КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА
ОБРАЗ

Ольга Волкова:

«Если хочешь стать артисткой, раздели свое лицо ладонью на две части...
Пусть одна плачет, а другая смеется»

Кто-то сказал: когда в женщине есть что-то от мальчишки, в ней появляется особая манкость и привлекательность. Именно такое мальчишество и озорство излучала Ольга Владимировна Волкова, выпорхнувшая из своего подъезда в джинсах и спортивной кепочке. Наверное, первоначальное амплуа артистки отложило отпечаток на всю ее дальнейшую жизнь, характер и мироощущение. Более ироничного по отношению к себе и легкого в общении человека среди народных, избалованных людской любовью актрис я не встречал. Беседа наша началась с воспоминаний о тех днях, когда моя героиня впервые вышла на сцену.

– Я пришла в театр, когда мне было 12 лет. Это был драмкружок в знаменитой школе. Его вела народная артистка Марья Александровна Призван-Соколова. А привела меня в этот кружок Алиса Фрейндлих. Тогда-то я и стала играть спектакли, которые можно назвать профессиональными. В 13 лет я сыграла в спектакле «Воробьевы горы» свою первую роль мальчишки Кольки.
– Драмкружок, наверное, не мог не появиться в вашей жизни. Ведь вы актриса, если не ошибаюсь, в третьем поколении.
– Нет, все же во втором. Мои мама и тетка были очень талантливы, мечтали о театре, но не смогли осуществить эту мечту из-за войны. А дед был очень талантливым актером и даже возглавлял труппу Театра старинного водевиля. Я росла в его доме, он меня «поднимал» и воспитывал, поскольку отец был арестован.
– Что вам особенно запомнилось из того, чему вас учил дед?
– Он мне говорил: «Если хочешь стать артисткой, раздели свое лицо ладонью на две части по линии носа. Пускай одна плачет, а другая смеется. Убери руку, и все должно так и остаться». От него я узнала, что такое мимика, как должны работать мышцы лица, что такое голосовая техника, вокал. Тогда я пыталась понять, что такое актерское перевоплощение. Я все это видела. Он был потрясающим трагифарсовым актером.
– Однако, несмотря на такую школу, вы поначалу оказались не ко двору даже Ленинградскому ТЮЗу.
– Да. И в театральный институт не попала. Это был 56-й год, тогда брали «на амплуа»: социальные героини, характерные актрисы и т.д. Отклонение от нормы не приветствовалось. А я была маленькая, некрасивая – ни кожи, ни рожи. И не попадала ни в какие амплуа никаким местом. А потом меня пристроили вольным слушателем в студию ТЮЗа. Однако в конце учебы мне все пророчили, что работы у меня не будет. Но пришел Зиновий Корогодский, и моя жизнь покатилась...
– Про школу питерского ТЮЗа до сих пор рассказывают легенды...
– Школа у нас была несколько «старообразная». В то время в общеобразовательной школе даже Достоевского не изучали, а нас на экзамене просили рассказать биографию Байрона! Мы, например, писали работу о том, чем отличаются сонеты Шекспира от сонетов Петрарки...
– Стало быть, учеба давалась непросто?
– Да, конечно. Кроме того, я сама очень много работала. От страха, что я хуже всех, вкалывала раз в пять больше, чем все остальные. Не для того, чтобы стать лучше всех, а для того, чтобы всему научиться.
– Я читал, что вы в молодости решили, что не имеете права на Джульетту!
– Мне казалось, что я была очень неказистой: угловатой, худой. Я знала, что могу сыграть Джульетту, но боялась. В то время у меня была масса комплексов: и детских, и женских, которые я «огребла» за счет не самой благополучной личной жизни. Сейчас я, конечно, жалею о том, что иногда давала слабину и кое от чего отказывалась, не доверяя себе. А в себя надо верить! Но это приходит потом, позже...
– Перед встречей с вами я пролистал пухлую папку с подшивкой ваших интервью. Там была пожелтевшая газетка, датированная 1962 годом. На фотографии я увидел девушку писаной красоты с огромными глазищами и копной потрясающих волос. И это «она» – неказистая?!
