ИДЕИ И ПРИСТРАСТИЯ
ДОРОГОЙ ДОМОЙ

Асфальтовая граница

Путешествие через полстраны – в поисках чувства дома

Наш корреспондент проехал на своем автомобиле от Москвы до поселка Бор на севере Красноярского края. В дороге он вел дневник. Несколько отрывков из него мы предлагаем вашему вниманию…
Итак, Москва – Бор. 9 дней. 5100 километров. Автомобиль “Нива” 1994 г. выпуска...

Москва – 200-й километр восточнее Нижнего Новгорода.
В детстве Россия представлялась очень железнодорожным миром, с огоньками, свистками тепловозов, фигурой обходчика, казалось, страна вся схвачена сеткой рельсов, a оказалось, железная дорога только тонкая нитка, и вся основная толща российского пространства не имеет к ней никакого отношения, живет, забытая властями, своей загадочной жизнью. Для нее эта железная нитка – чужая стрела, по которой проносятся охваченные дорогой люди. Так же и трасса. Асфальтовая граница. Отходят в стороны проселки, на вывесках названия деревень, городков, и такая глубь по сторонам…
Где Россия? Чья она?...
Ночевали километрах в двухстах восточнее Нижнего Новгорода – в бывшей “Автоколонне”. Стоянка за воротами. Огромное, как коровник, здание, серый бетон, двери сортиров настежь, вид, будто стреляли. Вонь. Заправляют два мужичка постарше и молодой, вроде бы “только начинают дело”. Еды и питья нет. В номере четыре койки. Двое водил дерут храпака. Духота. Сорок рублей место. Утром подъем в шестом часу. Каждый раз приходится вставать раньше, чем накануне, потому что едем на восток. Спасибо, мужички, за чайник.

200-й км восточнее Нижнего – Уфа.
Проезжали мост через реку – у берега утонувший буксир. Дорога местами совсем разбитая, вся в раковинах. Дальнобойщики двух типов – на битых “Кам-
АЗах”, которые часто стоят, чинятся у обочины, и на “МАЗах”, “сканиях”, “вольво” – эти повеселее выглядят, да и прут как следует. От некоторых встречных фур такой удар ветра, что машину кидает. “КамАЗ”, висящий на ограждении моста. Догорающий “КамАЗ” на обочине. Видимо, загорелся груз. Пылающий дом в поселке. После моста через Волгу шлагбаум:
– 50 рублей и поезжай.
– За что?
– За переезд моста.
В кафе манты. Татары, здоровые мужики, уверенные. Живут своей жизнью. У мангала девушка восточного типа сидит задумчиво глядит вдаль сквозь синий дым, даже немного рисуясь, переигрывая своей задумчивостью, красотой.

Приближаемся к Уфе, гостиниц так и не находим. Город трепещет огнями, как остывающими углями. Перед Уфой пост ГАИ. Проверка документов. Спрашиваем: где переночевать? Ничего толком не могут объяснить, плохо говорят по-русски.
Ночь. Узкая дорога в объезд Уфы, похожа не на трассу общегосударственного значения, а на проселок. Мелькнул указатель – “стоянка, гостиница”. Дорожка напоминала трассу для испытания вездеходов. Бетонные плиты, лежащие в воде под разными углами. Ехать почти нельзя. Кругом тьма. Впереди медленно пробирается колонна из трех машин. По какой-то беспомощной покорности видно, что тоже не знают, куда ехать. Оказались казахстанцы-перегонщики. Гонят машины из Германии. Тоже ищут ночлега: “Мы бы и не плутали здесь, на восток бы ушли, да на “мерседесе” подшипник застучал”.
Поехали. Дорога еще хуже. Наконец ворота: стоянка есть, но для ночевки мест нет. Поехали обратно, еле вылезли из ям. Все время мысль: “В тайге бывает сложно, но все равно не так, а здесь хоть и цивилизация, а хуже, чем в любых дебрях”. Снова гаишник говорит, что есть еще гостиница “чеченская”, но она “нехорошая”. Долго колесили по развилкам, мостам. Неожиданно наткнулись на “чеченскую” гостиницу. Замок-особнячок на берегу пруда, огороженного забором. Стоянка между трассой и забором. Несколько машин. В замке чисто. Душ. Нагрев не работает. Еда не предусмотрена. За ночлег 200 рублей с носа. Заправляют два пацана-чеченца. Один в будке, другой в замке спал, еле добудились. Утром они сели в “вольво” и укатили. Загадочная гостиница.

