МЕТАФИЗИКА ДЕТСТВА

Клетка для чижика по-прежнему стоит на окне, два шкафчика по бокам, слева сундук и умывальный прибор, кроватка напротив окна, икона Казанской Божьей Матери, у окна письменный стол с грифельной доской, перьями, тетрадками и “Новой Азбукой “отца – Льва Николаевича Толстого. Рисунки, письма, поделки. Конь-качалка, детский обеденный стульчик, деревянная корова, коньки, кукла, бильярд. Все как при маленьком хозяине этих вещей – графе Иване Львовиче Толстом, младшем сыне в этой огромной семье. Впрочем, никто его так и не называл, разве няня, когда хотела быть строгой. Остальные говорили – Ванечка. О нем и невозможно говорить по-другому. О его отце написаны тома научных работ, а о нем – лишь несколько статей в педагогических журналах. Удивительный человек, Елена Георгиевна Шестакова, заведующая отделом мемориальных фондов музея-усадьбы “Хамовники”, сама в прошлом педагог, много лет собирает историю его маленькой жизни. И внимательно рассматривает его вещи, через которые можно явственно почувствовать атмосферу дома детства. Мы разговариваем очень тихо, хотя ранним утром в музее еще нет посетителей. Ходим по комнате осторожно, словно боясь разбудить спящего ребенка. Слишком сильно это ощущение присутствия. И я думаю: как хорошо было бы, если бы взрослые почаще перебирали детские вещи – не ностальгии ради, а чтобы еще и еще раз учиться читать детскую жизнь, которая прячется между рваных тетрадей и сандалий тридцать четвертого размера. Кто хочет увидеть – увидит.

Музей одной короткой жизни

История Вани Толстого

“Тонко сотканный  ребенок”

“Когда прикасаешься ежедневно к его вещам, возникает чувство, что прикасаешься к нему самому, гладишь его головку, – говорит Елена Георгиевна. – Он родился 31 марта 1888 года, когда графине Софье Андреевне Толстой исполнилось сорок четыре года. Его маленькая жизнь составляет всего шесть лет десять месяцев и двадцать два дня от роду – он умер от злокачественной скарлатины. Все подчеркивали какую-то его необыкновенность. Он был очень чуток, внимателен к окружающим его людям. Ванечка очень любил елки и подарки, очень любил танцевать мазурку. Но подарки, по настоянию мальчика, должны были получать все дети, приходившие к ним. А дом в Хамовниках находился в самом рабочем районе, и гостями Вани оказывались не только друзья семьи, но и фабричные дети, дети домашней прислуги. Он был совершенно счастлив, видя, как радуются его гости, наряжаясь и играя возле елки, как они довольны, уходя с пряниками в обнимку.
У него было любовное отношение к людям, врожденное чувство добра и справедливости. Кухаркин сын Кузька дружил с ним, часто участвовал в Ванечкиных занятиях. И однажды Лев Николаевич, войдя в детскую, увидел, как Ванечка от радости, что пришел его друг, начал целовать ему руки. Под стеклом на письменном столе лежит письмо – буквы вкривь и вкось, написано с ошибками, но с какой любовью написано! “Милый Сережа, приходи в воскресенье в два часа. Я теперь совсем здоров и гуляю. Мне очень без тебя скучно. И чтобы Аля тоже приходил. Я буду очень рад. Прощай, милый Сережа”. Конечно, это не значит, что мальчик рос таким исключительно добрым, внимательным, светлым. И у него бывали недобрые порывы, как у всех детей. Он поколотил однажды Кузьку, и Лев Николаевич сделал ему замечание. Ванечка обиделся, закричал: “Уходи! Не пущу тебя в свою комнату! И ходить с тобой никуда не буду!” Потом, когда обиды улеглись, Лев Николаевич укорял себя за этот случай, считая, что не сумел объяснить сыну важные вещи или сделал это как-то слишком неправильно, раз Ванечка поступил именно таким образом.
“Тонко сотканный ребенок”, – говорила о нем Софья Андреевна. В статье “Ванечка. Истинное происшествие из его жизни” она описала удивительный случай – как мальчик своим живым участием исцелил от сумасшествия совершенно незнакомого человека. За забором хамовнического дома находилась психиатрическая клиника Московского университета. Ване не позволялось интересоваться, что же там происходит. Но однажды на прогулке он заметил дырочку в заборе, с любопытством приник к ней и с ужасом отскочил, увидев с той стороны человеческий глаз. Так он познакомился с Иваном Васильевичем, оказавшимся в лечебнице после смерти сына. Маленький Ванечка стал к нему приходить, стал рассказывать о своей жизни, о маме, папе, расспрашивать его и настолько утешил сердце больного человека, что по прошествии времени он действительно излечился. И прислал письмо Софье Андреевне, называя Ванечку маленьким доктором.