– Я просто знала себе цену. Высокий коэффициент критичности по отношению к себе – признак психического здоровья. Кроме того, при появлении всяческих трудностей у меня всегда появлялся азарт их преодоления. Это заложила в меня мама. Я узнала от нее, что надо рожать, не крикнув, и умереть, не цепляясь за жизнь. Но, конечно, когда рожала, орала как резаная. (Смеется.)
– Вернемся к профессии. Вы начинали с амплуа травести. Говорят, что это особая актерская каста?
– Сейчас эта каста исчезла. Может быть, это и правильно, хотя в этой трансформации есть какая-то загадочность. Но застревать в этом амплуа очень тяжело и опасно. Поэтому я сделала рывок из ТЮЗа, боясь, что завязну там надолго.
– Но все же работа в ТЮЗе, наверное, многое дала?
– Да, это огромная школа, которая развивала способность к мгновенной трансформации. Надо уметь переаккумулироваться, ткнуть штепсель в другую розетку и обновиться.
– Легко ли вам далось переаккумулирование? Оно ведь было связано не только с переходом в другой театр, но и в другое амплуа?
– Это был трудный процесс. Перейдя в Театр Комедии, я осталась без своих лирико-драматических героинь. Но и в Театре Комедии я упустила одну очень хорошую роль в спектакле Петра Фоменко «Милый старый дом», о чем до сих пор жалею. Эта роль могла бы стать для меня, как говорят, «пятаком на завтрашний день». Я тогда не могла от чего-то отказываться, и мне попадались иногда плохие роли. А они портят душу и характер. Роль – это ведь взращивание чего-то внутри себя. Это – как дом строить.
– От каких ролей вы отказывались?
– Я всегда отказывалась от «подлого» и «черного» материала. Я этого не выношу. А сейчас уже много лет идет полоса «грязного» искусства: грязные кадры, грязная сцена, грязные ситуации, грязные выходы из этих ситуаций. Даже секс – грязный.
– Какие воспоминания остались у вас от работы с Георгием Товстоноговым? Был ли в вашей жизни режиссер, которого вы могли бы с ним сравнить?
– Каждый талантливый режиссер давал мне что-то свое, особенное. Сравнивать их друг с другом – дело неблагодарное и неэтичное. Георгий Александрович был, конечно, личностью невероятной. Я пришла к нему в БДТ в 1976 году и проработала там двадцать лет. Несколько ролей я сыграла в тех спектаклях, которые ставил он сам. И конечно же очень много получила от него. Это была школа человеческого и актерского воспитания. Хотя в БДТ мне было достаточно трудно, потому что я окунулась в бездну характерных ролей, которые меня утомили. И каждый раз нужно было выворачиваться наизнанку, чтобы не повторить то, что уже было сделано в предыдущих ролях.
– Но вы, наверное, как-то пытались изменить ситуацию?
– Я счастлива тем, что у меня никогда не было никаких психопатических желаний: я – характерная, а мне хочется играть Нину Заречную. Был, правда, в БДТ очень смешной случай, когда мне захотелось сыграть Соню в «Дяде Ване». Подошла к Г.А. и попросила его об этом. Говорю: «Дайте сыграть хоть в шестом составе». (Мне было уже лет сорок, но я выглядела моложаво. Особенно со сцены.) Г.А. жутко удивился и сказал, что это ему в голову не приходило. Но что это очень интересное предложение. Потом подумал и отказал. Говорит: «Роль Сони должна играть очень некрасивая женщина с отсутствием сексуального опыта на лице, о чем, глядя на вас, не скажешь». (Смеется.)
– Правду ли говорят, что режиссерам приходится трудновато с вашими попытками «глубоко копать»?
– Когда работаешь с большим режиссером, дай Бог только справиться с тем, что он предлагает тебе. А бывает и так, что ты поначалу смотришь на человека с восторгом, а потом чувствуешь, что становится все хуже и хуже, и в конце концов ты понимаешь, что стоишь у речки, которая тебе по щиколотку. Быть умнее режиссера – это отчаяние. Душа сохнет. Я люблю театр за ансамблевость. А она подразумевает четкую расстановку сил. И наличие дирижера.
