КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА
СЛУГИ ТЕРПСИХОРЫ

Огненный фонарик маленького героя

Не всякую старую сказку можно продолжить с того места, где она завершилась. Точка, поставленная в конце, придает произведению законченность, а потому уникальность.
Нынешнему столетию ничего не остается, как увериться в том, что сюжеты эти покинули мир не до конца завершенными, и попытаться оживить их. Во плоти. И досказать их.

Немецкий балетмейстер Конрад Уилли поставил на сцене Авиньонского театра оперы и балета самую известную и самую законченную сказку Ханса Кристиана Андерсена «О стойком оловянном солдатике». Балетмейстер не скрыл от публики, что, откровенно говоря, в эту историю уже слова не впишешь: хотя бы потому, что герои умерли. Сгорели заживо. Ханс Кристиан, однако, скорее всего бы скривился от подобного протокола, поэтому в качестве уступки великому сказочнику в либретто в скобках значится: «Сгорели от любви». То есть в пламени, происхождение которого века минувшие, видимо, тоже унесли с собой в небытие.
Конрада Уилли хочется уязвить, ибо слишком уж он смел. Его даже хочется побольнее обидеть, потому что неправду, созданную для детей (то есть святая святых), он превращает в правду для взрослых. Он ставит солдатика на костыль, оговорив в либретто, что виноват в этом не маленький кусочек олова, которого не хватило, а крохотный кусочек свинца, попавший в цель. То есть на войне как на войне. И пуля, как известно, – дура. При этом балетмейстер не тратит времени на то, чтобы изобразить своего танцора одноногим, в конце концов, с точки зрения постановщика, у всех нас есть фантазия.
Современность берет свое: хотим мы или нет, но без поля брани сегодня человечеству не прожить. А если есть поле брани, то, значит, есть и солдатик. При этом может отыскаться и балерина – этого война не запрещает.
Балерина тоже есть, но почти уже бывшая. И кажется, не очень юная. Она работает в госпитале сестрой милосердия. Она плохо одета и, видимо, порядком устала. Слишком, кажется, устала, чтобы танцевать по ночам, когда измученные солдатики спят. Но она танцует, а может, ей снится, что она танцует. Скорее всего снится, потому что трудно предположить, что где-то среди тусклых больничных красок скрывает она голубую балетную пачку с блестящей брошкой на груди. Сны, как и мечты, у нас у всех по-прежнему голубого цвета. К балерине неравнодушен какой-то черный человек – либретто не оговаривает, кто он на самом деле. Он по ночам подсматривает за танцующей балериной, а может, даже и вхож в ее голубые сны. Чего уж он ей обещает, расточая низкие почтительные поклоны и подкрадываясь к ней как к жертве все вкрадчивее, все ближе? Балерина шарахается от человека, прячется по углам, но он всегда находит ее – бдительный белый лучик его карманного фонарика, словно вышколенный шпик, шарит по углам и бьет в цель.
За человеком и балериной следит оловянный солдатик. Его больничная койка – в самом углу сцены, в полумраке. Он садится на нее, опираясь на костыль, и наблюдает. И в том месте, слева, где должно быть сердце, у оловянного солдатика зажигается красноватый огонек. Огонек выбрасывает тонкий лучик, он вдруг с силой бьет по белому лучу фонарика и скрещивается с ним, словно с эфесом чужой шпаги. Незнакомец в черном вздрагивает и бросается к солдатику, но красный луч, будто колючая проволока или магический круг, преграждает врагу путь и разгорается как пламя, бросая багровые отсветы на стены госпиталя. И жжет. И словно красный меч, отсекает балерину от ее черного соблазнителя. Тот закрывает руками лицо и ослепленный убегает. А балерина в голубой пачке с брошкой на груди, абсолютно юная, начинает танцевать. Ее соло подхватывает оловянный солдатик.
Непонятно: если бы не было в либретто прямой ссылки на Ханса Кристиана, пришло бы зрителям в голову искать среди этих скупых и мрачных декораций персонажей нежнейшей детской сказки, постаревших, потасканных, не очень романтичных и мало кому интересных. Таких, в каких все мы и превратились на исходе тяжелого ХХ века. И если бы не маленький крохотный фонарик, что слева, там, где сердце, который все еще тлеет, еле заметный для глаза, никто бы из нас, наверное, не выжил! Любой раненый солдат, любая скромненькая танцовщица вправе напоминать нам об оставшемся в детстве сюжете и претендовать на роль главных героев лишь потому, что в их голубых снах зажглись красные фонарики.
Но на войне всегда, как на войне. И герои должны умереть. Так ли, эдак ли – на то воля их создателя. Наши, коли мы уж уговорились называть их «андерсеновскими», должны сгореть в огне. Откуда он взялся – не важно. То ли, сражаясь с белым лучом неприятеля, красный луч оловянного солдатика подпалил больничные стены, то ли кто-то банально бросил спичку – сцена вспыхнула. Девушки в алом – не то первомайские гимнастки, не то олимпийские богини разбежались по сцене, щелкая, как кнутами, длинными красными лентами. И каждая стремилась составить свою пару с балериной и солдатиком, чтобы потом не торопясь вывести их в центр сцены и замкнуть круг. И в этом круге они дотанцевали друг с другом последний танец и замерли в финальном па, не размыкая рук, – он без своего костыля, она в голубой пачке. И алые ленты сомкнулись над головами. Вот так и полагается умирать от любви. Без надрыва и боли, в полном сознании того, что это единственная в мире возможность сделать эту любовь вечной. И выходит, нет смысла винить Конрада Уилли, что он оскорбил сказочника: он ведь не вставил в его сказку ни единого лишнего слова.