Уфа – Чебаркуль.
И вчера, и позавчера, и сегодня во многих местах очень плохая дорога, каверны по всей ширине, машины едут медленно, лавируя меж ям, постоянно выезжая на встречную полосу. Сплошной слалом и днем и ночью. Ямы глубокие, с рваными краями. Дорога местами очень узкая, ровно, чтобы разъехались две машины.
Завтрак в жарком вагончике. Осоловевшие лица, затекшие ноги. На столах борщ, шашлыки, пельмени, чай с лимоном. Непередаваемый уют. Все настоящее, особенно после столичных писательских сборищ, показов мод, клубов и ресторанов. Все настоящее – осоловелость, усталость и притяжение трассы.
У кафе толпа фур и фургонов. Дальнобойщики крепко сидят за водкой – то ли ремонтируются, то ли ждут чего-то. Примерно половина кавказцев. Тут же наши ночные попутчики. Гоняют машины из Германии в Казахстан. После массового отъезда немцев в Германии наладился канал. Неближний свет, но, выходит, именно канал и определил дело.
Въезжаем в Урал. Стеллажи с башкирским медом на обочине, разноцветные банки. От лимонно-желтых, до густо-рыжих. Много заправок, мотелей, гостиниц, кафе и магазинов, все в живописных местах, на перевалах. Глаз радуется после Татарии и Башкирии.
В Чебаркуль приехали в сумерках. Стоянка, метрах в трехстах – гостиница. Кафе на вокзале закрыто. На гостиницу один электрочайник. И то его взяли “ребята из десятого номера”. Душ только холодный. Гостиница, ничем не изменившаяся с советских времен. На стене картинка из конфетной коробки: рамка из бортиков обрамляет малиновые цветы. Сколько лет она висит? Кто ее сделал?

Чебаркуль – Ялуторовск.
На развилке дорог подозрительно-веселые гаишники. С шутками-прибаутками слупили полтинник за ремни. Оба под впечатлением дневной истории про разбившийся “мерседес”, у которого лопнула бескамерная шина. Машину выкинуло на скорости с дороги. Водитель умер в больнице. Еще трое живы. Ехали покупать машину. Деньги, по рассказам гаишников, были рассыпаны по всей дороге.

Ялуторовск – мотель “Рассвет”, 380 км западнее Новосибирска.
Обед в кафе “Татьяна” за Омском. Цыгане на четырех машинах – “Нивах” и “Жигулях”. Окружили – невообразимо галдят, лыбятся, сверкают зубами.
– За че купил?
– Продай подножки. Сам даже отвинчу – только продай.
Галдели на каждое слово, будто им что-то невероятное говорили. Галдя, хохоча, расселись по перегруженным барахлом машинам и укатили.
Наконец хорошая дорога. Едешь по совершенно пустой трассе, ждешь, что через пару часов неподвижность станет невыносимой, как при езде по ровной и большой воде, начинаешь зевать, кажется, вот-вот заснешь, но как-то умудряешься часами держаться в предсонном состоянии, и вроде туго подается расстояние, но часы выпискивают ноли, будто каждые десять минут.
Наконец то, о чем мечтал мой спутник, – гостиница, рядом столовая и стоянка. У крыльца хозяин. Пожилой армянин. Зал с дальнобойщиками. Половина, кажется, дагестанцев. Лица будто из грубого камня. Телевизор. Справа дверь в гостиницу, ящик для обуви с тапочками. Занавески, коврики, взбитые подушки в цветных наволочках. Хозяин многозначительно помалкивает. Мол, у меня-то все как раз как надо. Баня, правда, относительная, но топится круглосуточно углем. Сортир тоже пока, как в деревне. Все в стадии стройки.
Зато в кафе-гостинице дым коромыслом – пять женщин в синих передничках бегают – кто с ведрами, кто с чем. После смены хозяин развозит их по деревням на 16-клапанной “Волге”. Полнолицый, пожилой, ходит, маячит везде с полуулыбкой. Красноглазый, глаза хитрющие, все будто чуть пьяные, застывшее выражение, будто все понимает, даже больше чем надо. Я осмотрел номера, доложил Андрею (специально принижая положение):
– Пойдет.
Хозяин:
– Пойдет – не то слово.
На улице сухо и студено. Пар в бане, конечно, слабоватый. Но атмосфера во всем этом заведении особенная. Что-то есть полудомашнее a этом жарком, галдящем зальчике, где жадно съедается еда и мужские глаза открыто и естественно шарят по женским фигурам.

