ЛЮБИМЫЙ ГОРОД N13
ПРОГРЕСС 

Отважная гимназия

Одной из главных достопримечательностей города Рязани была Первая казенная гимназия. Впрочем, слово “казенная” к ней не совсем подходило. Скорее все-таки наоборот: в достаточно консервативном городе она имела славу этакого оплота вольнодумства.
Но ничего не поделаешь. Гимназии до революции делились на казенные (то есть существовавшие на деньги из казны) и частные. У этой не было ни частного владельца, ни каких-либо щедрых спонсоров. Она была типичным госучреждением и репутацией своей была обязана только чудесному соединению в ее классах и рекреациях огромного числа оригинальнейших и светлых личностей.

Начало

Рязанская гимназия была открыта в 1804 году. До этого главным образовательным учреждением было народное училище. В училище на протяжении четырех лет преподавались основы математики, физики, механики, русского языка, чистописания, истории, географии, черчения, архитектуры и Закона Божия. Несмотря на ряд предметов, современным школам не присущих (например, архитектура или же механика), для подготовки к университету этого объема не хватало. Требовались языки (мертвый латинский, а также живые – немецкий с французским), философия, политэкономия, начала коммерции и более глубокие познания хотя бы в той же математике. Для этих целей гимназии и учреждались.
Открытие нового учебного заведения было крупным событием в жизни рязанского света. Торжества проходили в Дворянском собрании. “Стечение людей по поводу сего было необыкновенно велико”, – вспоминал очевидец. Другой участник тех событий не без удовольствия писал: “Гражданский губернатор Дмитрий Семенович Шишков, в знак своего участия в сем торжестве, угощал в сей день почтеннейшую рязанскую публику обеденным столом более нежели на 60 кувертов”.
Этим обедом закончилось радостное и
беззаботное торжество. За ним наступили проблемы.
В первую очередь они касались формирования собственно классов. Схема вышла непростая: ученики третьего и четвертого классов народного училища стали соответственно учениками первого и второго классов гимназии. Первоклассники народного училища отправились в приходское училище, а второклассники – в уездное. Все недовольства детей, а главное – родителей, строжайше пресекались.
Одновременно с тем возникли и проблемы помещения. Первый год гимназисты учились в неком “редутном доме” (он относился к приказу общественного призрения). В 1805 году на средства под патронажем приказа общественного призрения для них выстроили специальный деревянный дом. Одновременно с тем шли поиски нового здания. В 1808 году его нашли – у некой госпожи Семеновой был приобретен обширный особняк, можно сказать, дворец, построенный самим Матвеем Казаковым.
Его пришлось серьезно перестраивать – ведь планировка дома была анфиладной, учебное учреждение требовало коридорной системы. Лишь в 1815 году строители закончили работу. Вышло хорошо – и внутри, и снаружи. Сам критик Белинский, проезжая Рязанью, писал: “Я тут первый раз, собственным своим опытом узнал, что в России есть прекрасные города… Из великого числа прекрасных строений мне особенно понравилась губернская гимназия”.
Однако же главной проблемой было все же отсутствие в России гимназического опыта. Один учащийся начального периода существования гимназии (выпуск 1812 года) вспоминал: “Надобно сознаться, что в то время ученические мои знания, почерпнутые в гимназии, весьма были ограниченные… В оправдание замечу, что в гимназии обучение происходило крайне небрежно и никто не обращал внимания ни на успехи и поведение учеников, ни на педагогические способности учителей. Директором гимназии был прокурор, весьма редко классы посещавший”.
Требовалось время для того, чтобы рязанцы освоили новый для страны вид образовательной деятельности.

