделаться от мысли, что там могли быть и наши
ученики.
Толпа лишает вас маневра в случае
опасности.
Она может раздавить вас в вертикальном положении,
или уронить и пройтись по вашим ребрам,
или выдавить вами витрину, или сломать вами
поручни ограждения.
При опасности сдавливания держите напряженные
предплечья
горизонтально прижатыми к ребрам с боков, кулаки
сжатые.
“Искусство выживания”
И Сократ, и Эзоп были совсем как дети.
Эзоп бросился с обрыва, и его падение
сопровождали восторженные взгляды
разгоряченных жаждой справедливости дельфийцев.
Сократ, не поддавшись на уговоры заботливого
Критона, выпил цикуту, и афиняне приняли эту
жертву. И Эзоп, и Сократ перед смертью долго
говорили с толпой, но Эзоп проклял дельфийцев за
их глупость, а Сократ простил афинян, оказав
уважение закону.
Толпа самодостаточна, она вменяет себе в
обязанность не только вынесение приговора, но и
его исполнение. Когда Лев Толстой спросил у своих
воспитанников, как бы они наказали воришку, те
наперебой предлагали скудные, но утонченные
средства: высечь, но чтобы они сами; нашить ярлык
и провести по деревне, оставив с ярлыком до Пасхи.
После смерти Эзопа дельфийцев постигла эпидемия
чумы. Толстой же, глядя на безнадежного воришку,
подверженного экзекуции, признался в
воспитательной беспомощности. Граф сорвал ярлык,
осознав, что не способен повлиять на судьбу этого
страдающего от унижения и горя мальчишки.
Федор Сологуб по-своему отнесся и к толпе, и к
детям. Его малолетние люди, рожденные
художественным вымыслом, один за другим гибнут
на страницах рассказов. И Толстой, и Сологуб были
учителями начальной школы. Но первый,
признаваясь в собственной беспомощности, все же
дарил детям надежду, рассказывая о ратных
подвигах соотечественников на поле брани. А
второй обрывал их жизнь, подобно Достоевскому,
позволившему замерзнуть малышу между холодной
стеной и поленницей в рассказе «Мальчик у Христа
на елке».
И толпа, и дети, и Толстой, и Сологуб – все
поступают по логике неписаного закона истории
человеческих душ. Душа, конечно, противится толпе,
но чаще только тогда, когда ее уже обступили и
спасения нет.
Ходынка у каждого своя.
Маленькие люди Сологуба повинуются зову толпы.
Нарядные ходоки идут мимо дома Удоевых и манят
Лешу с сестрами за собой. Учитель начальной школы
может подумать: не в том дело, что каждому
раздадут кружку с гербом и узелок, увы,
подгнивших орехов и черствых пряников, – просто
там, куда идет толпа, будет праздник, а дети любят
праздники. Надя очень боится, что опоздают. Куда?
Может, к раздаче? Леша успокаивает: “Вот чудаки-то.
Ведь в десять часов раздача начнется...”
Рассказчик не оставляет сомнения: “И мальчику, и
девицам очень хочется достать по кружке”.
Рассказ “В толпе” растянулся на восемнадцать
главок: пять из них проходят в томительном
ожидании, а двенадцать в адской толпе. Для
Удоевых все кончается не так, как в других
рассказах: “Обе сестры свалились на него... Чей-то
каблук ступил на затылок. Мгновение было
ощущение тошноты. Смерть”.
И рассказ “Жало смерти” кончается не так:
“Коля утонул разом. Холодная тоска охватила Ваню.
Неодолимо потянуло его вперед за Колею. Лицо его
исказилось жалкими гримасами”.
Нельзя привыкнуть к детской смерти, поэтому –
всегда не так.
Коля и Вася были еще живы, и Колина мамочка
увлеченно репетировала в дачном театре, тогда
Ваня сказал Коле: “Когда бываешь один, можно
сделать так, что станет ужасно приятно”. На
берегу холодного ручья, по которому безвозвратно
двумя корабликами уплыли Колины желтые башмаки,
мальчики курили, пили ворованную мадеру, здесь же
созрел план ухода туда, где никто не скажет, что
нельзя, туда, где нет боли.
“...Только ты, как пойдешь, крест дома оставь”, –
попросил Ваня.
Нет здесь толпы, но она бунтует в Ване и теснит
Колину душу.
По свидетельству Юлия Цезаря, у галлов дети не
появлялись при народе в присутствии отца, это
считалось неприличным. Детей не было вообще.
Смерть ребенка – это не смерть человека. Только
инициация делала человека человеком. Но Сологуб
не язычник, хотя и позволяет уйти детям в лес. Его
маленькие люди – вполне значимые члены общества,
решающие свои жизненные проблемы так, как умеют.
Просто они оставлены.
Толстой обращался к детям, Сологуб – к родителям.
В безрадостную картину помещен сумасшедший
учитель словесности, господин Подтыкин в
“Мелком бесе”, он, как подраненная рыба,
болтается в волнах безнадежного прагматизма
толпы: “Люди попадались, – и шли они медленно,
словно ничто ни к чему их не побуждало, словно
едва одолевали они клонящую их к успокоению
дремоту. Только дети, вечные, неустанные сосуды
Божьей радости над землею, были живы, и бежали, и
играли, – но уже и на них налегла косность, и
какое-то безликое и незримое чудище, угнездясь за
их плечьми, заглядывало порою глазами, полными
угроз, на их внезапно тупеющие лица”.
На балу раздавали билетики, каждый мог отдать
билетик за тот костюм, который ему приглянулся.
Сестры переодевают мальчика в костюм гейши.
Беснующаяся толпа гонится за маленькой хрупкой
гейшей, пытаясь сорвать маску с победительницы,
но крепкие руки артиста театра вырывают ее из
цепких лап бунтующей толпы.
Как не допустить попадания детей к раздаче? Не
пустить в булочную? Весной 91-го в Минске, на
Партизанском проспекте напротив универмага
“Беларусь”, “скорая помощь” не успела спасти
семилетнего мальчишку – он стоял за хлебом.
Не пустить на стадион? Осенью 82-го в “Лужниках”
после матча команд “Спартак” и “Хаарлем” тела
болельщиков возлагали штабелями у памятника
Ленину. И так же на стадионах “Хиллсборо”,
“Уэмбли”, в Могадишо, в Вудстоке, в Альтамонте.
Куда еще не пустить? В школу?
Им нужна тусня, тусовка, трение, соприкосновение
с другими телами, через эту нужду вдруг возникает
давка. Только что все были объединены одним, и
вдруг каждый сам за себя. Трудно договориться.
Как трудно договориться маме и Коле. Он все еще
любит мамочку, а она упорно продолжает
заботиться не о нем – о его воспитании и своей
роли в театре. Она впихивает в сынишку утреннюю
кашу.
Толпа несет своих детей на алтарь образования,
ища, где оно более высокое, высшее, высочайшее.
Образование распахивает двери храма, и именно
там, у входа, образуется толпа. Любой ценой
прорваться внутрь и выйти новыми, обновленными,
но только обязательно придется кого-то отпихнуть,
кого-то оттереть к ограждению. Кто-то в толпе
догадался, что учение выгодно, и подумал: “Пусть
они будут счастливее нас”. Это “пусть”
превратилось в “должен”. Но никто не обратил
внимания, что образование давно стало массовым и
непрерывным, как давний вынужденный бег
первомайских демонстрантов.
Не пускать на торжество?
Но на промежуточном финише снова раздача –
раздача дипломов. Успокаивает лишь одно –
дипломы подписаны.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|