УРОК МИРОВОЗЗРЕНИЯ

Победители  конкурса

Первая премия
Станислав Аристов, Алексей Чепрасов. “Рядом с Андреем Платоновым”. Воронеж.

Кирилл Заводюк. “Ты не вейся, черный ворон”. Волгоградская обл., г. Дубровка.

Снежана Караваева. “Жизнь за линией фронта” (По свидетельствам очевидцев, проживавших в западной части Минской области в годы Великой Отечественной войны). Мурманская обл., г. Мончегорск.

Екатерина Конева. “Великая ломка”. Сибирская глубинка в 30-е годы (по материалам публикаций газет и мемуарным источникам жителей Маслянинского района, Новосибирской области). Новосибирская обл., Маслянинский р-н, с. Елбань.

Елена Ушмакина, Евгений Черников. “Народный учитель должен... быть поставлен на такую высоту...” (Советская власть и учитель). Саратовская обл., г. Пугачев.

Присуждено также шесть вторых и двадцать девять третьих премий – всего награждено сорок работ, 67 их авторов, шесть учителей, осуществлявших научное руководство работами.

Время, с которым мы связаны самой прочной, живой нитью

Из работ участников конкурса

Работая над собранным материалом, я впервые почувствовала масштабы трагедии тридцатых годов. Передо мной прошли искалеченные судьбы конкретных людей. Слушая их горькие исповеди, я плакала вместе с ними, возвращаясь к тем страшным дням...
Я очень благодарна землякам-старожилам, моим дорогим бабушке и дедушке и всем, кто мне помогал восстановить картину сибирской деревни 30-х годов. Низко кланяюсь им за то, что, пройдя через ад и муки подавления человека в человеке, они выстояли и сохранили в себе достоинство, высокую нравственность и желание помочь нам, поколению уже ХХI века... Их свидетельства сделали работу живой и осязаемой, в ней появились фамилии и имена родителей наших односельчан, живущих рядом. А это уже не абстракция, это наше “вчера”, с которым мы связаны прочной нитью крестьянских корней, общей судьбой...

Екатерина Конева
(Новосибирская обл., Маслянинский р-н,
с. Елбань, 11 класс). “Великая ломка”.
Сибирская глубинка в 30-е годы

Я обратилась к бабушкиной деревне, где я бываю каждое лето. Деревня Городок расположена в Белоруссии, в Минской области, в Молодечненском районе. Началась война, и пришли немцы. Мне захотелось узнать и понять, как переживали это горе люди разных национальностей, какие у них были взаимоотношения между собой и с окружающими. Кто кому был друг, а кто – враг? Почему в одинаковых жизненных ситуациях одни поступали так, а соседи, жившие столько лет рядом, совсем по-другому? Почему одни в тяжелые годы войны жили более или менее спокойно, женились, рожали детей, другие шли в партизаны, а третьи умирали в гетто? Конечно же я много слышала об этих годах и раньше, читала в книгах, смотрела фильмы. Но у меня есть уникальная возможность поговорить с участниками тех событий, услышать их мнение и посмотреть их глазами на далекие сороковые годы прошлого столетия.

Снежана КАРАВАЕВА
(Мурманская обл., г. Мончегорск, 7 класс)
“Жизнь за линией фронта”

Мы назвали нашу работу – “Рядом с Андреем Платоновым”, так как события, о которых пойдет речь, касаются жизни и работы нашего выдающегося земляка в период его инженерно-мелиоративной деятельности в Воронеже. Наименее использованный биографами Платонова источник – архивное “Дело мелиораторов”. Объясняется это не только тем, что до 1990 года дело хранилось в закрытом архиве, но и тем, что по этому уголовному делу Платонов не был ни обвиняемым, ни свидетелем, а “фигуранты” этого дела не были литераторами и потому мало интересовали исследователей. Было ли само это “дело” задумано ОГПУ “под Платонова”? Ведь известно, что он в нем неоднократно упоминается. Кем были те люди, с которыми он делил тяготы и радости нелегких землеустроительных работ в дикой и нищей российской глубинке 20-х годов и которые потом были осуждены по политическим мотивам?