Жизнь

Гимназический быт в те времена очень сильно отличался от современного школьного. Уроки продолжались с девяти утра и до полудня, затем – перерыв до двух часов, после чего – снова уроки, уже до пяти вечера. Экзамены были в конце каждого класса. При этом они обставлялись как этакие общегородские праздники – с помпой и в присутствии большого числа приглашенных.
Ответы требовались точные. К примеру, на вопрос: “Каков дух и содержание законов Ликурга и Солона?” – следовало отвечать: “Солон достопримечателен в истории мудрости. Он соорудил великолепный храм, издал законы мудрейшие, и народ в его царствие наслаждался полным счастием”.
Попытка изменить в ответе хотя бы несколько слов могла быть приравнена к незнанию вопроса.
Неучам грозила перспектива в лучшем случае остаться на второй год, а в худшем вообще спуститься на класс ниже, то есть из третьего класса перейти во второй. Зато за особенно блестящие ответы полагалась премия – в первую очередь, конечно, это были книги. Однако книги, мягко говоря, довольно неожиданные для казенного учреждения. Вот, к примеру, как один из гимназических выпускников, И.И.Янжул, писал о собственной награде: “В качестве отличного ученика с первого до последнего года пребывания в гимназии я получал ежегодно похвальные листы и так называемые “награды”, т.е. книги в хороших переплетах, по постановлению гимназического совета и, вероятно, приобретаемые по рекомендации учителей. Дважды в числе этих книг в подарок от гимназии я, первый ученик, получил сочинения по истории революции Гарнье Паже, сначала по французской, другой раз – по итальянской… Такой выбор книг, вероятно, невозможный впоследствии, никого тогда (в середине девятнадцатого века. – Авт.) не удивил, и книги эти были мне торжественно вручены на акте чуть ли не из рук и с благословением рязанского архиепископа Смарагда”.
По окончании же церемоний награждения, как правило, устраивали ученический спектакль.
Впрочем, за исключением экзаменов, жизнь гимназистов была в основном приятной и спокойной. К этому в первую очередь располагал уютный казаковский дом с его ближайшими окрестностями. Поэт Яков Полонский вспоминал об этом: “При гимназии было два двора: один – большой квадратный двор, другой – задний, где я помню только какие-то сараи и ретирадные места. При входе на двор, направо, был задний фасад гимназии; прямо через двор двухэтажный деревянный флигель, где жил директор; налево длинная изба для сторожей, и в самом углу по диагонали стоял небольшой домик с двумя низенькими крыльцами под навесом. И этот домик мне особенно памятен. С одной стороны его, вдоль окон, шел небольшой цветник, а с другой (за квартирой учителя Ставрова) шел обрыв или холмистый берег, спускающийся к Лыбеди. Тут были разбросаны дорожки, кусты, клумбы и даже, как кажется, была небольшая беседка. Мне редко удавалось заходить в этот садик, и при этом я должен добавить, что и садик, и гористый берег, и все, что я видел, казалось мне в сильно преувеличенном виде: обширнее, выше, привольнее, чем на самом деле”.
Другим достоинством было искреннее содружество членов различных социальных групп. Известный педагог Алексей Дмитриевич Галахов, также обучавшийся в этой гимназии, писал об ее ученическом составе: “На одних лавках с немногими дворянскими детьми сидели дети мещан, солдат, почтальонов, дворовых… Сословное различие моих товарищей обнаруживалось и в одежде, и в прическе: одни ходили в сюртуках и куртках, снимая зимнюю одежду в нижнем этаже дома, а другие зимой сидели в тулупах и фризовых шинелях, подпоясанных кушаком или ремнем. Прическа также не отличалась одноформенностью: многие стригли волосы в кружок, а иные вовсе не стригли их, как дьячки. Наконец, возраст был заметно неровный: наряду с девятилетними, десятилетними мальчиками сидели и здоровые и рослые ребята лет шестнадцати и семнадцати – сыновья лакеев, кучеров, сапожников”.