– Но зависимость актера имеет и свою оборотную сторону. Наверное, и вам приходилось мучиться в плохих спектаклях?
– Из всех мучительных наказаний нашей профессии самое страшное – работа в спектакле, который не сложился – то ли по вине режиссера, то ли по твоей вине. Когда актеру ставится психологически неверная задача – это очень опасно. Это ведь вывих твоей природы, твоей психики. Многие в этом случае заболевают просто физически. Бесправие актеров в театрах порочно. Я сейчас работаю только в антрепризах. И понимаю, за что отвечаю. У меня есть право выйти из нее, если я вижу, что проект обречен на неудачу.
– Говорят, что Эльдар Рязанов снимает актеров всего три раза, но с вами работал уже шесть раз. Не могу не вспомнить вашу потрясающую роль в «Небесах обетованных», которая просто разрывала душу...
– Удивительная вещь... В который раз я это слышу и поражаюсь. Я не люблю таких женщин, как моя героиня. Да и в себе ненавижу такие черты. Ведь бабы в России любят до гробовой доски, до полного самоуничижения. Это русская юродская любовь. Я к этому отношусь с большим огорчением. Нельзя так жить! Нельзя позволять истязать себя. Такой менталитет русских женщин меня не устраивает.
– Как получилось, что вы вдруг стали клоунессой?
– Я уже много лет люблю нашего великого клоуна Славу Полунина, который «выстроил» свой Театр. Жанр, в котором он работает, он сам назвал «фантастическим реализмом». Это не клоунада в общепринятом смысле. Это философско-романтический театр. Главное в этом театре – это персонаж Славы: старый мудрый человек с детской душой. Этой темой занимался когда-то Попов, да и Чаплин тоже... Но Слава нашел свой отдельный ход в этом направлении. Я мечтала работать со Славой. И мне удалось два раза сыграть у него: один раз в Глазго, другой – в Торонто. А прошлым летом в Сеуле и Тайбее я сыграла с ним шестнадцать спектаклей.
– В последнее время у нас появилось огромное количество театров, не только не имеющих своего направления, но и абсолютно непрофессиональных, хотя и претендующих на это. Может быть, сейчас пришло то время, когда школа (в методологическом смысле) уже не нужна?
– Нет, очень нужна! Хотя сейчас азбука практически потеряна и язык «стерт». Для меня понятие «школа» – это как арифметика. Безусловно, есть высшая математика, но лучше начать с арифметики.
– Я знаю, что вы сами всегда мечтали заняться преподаванием, не так ли?
– Да, но, к сожалению, мне сначала не разрешили этим заняться в Питере, поскольку у меня не было высшего образования. И только лет десять назад я стала студенткой-заочницей ЛГИТМИКа. Это было очень смешно! Но мне думается, что я не смогла бы преподавать в той системе, которая у нас существует. Начиная с отбора студентов и их дальнейшей судьбы. Поэтому я мечтаю о частной школе, для того чтобы иметь возможность реализовать свою систему воспитания.
– Ну а пока вы, наверное, пытаетесь апробировать свою систему на своих домочадцах? Ведь семья ваша уникальная: три актера и один художник. Как уживаются под одной крышей такие харизматические творческие личности?
– Кстати, в нашем полку прибыло. Брат Чулпан – Шамиль Хаматов – удивил нас тем, что поступил в театральный институт.
– Вы строгий критик спектаклей Чулпан и Ивана?
– Конечно! Я считаю, что у меня глаз «незамыленный».
– Ну и как они реагируют?
– По-разному... Но я не лезу лишний раз, а жду, когда меня об этом спросят. У нас много общих вкусов и интересов. И есть одно хорошее правило: пока каждый не перескажет свой день, мы не ложимся спать. Сейчас мы оба с Ваней оказались причастны к театру Славы Полунина. И это счастье!