Станислав Аристов, Алексей Чепрасов
(г. Воронеж, педагогический лицей при ВГПУ, 11 класс).
“Рядом с Андреем Платоновым”

Мы сидели с бабушкой за столом. Бабушка была напротив меня, ее руки лежали на столе, и она все время ими что-то перебирала. Видно было, что она волновалась и воспоминания давались ей с трудом. Бабушка почти не смотрела на меня и все смотрела куда-то в сторону. Потом она заплакала. Она отказывалась вспоминать, как ей было больно. Постепенно бабушка успокоилась и рассказала мне о своей жизни. Иногда она с интересом заглядывала в тетрадку, смотрела, как я пишу.

Наталья Лапина
(Вологодская обл, с. Куркино, 8 класс)
“Судьба моей семьи в истории России. ХХ век”

Я воспитанница детского дома и никогда не думала о том, что меня заинтересует чья-то судьба, потому что с раннего детства я была никому не нужна. И когда мне предложили узнать и изучить биографию этого человека, я не отказалась и не жалею об этом. Как и из каких источников я узнала об этом человеке? От его дочери Асии Валишевны, нашего воспитателя, которая рассказала мне о нем и познакомила с дневником его воспоминаний о пережитом. У меня никогда не было дедушки, и я захотела узнать о нем больше, как будто это мой родной дедушка. Вместе с Асией Валишевной мы были в ФСБ Тюмени, где изучали его уголовное дело.

Нина Берденкова
(Тюменская обл, с. Борки, 8 класс)
“Узник Яринлага”

Хутор Лещев, которого не было

До сих пор не рассекречены все бывшие лагеря
для раскулаченных и спецпереселенцев