Новосибирск – Красноярск.
Отроги Салаира. Кемерово. Заводы. Мост, по которому, переваливаясь на ямах и трещинах, с пешеходной скоростью ползут машины. Спуски, подъемы, низкогорье, остроконечный пихтач. Кафе. Грузовичок “тойота”. Два кавказца. Женщина за стойкой – красивая, крепкая брюнетка, похожа на даму с карты. Мужичишко в мангал дрова подбрасывает. Где заправка? Не знает. Видимо, нигде не был. Объявление “Продается трактор в разобранном виде и медвежья шкура”. Шкура – 3 тысячи. Женщина с карты зашла на кухню, вышла с накрашенными губами.

Красноярск – Ярцево.
Пустая дорога. Наконец настоящие сибирские деревни. Все по-домашнему. В кафе водила (прямо свойский балагур из черно-белого фильма): “Здравствуйте, девочки. Пельмешек мне!” Девочкам лет по шестьдесят. Ведут свои сельские разговоры, еле перебрасываясь словами.
Уже в порядке вещей зайти в дом, расспросить, где лучше заправиться. Храм в Лесосибирске, современный, очень красивый. Енисейск. Наличники, как объяснил Андрей, – стиль “сибирское барокко”. Монастырь, беловато-серый, в самом конце длинной стены, в углу, с краю обломанный кривой кедр необыкновенной, трагической живописности. Правда ли, что в этом монастыре всего восемь монахов?
Темнеет. Впереди сидит “КамАЗ”, его скинуло с дороги. Дальше – съехавший с дороги “Кировец” с ножом, он сел, пропуская микроавтобус. Пропустил и сам сел. Рядом раздетый мужик. Вид будто с бодуна. Налили ему водки. Он выпил с удовольствием, но все не хотел закусывать. Вернул бутерброд.

Ярцево – Бор.
Пробились, дорога привела к деревне на берегу Енисея. Никулино. На обратном пути застряли. Из Никулина едет за сеном старовер. С его помощью выгнали машину.
– Может, по стопке?
Бутылку на капот, хлеб, закуску. Вроде весь мужичок расхристанный, и сам весь на веревочках, фуфайка вся истерзанная, а слово за слово – и лицо крепкое, медное, и говор, и суть прочная, и достоинство…

Сейчас в Бахте ветер начинает шуметь, ошаривать дом, затевать свою будто осмысленную работу, вот и дом заскрипел, застучал отставшей доской.
Всю неделю вижу во сне трассу, несется под капот серый асфальт с трещинами и дырами, мелькает рваная бровка и проносится сырая обочина с кафэшкой, дымящимся мангалом, разутым “КамАЗом”…
Самое хорошее, пожалуй, чувство испытывал после короткого сна, когда утро начинает новую жизнь, списывает ошибки прошлого дня. Еще хорошо, когда подъехал к мотелю и тебе говорят, что есть и места, и стоянка. И мы берем чекушку водки и знаем, что надо бы спать, но, несмотря на слипающиеся глаза, жалко ложиться, хочется еще добавить, посидеть, обсудить дорогу. А обсудить есть что!
Тысячи “почему”… Главное – почему Россия такая нищая и убитая? Почему ничего не изменилось за десять последних лет? Где русские? В мангалы дрова подбрасывают? Почему единственные поселки, где порядок и достаток, – леспромхозные? И что происходит с этими поселками, когда лес кончается? Что будет с нами, когда кончится нефть? Что будет, если каждый отделится?
Вспоминаю лето, стоящие у Бахты суда. Капитан допивает пиво и швыряет пустую бутылку в Енисей. В жесте шик: мол, есть еще куда кидать, есть запас места. Даже кто-то из коренных бахтинцев сказал насчет помойки:
– А че там думать, взял зимой в мешок скидал все, на Енисей отвез на “Буране”, весной унесет. Так многие делают...
В Москве стоит машина на светофоре, и сидят в ней трое взрослых мужиков. Один из них открывает окно и выбрасывает на дорогу пакет, еще гадость какую-то. Что это – не его дом? Не его страна?
В юности жизнь кажется чем-то сверкающим, великолепным, а потом с середины начинает убивать чудовищное людское неумение пользоваться этой жизнью, этой планетой, стремление все испакостить, загадить, выбрать самое мелкое – комфорт ежесекундный и за грошовое удовольствие все загубить: “Э-э, че там о грустном, давайте, ребята, к столу!”
Почему мужички кавказские так хватаются за работу? Потихонечку, копеечка к копеечке, затевают шашлыки, сначала на улице, уже в ларьке, и так, довольствуясь малым, цепляются за жизнь, и набирают, набирают силу? А где остальная Россия? Где постоялые дворы с крепкими хозяевами? Овсянниковыми, Красильниковыми? Почему, почему, почему?! Это и к себе вопрос. Что? Молчишь, писатель?
Так-то.