При этом гимназическое общество как бы не ощущало тех своих различий. Яков Полонский вспоминал: “Что касается до нас, учеников, то между нами не было никакого сословного антагонизма. Дворяне сходились с мещанскими и купеческими детьми, иногда дружились, и так как мальчики низших сословий, в особенности самые бедные, нередко отличались своею памятью и прилежанием, случалось, что беднейшие из них брали на время учебные книжки у дворянских сынков, а дворянские сынки ездили к ним в их домишки готовить уроки или готовиться к экзаменам. Товарищество, вообще, было недурное, хотя жалобу на товарища никто не считал чем-то вопиющим или достойным порицания. Помню, один из учеников зажилил у другого старинные серебряные часы. Как тот ни добивался от него возврата этих часов, ничего не добился и пожаловался инспектору Ляликову. На другой день часы были возвращены”.
Словом, в гимназии существовал какой-то идеальный мир, состоящий из граждан демократичных, готовых оказывать друг другу поддержку и при этом законопослушных. То есть во время конфликта не учиняющих несправедливый самосуд, а обращающихся к силе справедливого закона (к инспектору Ляликову, например). Однако же не все здесь было безмятежно. Тот же Галахов вспоминал: “Это пестрое общество, говоря правду, не могло похвалиться приличным держанием. До прихода учителя в классе стоял стон стоном от шума, возни и драк. Слова, не допускаемые в печати, так и сыпались со всех сторон. Нередко младший класс гуртом бился на кулачки со старшим. Бой происходил на площадке, разделяющей классы, и оканчивался, разумеется, побиением первоклассников. Однажды, я помню, какой-то бойкий школьник второго класса вызвался один поколотить всех учеников первого. Но он потерпел сильное поражение: толпа одолела самохвала, наградив его синяками под глаза”.
Учителя и инспекторы старались бороться с подобными шалостями. Хотя так называемые телесные наказания (то есть порка) вскоре после основания гимназии были запрещены, старшее поколение не останавливалось перед подзатыльниками и трепанием за волосы. Но чаще ограничивались более гуманными репрессиями – стоянием, к примеру, на коленях или же лишением обеда.
Внеклассной работы в те времена, разумеется, не было. Она сводилась разве что к участию в различных церемониях общерязанского масштаба – скажем, визите членов правящей фамилии или городскогом юбилее. В брошюре “Празднование 800-летия г. Рязани 20 – 22 сентября 1895 г.” сообщалось: “Утром 20-го воспитанники учебных заведений, явившиеся в классы, были обрадованы увольнением от занятий на три дня”. Однако это “увольнение” сопровождалось новыми обязанностями. Например, такими: “Ильинская площадь, примыкающая к зданию присутственных мест, со всех сторон была оцеплена войсками, назначенными для поддержания порядка. Прибыли войска с тремя оркестрами музыки, пожарная команда в пешем строю, – и заняли места на площади. Одни за другими являлись ряды, попарно, учеников и учениц всех учебных заведений со своими воспитателями и занимали на площади назначенные им места”.
Вот для чего понадобилась столь серьезная боеготовность с привлечением пожарных войск.
Сам губернатор обратился с воззванием к рязанскому юношеству:
– Поздравляю всех вас с высокознаменательным событием… Возблагодарим Всевышнего за проявленную милость Божию сохранением в течение стольких веков нашего родного города… Приложите все старание ваше к выработке воспитанием характерных черт рязанцев – сильной воли, прямоты, крепкой веры и любви к Царю и Родине, чтобы впоследствии с беззаветной преданностью к возлюбленному Монарху поработать дружно на пользу рязанского края для славы Родины, вечно памятуя завет ваших предков.
Ученики с равнодушием слушали о перспективах, уготованных им городским руководством.
По окончании речи учащихся отвели в Городскую управу, где вручили им конфеты и брошюры: “Сказание о святом Василии, первом епископе рязанском”, “Святой Благоверный Князь рязанский, великомученик Роман Ольгович” и “Герои рязанские в 1237 году”.
“Всех коробок конфет роздано 1046, а брошюр 4500,” – отчитались организаторы празднества.
А ученикам предстоял еще один незапланированный выходной.

Учителя

Бесспорно, характер рязанской гимназии (и соответственно ее репутация) в первую очередь зависел от ее главного руководителя, то есть директора. Первым директором автоматически сделался Андрей Иванович Толстой (именно он ранее возглавлял народное училище). Затем директора менялись, и притом довольно шустро. Промелькнул, например, некто Воскресенский. О нем остались следующие воспоминания: “Директор гимназии редко бывал в трезвом состоянии, почему мы и зрели его лик раза два в год, не больше: перед началом учения, в августе, и по окончании его, в конце июня. В оба раза он являлся как важная особа, давал нам строгие наставления, после которых, не знаю для чего, грозил нам пальцем. Редко видя его, мы не могли к нему присмотреться, как лисица ко льву, и потому очень боялись его”.
Боялись конечно же зря. Ведь Воскресенский, очевидно, очень мало интересовался жизнью гимназистов, а значит, и вреда не представлял ни для учеников, ни для учителей. При таком руководителе в гимназии вполне могла начаться этакая околодемократическая вольница.
Усилилась она при следующем шефе – при полковнике в отставке Иване Михайловиче Татаринове. Сам он был масон, а супруга его, знаменитая в своей эпохе Екатерина Филипповна, жила в Петербурге, где возглавляла секту “русских квакеров”. Квакеры собирались в Михайловском замке (им негласно покровительствовал император Александр), пели псалмы, исполняли свои ритуальные танцы, входили в мистический транс, не гнушались пророчествовать.
Понятно, что директора Татаринова трудно было упрекнуть в консерватизме. К тому же и руководителем он был довольно дельным. А.Д.Галахов вспоминал: “Директорство Татаринова принесло много пользы. Он сразу поднял гимназию во мнении рязанского общества, потому что принялся за дело с охотой и любовью. Гимназисты, для которых прежний директор был своего рода мифом, ежедневно видели нового в классе выслушивающим уроки учителей и ответы учеников… Много значило и то обстоятельство, что Татаринов по своему состоянию, чину, образованию и петербургским связям стоял наряду с губернской знатью… Дворянство не боялось уже отдавать своих детей в гимназию и относилось уважительнее к образованию, в ней получаемому. Сообразуясь с потребностью времени, Татаринов ввел частные уроки танцев для желающих, с платою по 25 рублей в год, пригласив отличного учителя, итальянца Коломбо”.
В 1827 году Татаринова заменил другой военнослужащий, гвардии штабс-капитан Николай Николаевич Семенов, лично знакомый с Николаем Первым. Кстати, сам император, когда, будучи проездом в городе, зашел в гимназию, чрезвычайно удивился новому поприщу Николая Николаевича.
– Ба! – воскликнул царь. – И ты, Семенов, попал в ученые!
Семенов также отличался некоторым вольнодумством. Говорили, что ратное поприще он оставил вследствие событий декабря 1825 года – вроде бы Николай Николаевич как-то был связан с восставшими, однако не настолько сильно, чтобы отправиться на Нерчинские рудники.
Затем был Федор Шиллинг, сильно отличавшийся от своих более демократичных предшественников. Именно при нем отменили в российских гимназиях телесные наказания, что очень огорчило Федора Ивановича. Он выступил перед гимназистами со скорбной речью:
– До сих пор вас секли за ваши вины из-за вашей же пользы, чтобы сделать из вас прилежных и знающих людей, но теперь начальству угодно, написали мне из Петербурга, чтобы телесное наказание, т. е. сечение, больше не применялось. Но не думайте, что ваши вины останутся ненаказанными: виновные в дурном поведении и учении, как и прежде, будут заключаться в карцеры и лишаться обедов и отпусков.
Зато при Шиллинге значительно усовершенствовалась хозяйственная часть гимназической жизни.
Довольно колоритными людьми, были, конечно, и преподаватели гимназии. Здесь, например, служил историк Дмитрий Иловайский, ставший позднее одним из известнейших профессоров Московского университета. Он тогда уже был личностью выдающейся. И.Янжул вспоминал: “Я застал в гимназии учителем истории известного Д.И.Иловайского, он слыл между товарищами за весьма хорошего и интересного преподавателя истории… он нас с товарищами… в то время интересовал гораздо больше, чем его исторические познания (учебника его еще тогда в печати не существовало), своею гимнастическою ловкостью и искусством драться на рапирах”.
Иловайского сменил другой историк – Дмитрий Григоров. Один из современников писал о нем: “В провинциальном городе, среди поголовной спячки и пустого времяпровождения Григоров являлся светлым и отрадным исключением. Он усердно следил за литературой и журналистикой и по широте развития и серьезности ума был целой головой выше своих коллег… Его общество очень любила известная писательница, жительница Рязани Н.Д.Хвощинская-Зайончковская”.
Литературу здесь преподавал А.Златовратский. Один из учеников вспоминал: “Это был горячий, увлекающийся человек, с наилучшими стремлениями, с горячею любовью к людям и ко всему возвышенному и благородному. Относился он к нам совершенно просто. Разбирая с нами какое-либо литературное произведение, он касался не только достоинств или недостатков последнего, но и развивал попутно свои взгляды на жизнь и людей, на задачи предстоящей нам самостоятельной жизни, и все это так горячо, так возвышенно, благородно, что мы с увлечением слушали его и, конечно, искренне любили”.
Особенно Златовратский любил сочинения своего друга Николая Добролюбова. И после смерти Николая Александровича он со слезами на глазах читал ученикам свое любимое из добролюбовских стихотворений:

Милый друг, я умираю
Оттого, что был я честен,
Но зато родному краю
Вечно буду я известен.

Самые чувствительные слушатели тоже еле сдерживали плач.
Даже обычное чистописание и рисование преподавал здесь “академик”, то есть выпускник академии художеств Николай Степанович Иванов. Подобное случалось крайне редко.
И даже после революции, когда в историческом здании первой гимназии расположился Рязанский сельскохозяйственный институт, традиция каких-то необычных педагогов сохранялась. Правда, уже в несколько странных формах. Здесь, к примеру, доцентом химической кафедры в 1949 году стала Н.Решетовская, супруга писателя А.Солженицына. Она писала: “Город нравится. Тогда он был тихим. Сохранилась старина. Даже здание института, бывшая мужская гимназия, – строгой классической архитектуры… Мне выделяется веселенькая белая с голубым комната в здании института”.

Ученики

Конечно, такая гимназия способствовала появлению каких-то особенно выдающихся учеников. И в наши дни на здании красуется табличка, которая начинается словами: “В этом здании до революции помещалась 1-я губернская гимназия, в которой учились знаменитые рязанцы”. Авторы таблички выделили восемь человек. И это, разумеется, отнюдь не полный список.
Здесь делал свои первые успехи упомянутый уже Яков Полонский. Он написал стихи к приезду наследника престола Александра Николаевича (будущего царя Александра II). По поводу этих стихов поэта вызвал сам Жуковский: “Наверху, то есть на антресолях, было, как кажется, две комнаты. В первой из них, пустой, я остановился. В другой слышались голоса – там были, очевидно, гости и стоял дым от трубок. Кто-то доложил о моем приходе. И вот, вижу я, выходит ко мне высокий, полный, несколько сутулый, мне совершенно не знакомый господин… Этот господин был Василий Андреевич Жуковский. Он сказал мне, что стихи мои ему очень понравились, что наследник благодарит меня и жалует меня золотыми часами”.
Также упомянутый Галахов скромно отмечал в своих воспоминаниях: «Публичный экзамен был для меня торжеством. Родители восхищались мною как первым учеником. На акте раздавали посетителям мое сочинение “Об истинной славе”, напечатанное в губернской типографии».
Гимназию окончил и художник Петр Михайлович Боклевский, знаменитый иллюстратор “Мертвых душ”. Правда, в гимназические годы он не слишком выделялся из толпы учеников. “Старается, хорошего поведения, способности довольно хорошие” – так и не более характеризовало его гимназическое руководство. Только спустя десятилетия он стал известным человеком, и Владимир Короленко дал ему характеристику совсем другую: “Лучших иллюстраций к Гоголю после рисунков Боклевского (в оригинале) я не встречал, а Павла Ивановича Чичикова я уже иначе и не представляю”.
Учился здесь историк и издатель “Русского архива” Петр Бартенев. Этот факт откликнулся в “Истории одного города” М. Салтыкова-Щедрина. По словам Михаила Евграфовича, авторы этой “истории” признавались: «Единую имели опаску, дабы не попали наши тетрадки к г. Бартеневу и дабы не напечатал он их в своем “Архиве”».
Гимназию заканчивал и летчик Беляков, один из участников знаменитого перелета из СССР в Америку через Северный полюс.
Учился здесь (правда, не доучился) и Иван Мичурин. Он был исключен “за непочтительность к начальству” – в сильный мороз не снял перед директором гимназии свой головной убор. Однако есть иная версия: якобы дядя будущего естествоиспытателя поссорился с гимназическим директором, который подло отыгрался на ни в чем не повинном племяннике.
Как бы там ни было, но клеймо непочтительности с Мичурина снято. В 1912 году он получил от департамента Американских Штатов более чем заманчивое предложение: “Для постановки опытов, по Вашему собственному выбору, Вам будут отведены обширные плантации в широтах, которые Вы укажете. На плантациях будут оборудованы лаборатории, какие Вы найдете нужными. Вам будет дано столько рабочих, помощников и учеников, сколько потребует размах работы. Вам будет предоставлен в собственное владение пароход. Из России будут перевезены все Ваши растения, все имущество, все, что Вы укажете. Вам будут предоставлены возможности добывать семена из всех уголков земного шара. И лично Вам будет выдаваться содержание в 8000 долларов”.
И Мичурин, отнюдь в то время не роскошествовавший, отказался, проявив патриотизм и, разумеется, почтительность к своей родной стране.
Но самым, вероятно, выдающимся из всех имевших отношение к гимназии был Константин Циолковский. “Корни-то мои в Рязанской земле, – писал он. – В том краю протекли едва ли не лучшие годы… И грамоте мать научила, и первые смелые мысли пришли”.
Циолковский не учился и не преподавал в гимназии. Зато именно здесь он сдал экзамен на звание учителя (и тем самым обеспечил себе средства к жизни).
Испытание проходило не просто. Циолковский потом вспоминал: “Первый устный экзамен был по Закону Божию. Растерялся и не мог выговорить ни одного слова. Увели и посадили в сторонке на диванчик. Через пять минут очухался и отвечал без запинки… Главное – глухота меня стесняла. Совестно было отвечать невпопад и переспрашивать – тоже… Пробный урок давался в перемену, без учеников. Выслушивал один математик. На устном экзамене один из учителей ковырял в носу. Другой, экзаменующий по русской словесности, все время что-то писал, и это не мешало ему выслушивать мои ответы”.
И в результате Циолковскому, несмотря на глухоту, было присвоено учительское звание. Такое могло совершиться только в Первой рязанской гимназии, видимо, самой смелой из казенных гимназий России.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"