Несколько лет назад пришел в редакцию областной астраханской газеты “Волга” один пожилой человек и попросил помочь ему получить справку о реабилитации. Он рассказал, что в 30-е годы был узником трудового спецлагеря на хуторе Лещевый, что на территории Черноярского района. В наши дни этот человек обращался в различные инстанции, везде получая ответ, что такого хутора в Астраханской области не было.
Журналисты открыли путь в эту “мертвую” зону. Мы тоже с головой ушли в расследование: поднимали документы, разговаривали со свидетелями и участниками той исторической драмы.
Выяснилось, что с 1930 по 1932 год в поселке Лещевый собирали всех раскулаченных крестьян. За эти годы нет ни одного списка поселенцев на хуторе, однако установлено, что он существовал именно с 1930 года. Значит, ссыльные здесь долго не задерживались, это был перевалочный пункт, своего рода накопитель для раскулаченных, которые подлежали высылке за пределы округа.
Но интересно, что хутор Лещев существовал вплоть до 1936 года, тогда как коллективизация и раскулачивание завершились в округе в 1933 году. Кто же попадал в поселок с этого года?
Мы выяснили, что с 1933 года началось массовое выселение на хутор жен, детей, родителей, родственников тех, кто был репрессирован с 1930 по 1932 год. Эти люди были членами семей “кулаков”, значит, по логике власти, сами являлись кулаками. И даже если они хотели войти в колхоз, им это запрещалось. Среди поселенцев могли попадаться и так называемые враждебные советской власти элементы: служители и работники церквей, люди, у которых имелось свое небольшое, даже не середняцкое, хозяйство. Они должны были жить и работать на хуторе.
В сохранившихся донесениях коменданта поселка за голыми цифрами можно увидеть многое. Всего за 1933 год в 116 хозяйствах поселка насчитывалось 104 мужчины и почти 200 женщин. Под мужчинами значились дети от 8 месяцев до 16 лет и больные старики от 50 до 83 лет, которые не могли физически работать на гигантских стройках ГУЛАГа, поэтому попали в совершенно необжитое место в своем округе. Абсолютное же большинство населения лагеря составляли женщины от 20 до 75 лет.
Была среди них и Прасковья Гавриловна Дьякова: “Арестовали меня, лишили голоса (то есть гражданских прав) и увезли. Везли меня далеко, за три воды (Прасковья Гавриловна имеет в виду три реки: саму Волгу, старый ее рукав и речку Матвеевку). Кругом одна вода. Были мы оторваны от всего света. А по всему острову в разных местах, где на взгорке, где в низинке, плетни стоят и землянки”.
Из веток ивняка плелись так называемые стены, то есть плетни обмазывались глиной, ставились эти плетни друг к другу, а в четвертом дыра – дверь. Вместо окна – крохотные дырочки с осколками стекла. В углу подобие печки – вмазанный в глиняную пирамидку котелок для воды, а под ним отверстие для хвороста. В каждом “жилище” три-четыре семьи, мужчины и женщины, все вместе. Вдоль стен – лежневки, примитивные настилы из жердей. Спали в пологах (иначе одолевали комары) по двое, по трое.
Я слышала, что в некоторых лагерях даже существовали такие способы наказания или казни, когда заключенных выставляли “на комаров”, то есть раздевали и привязывали к дереву.
“Много разного люда было, а чины у нас у всех были одинаковые. Жили все мирно, делить нам нечего было. Ели хлеб из травы, пареную кашу из дягеля. И на завтрак вода, и на обед вода, и на ужин. Ночью проснешься – тишина, ни разговору, ни огонька, ни собачьего лая. Как в могиле, только голод не спит, бродит”.
Бывало, от голода и болезней в день умирали по сорок человек. Над поселком стояли стон и вой. Умерших заворачивали в старое тряпье или кошму и веревками тянули к месту захоронения. Кладбище почему-то было в низине; на месте могилы отца Прасковьи Гавриловны – полая вода, в которой торчал один шест с привязанной к нему перекладинкой вместо креста.
В справке, которую нам дали в областном архиве, сказано, что ссыльные выращивали просо, хлеб, овощи, разводили скотину, чтобы прокормить себя. Все это Прасковья Гавриловна категорически отрицает. “Хлеба настоящего мы не видали совсем. Боже упаси взять хоть огурец какой или помидору. Над всеми нами стояли надсмотрщики с кнутами, а над ними бригадир, а уж выше – комендант”. Бригадиры и надсмотрщики были такие же ссыльные, но свои обязанности выполняли неукоснительно. “Бывало, ночью бригадир в полог руку протягивает и проверяет: две там ноги или четыре”.
Трудолюбие у бывших “кулаков” было в крови, по-другому они работать не умели. За годы существования лагеря эти люди подняли целину на своем хребте, лопатами вскапывали поля и на самом острове, и за рекой, вручную сажая и убирая хлеб. “Бывало, ползем с Маринкой по полю, руками дергаем колосья... А коленки все в крови... А потом так же на себе на ток волочим охапками. По пять пудов на себе таскали”.
Основной работой Прасковьи и ее подруги Маринки было “стояние в воде”: целыми днями они, стоя по колено в реке, колодезным журавлем черпали воду и выливали в деревянные желоба – водоводы, а уж дальше вода разбегалась по арыкам и каналам, по всем полям. За день работы перекачивали тонны воды. Болели спины, ныли руки. И постоянный окрик за спиной, стоило лишь чуть расслабиться: “Пошевеливайся!”
Из вольных на острове жил лишь комендант Казачков. “Ох и лютовал он!” Хоть и был из своих, из крестьян, но данная ему власть сделала его человеком жестоким и злобным. Ходил Казачков все время с плеткой, которую постоянно пускал в дело, не задумываясь о том, на кого поднимает руку: на старика ли, на ребенка. Ему еще в первый год построили на острове большой дом. После Казачкова комендантом был Алексей Сергеевич; в жестокости он мало чем уступал своему предшественнику.
Заболеваемость и смертность в лагере были очень высоки, но врача ссыльным не полагалось. Не было и никаких медикаментов. Однажды Прасковья поранила ногу, та сильно распухла и стала нарывать. Мать бросилась в ноги к коменданту, чтобы тот отвез дочь в больницу. Комендант же с издевкой ответил, что “вы не люди и людской врач вам не нужен”. Потом все же сжалился и пригласил ветеринара. Только чудом ногу Прасковье сохранили.
Что интересно, в лагере не проводилось никакой агитации, никакой пропаганды личности Сталина. Никто не рассказывал нам о торжественных собраниях, политинформации или других формах “возбуждения любви к вождю”, которые были в это время характерны для другой половины страны. Страна оказалась как бы поделенной на две зоны – зону прямого насилия и зону видимой любви. Там, где царило насилие, в любви необходимости не было. Там, где демонстрировалась любовь, насилие всячески скрывалось.
В марте 1936 года в поселке осталось 16 семей. Вскоре после отправки последних переселенцев он прекратил свое существование.
Прасковья Гавриловна мечтает поставить на том острове огромный памятник всем безвинно погибшим и обретшим покой на этой земле.

Алина Савинова, Иван Есин,
лицеисты 11 класса лицея № 2 г. Астрахани