Корова с опущенным хвостом

На высоком обеденном детском стульчике в углу комнаты – деревянная корова с опущенным хвостом, из Ваниного младенчества. Рядом кукла в мужском костюме и две плетеные тележки. Игрушек в доме вообще было очень мало. Лев Николаевич настаивал, чтобы у детей они были самодельные. Когда росли старшие, Софья Андреевна старалась покупать что-то, а он был против, даже няне приходилось упрашивать, чтобы мальчикам купили лошадок. Зато много было самодельных настольных игр. Лев Николаевич считал: когда игрушек мало, тогда они будут любимыми, долго и бережно хранимыми. У детей будет постоянно работать фантазия, ведь придется придумывать, во что играть.
“Вряд ли был какой-то жесткий режим Ваниной жизни, – продолжает Елена Георгиевна свой неспешный рассказ. – Просыпался, молился с мамой и принимался за дела. Он обязательно должен был сам стелить свою постель, убирать игрушки. Потом обычно были занятия с Софьей Андреевной или учителями, приходившими к старшим детям. За обедом следовала большая прогулка, весной и осенью все с удовольствием работали в саду. И у Ванечки был свой набор садового инвентаря – маленькие грабельки, лопатки, он помогал подсаживать цветы, новые деревца. Зимой заливали каток перед домом, делали горки, на которые приглашали кататься окрестных детей. А вечерами играли, читали”.

За письменным столом

У окна в детской – письменный стол для занятий. Это сейчас он такой гладенький, истертый, а раньше был застелен клеенкой, вечно закапанной чернилами и порезанной перочинным ножиком. Софья Андреевна рисовала с ним, занималась языками – французским, немецким, английским. На всех его рисунках – сад и дом, очень похожий на хамовнический, мама, папа, сам Ваня. Сохранилась картонная салфетка-подставка, украшенная Ваниной вышивкой. На обороте старательная надпись: “От Вани маме, с поздравлением на Рождество. Елка мамина”.
Мальчик с удовольствием писал письменными буквами по-русски и по-французски, начав делать это очень рано, и старался подписывать многие свои вещи. “Ванина титрать” – написано на обложке тетрадки, полной вырезок из детских журналов. Домашние любили рассказывать, как часто по утрам маленький Ваня и близкий друг семьи, известный русский художник Николай Ге, “дедушка Ге”, как называли его в семье, спрашивали друг у друга английские слова, поправляя и повторяя без конца. “Это мой учитель”, – с искренним уважением говорил художник.
Ваня вел свой дневник, как старшие сестры, писал письма, подражая “большим”. А однажды сказал: “Maman, хочу, как papa, сочинять. Я буду тебе говорить, а ты пиши!” На память об этом разговоре остался рассказ “Спасенный такс”, записанный Софьей Андреевной с его слов и напечатанный позднее в московском детском журнале “Игрушечка”. Все вокруг него что-нибудь писали, и он хотел делать то же самое.
Это была домашняя традиция, воздух, которым дышал ребенок.

Что можно сказать о ребенке, прожившем на земле шесть лет и десять месяцев? Веселый, щедрый, сообразительный, старательный, участливый, любящий, ленивый, сердитый, забывчивый... Каждый день – особенный, каждый день – разный. Происходящие маленькие домашние события и привычные вещи составляют пространство его жизни, питающее и выращивающее человека. Но мы не всегда готовы пристально вглядываться в детский мир без иллюзий и сожалений. Может быть, опыт рассматривания жизни “знаменитых детей” придаст нам больше сил и уверенности в необходимости того, что мы делаем в своей ежедневной педагогике. Может быть, благодаря таким музейным прогулкам мы научимся, наконец, видеть в наших учениках и воспитанниках прежде всего детей – мальчиков и девочек.