Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №38/2002

Вторая тетрадь. Школьное дело

КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА
СЛУГИ ТЕРПСИХОРЫ

Сергей КОНАЕВ

Уроки эстетического переживания

Авантюрный романтизм Николая Цискаридзе

Николай Цискаридзе индивидуально существовал в репертуаре Большого театра 90-х годов, когда премьеры новых балетов были редкостью, а возобновления – нормой. Он ревностно почитал и самозабвенно эстетизировал общепринятые и обязательные нормы балета. Утонченная пластика, усовершенствованная техника – в любом спектакле каждый его шаг по сцене представляет собой художественную ценность. «Выход Цискаридзе» — это отдельное представление: стремительный диагональный пробег («Жизель» Перро–Петипа) или нагнетание полетных прыжков («Баядерка», «Спящая красавица» Мариуса Петипа, «Видение розы» Михаила Фокина); гордо стелющиеся или развевающиеся плащи, пологи, накидки. Ноги разлетаются в воздушном шпагате, носок щегольски вытянут, полет впечатляет целеустремленностью, гибкостью и картинностью.
Новизна его танца в том, как движение насыщается неукротимой, стихийной внутренней энергией, театрализуется, взаимодействует с музыкой. Скажем, в «Спящей красавице» полет Голубой птицы возникает из музыки и продолжает ее. Прихотливая, вкрадчивая, зыбкая мелодия Чайковского отзывается в нежном вольном трепетании рук, обрамленных крыльями-сборками. В героических взлетах оркестровой темы тело неощутимо, мгновенно уносится ввысь и картинно замирает; под грациозные и насмешливые мелодии коды рассыпается в слаженных brise. Существование в музыкально-воздушной стихии поражает естественностью, как позднее в бессюжетной «Симфонии до мажор» Джорджа Баланчина.
В зависимости от того, в какой сюжетный контекст поставлено движение и какую смысловую функцию оно выполняет, Цискаридзе своим танцем развивает замысел хореографа или меняет его до неузнаваемости. Роль Меркуцио в «Ромео и Джульетте» Леонида Лавровского, причисляемой к шедеврам драмбалета, задумывалась хореографом как проявление возрожденческой «веселой души», радости жизни. Герой артиста (сужу по видеопленке) жил в непрерывном, беспечном, свободном, стихийном танце-шаге, а трагизм возникал от внезапной, непоправимой неподвижности, наступившей после удара Тибальда.
Писавшие о Цискаридзе в «Сильфиде» отмечали, что его Джеймс устремлялся за Сильфидой, потому что видел в ней родную — воздушную — душу: «Его Джеймс летает по сцене почище иных сильфид, и речи нет о его «прозаичности» (Анна Гордеева). Тема Бурнонвиля — эгоизм и гордыня человека, который не может ни удовлетвориться поэзией жизни, ни смириться с тем, что красота небесная — не в его собственности снимается.
На словах танцовщик вызывающе верен традиции балета — всему тому, что относится к роли, эпохе, стилю. Навряд ли кто-нибудь еще лучше Цискаридзе знает традицию «Жизели» – а значит, и все противоречия редакции Владимира Васильева, восходящей к бытовой и любовной драме. Текст «Жизели», логика мизансцен и переходов предполагает порыв и мольбу в герое, которые можно объяснять и так и этак. Мольба и страдание этого Альберта самодовлеюще декоративны. Смысловые нюансы – вроде берета Альберта, (благородная особа не могла появиться на могиле девушки, умершей без причастия с непокрытой головой) – оборачиваются усилением внешнего эффекта. Герой так красиво простирает к вилисам руки, так эффектно перед ними танцует и падает, что не остается сомнений: от смерти его спасло не заступничество Жизели и не наступление рассвета, но невероятный артистический талант, покоривший замогильную аудиторию. Балет из романтического получается авантюрным: герой попал в переделку, но, поступив с умом, счастливо выкрутился, что и засвидетельствовано в торжествующей финальной вариации сочинения Владимира Васильева.
Считается, что искусство Цискаридзе, его возвышенные, исключительные герои – это реабилитация романтизма. Но тема избранничества в романтизме связана с отверженностью и преступностью. Герой-романтик последовательно и эмоционально пренебрегает посюсторонним миром и нормами человеческой морали. Избранность героев Цискаридзе — в декоративном великолепии. Их одушевляет возможность движения, а не конечной цели. Их переживания самоценны. В этом их современность, не замечаемая танцовщиком, но неодолимо проявляющаяся на сцене.
Современно и то, что Цискаридзе танцем объясняется тоньше и драматичнее пантомимы, эстетизируя и то и другое: высокопарная, страстная виртуозность танцовщика в сцене теней «Баядерки» никак не вяжется с деликатными, даже робкими чувствами Солора к Никии, с откровенной, без намека на стилизацию мелодраматичностью его реакций на удары судьбы. Свою роль играет то, что наиболее типичная тема классических балетов – любовная – наименее занимает артиста. Не стоит забывать об объективных трудностях: в Большом театре сейчас почти нет балерин, способных увлекать, вести за собой. Проверить, насколько Цискаридзе готов подхватывать и развивать игру, нет возможности. До сих пор гармония наблюдалась в «Симфонии до мажор», где не было актерских задач, зато было «единство данных» с Марией Александровой (напор, блеск, прыжок), затем – на премьере «Дочери фараона» в паре с Надеждой Грачевой в 2000 году, где предлагаемые обстоятельства напрочь исключали истину страстей, сводившихся к пламенному обмену условными жестами.
До сих пор – т.е. до «Пиковой дамы», поставленной в прошлом году легендарным французом Роланом Пети. В «Трех картах» нет любовной темы – Лиза (Светлана Лунькина) возникает как случайное светлое видение, все мысли Германна сосредоточены на поединке с фантомом – элегантно-жутковатой и притягательно-уродливой, обольщающей и бессильной старухой Графиней, блестяще сыгранной Илзе Лиепой. Со всей виртуозной мощью, со всем эмоциональным напором, на которые способен Цискаридзе, этот Германн – страдающий фанатик и увлеченный позер – добивается вожделенных трех карт. Мнимость цели решена на сцене с вызывающе прямой грубостью. В тот самый момент, когда Германн упивается успехом, Чекалинский ударяет его лицом об стол: «Ваша карта бита».
Пети искал в артисте то, что отвечает его пониманию театра – патетическому, экзистенциальному, он использовал и концентрировал темы Цискаридзе, играл на противоречиях его природы. Но и на него повлияли стихийность, безудержность танцовщика, соединенные со страстью (не без излома) к картинной позе. Подобная двойственность вообще характерна для типа артиста 90-х годов, сочетающего неизжитый пафос служения и вкус к форме, философскую задачу с декоративной, верность режиссерскому театру и самодостаточность. Роли жреца и модели для него одинаково привлекательны. Такое искусство требует сдвоенных, взаимооговаривающих эпитетов: «инфантильный гротеск», «монструозная лирика», «эксцентрический психологизм». В случае Николая Цискаридзе это «авантюрный романтизм» и, быть может, «драматизированный симфонизм». Этот двойственный стиль не был заложен или развит хореографами. Но он существует как данность «театра Цискаридзе».

Фото Надежды Баусовой


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru