КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА
ОБРАЗ

Дни детства становятся все драгоценнее

Беседа с поэтом Алексеем Решетовым

Мы в детстве были много откровенней:
– Что у тебя на завтрак?
– Ничего.
– А у меня хлеб с маслом и вареньем.
Возьми немного хлеба моего...

Года прошли, и мы иными стали,
Теперь никто не спросит никого:
– Что у тебя на сердце?
Уж не тьма ли?
Возьми немного света моего...

Потомок грузинских аристократов. Внук русского офицера. Сын советского журналиста, расстрелянного в тридцать седьмом. Голодный мальчишка из барачного поселка. Механик на калийной шахте, награжденный «Шахтерской славой» третьей степени. Поэт, чье появление в литературе приветствовали Борис Слуцкий и Виктор Астафьев.
На Урал семья попала по трагическому предписанию эпохи. В 1937 году отец будущего поэта был арестован по доносу и вскоре расстрелян. Мать, Нину Вадимовну, в 38-м тоже арестовали. Полугодовалый Алеша и его двухлетний брат остались на руках у бабушки Ольги Александровны.
Перед отправкой в Казахстан Нине Вадимовне удалось выбросить из вагона письмо, это заметили охранники и даже поезд остановили, но письма не нашли, и оно каким-то чудом дошло до бабушки Оли. А Нину Вадимовну отвезли в Караганду, а потом по этапу – в лагерь на Каму.
В сорок пятом году бабушка привезла внуков в поселок строителей близ Соликамска, где Нину Вадимовну оставили на поселение. Через два года строителей Соликамскстроя, а вместе с ними и семью Решетовых перебросили в соседние Березники. Там Алексей закончил школу и горно-химический техникум. С тех пор (и на целых двадцать шесть лет!) он горный электромеханик на Березниковском калийном комбинате. Постоянное чувство гнетущей опасности и... стихи. Откуда? Как? Загадка.
В двадцать с небольшим – первая книжка. Называлась «Нежность» и была отмечена Борисом Слуцким. Почему-то кажется, что Слуцкому могли бы понравиться вот эти строки:

Кофточка застенчивого цвета,
Под косынкой – золотая рожь.
Женщина, тиха, как бабье лето,
Протянула запотевший ковш...

Виктор Петрович Астафьев был одним из немногих, кто еще в шестидесятые годы понял масштаб дарования Решетова, говорил о нем во многих интервью как об одном из лучших русских лириков. В девяностые годы хлопотал о выдвижении поэта на Государственную премию, переживал, когда выдвинуть-то выдвинули, но премии не дали.
Решетов понемногу печатался в пермской периодике, раз в десять-пятнадцать лет выходили тоненькие сборники. Но книги стихов, такой, какая отразила бы путь и судьбу, – такой книги у поэта не было. Она появилась только сейчас. (Алексей Решетов. Темные светы. Стихотворения. Екатеринбург, 2001, «Банк культурной информации», 318 стр.)
Несколько лет назад Решетов переехал из Перми в Екатеринбург – по семейным обстоятельствам. Всегда застенчивый и смущенный молчун, Алексей Леонидович редко дает интервью, но вот мы говорим на тесной кухоньке, за окном синеют ранние сумерки, и кажется, лучше нет места для разговора о русской поэзии.

– Что вам дорого в русской классической литературе? Что вы перечитываете?
– «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя...» Что может быть выше?.. Многое у Пушкина знаю наизусть, не сомневаясь ни в одном слове, но люблю читать, видеть глазами текст. Обожаю Гоголя. А еще у нас была книга совершенно особенная – ее написала для меня с братом моя мама, пока сидела в лагере. Ей даже удалось отпечатать ее на пишущей машинке. Не верите?..
Алексей Леонидович уходит в комнату и возвращается, бережно держа книжку с карандашным рисунком на обложке и надписью: «Дорогим сынишкам Бетульке и Гагочке от мамы Нины. 1940–1941». Сказка в стихах начинается с дивных строк:

По поляне голубой
Ходит месяц золотой...

– А в школе литература была любимым предметом?
– Я бы не сказал. Любимых, кажется, не было.
– Кем вас видели в будущем мама с бабушкой?
– Бабушка хотела одного только – чтобы я не болел. Я в детстве много болел. А мать... Ее не удивляло, когда я писал стишки к праздникам, потом их стали печатать в газете. Но она относилась к этому без восторгов. Поэзия – это было так далеко от того, где мы жили, как мы жили. С девяти лет пробовал подрабатывать, помогать матери. Открытки рисовал. Потом пошел работать на шахту.
– Работали механиком?
– Ну, реально-то – лопатой... Чем больше отдаляюсь от тех лет, тем больше переживаю. Мне снятся мои погибшие товарищи. И они все дороже становятся, все ближе. Я же пришел после техникума, учился по электрооборудованию, но не умел даже лампочки поменять. Шахтеры меня учили. И ни разу не упрекнули.
– А то, что вы стали писать, печататься, – это не мешало отношениям?
– Нет, мне повезло с земляками. Они меня всегда понимали. Кроме благодарности, ничего в душе нет. Очень жалею, что в свое время, когда башка работала, я не вел дневники. Я бы и о матери написал, что она испытала...
– Мне кажется, лучший памятник вы поставили им своими стихами – и маме, и товарищам. Эти стихи будут жить гораздо дольше нас.
– Пусть живут, но мне они не кажутся такими уж хорошими. Многие слова мне кажутся заменяемыми, и это не утешает...
– С кем в современной литературе вы ощущаете родство, близость?
– У меня непостоянный, переменчивый характер. Помню, нравились мне очень Ахмадулина, Вознесенский – любил их с первых стихов, а потом остыл... Люблю Арсения Тарковского, Николая Панченко, Владимира Корнилова, недавно ушедшего. Меня поразил когда-то Юрий Кузнецов. Пока я Бродского не прочел, а Бродского прочел – тут уже надо как-то помалкивать.
– Что значит – помалкивать?
– Поскромнее быть. Некоторые стихи у Бродского мог бы написать поэт и моего уровня, но есть такие недоступные вещи, гениальные... «Темно, как внутри иголки...»
– Я слышал, что об одной из ваших ранних книг благосклонно отзывалась Ахматова...
– Это, я думаю, легенда. Друг отца, дядя Володя, действительно передал через кого-то мою книжку Ахматовой. Но не знаю до сих пор, успела она ее взять в руки или нет. Помню, как прочитал ее «Реквием», переписанный кем-то. Я после этого ходил с дрожащими руками. Необычайная вещь. И одновременно доступная, народная...
– Вам никогда не хотелось поменять свою судьбу на более легкую?
– Я бы не хотел. Ведь это значит, что и детство свое отдать, а я ни на что его не сменяю...
– Свое сиротское детство?
– Прекрасное... Это сейчас у меня все время какие-то фальшивые претензии. Или еще недоволен чем-то. А в детстве настолько ты благодарен солнышку, звездам, что и ночь наступает – хорошо, и утро – хорошо. За все ты только благодарен бесконечно. И дальше эти дни становятся еще драгоценнее. Они помогают переживать сегодняшний возраст.

Алексей Леонидович родился весной. И хотя по русской традиции о весне у Решетова стихов гораздо меньше, чем об осени, Виктор Астафьев сравнивал его стихи с музыкой капели. «И в каждой капле, – с восхищением говорил Виктор Петрович, – зернышко солнца, крупинка сломанного луча от мерцающих звезд...»