ИДЕИ И ПРИСТРАСТИЯ 
 

Антология тени

Улочка вблизи дряхлого ампирного вокзальчика, вылетающие из-за строений частые электрички. В ветвях рябинок литые ворота словно приподнятой над землей церквушки с высоким крестом на зеленом куполе, – и сколько времени она переносит жесткий вихрь товарняков и четкое, в лад, равномерное топтание опаздывающих пассажирских!
Две пеструшки гуляют по влажному ковру опилок, котенок, любопытствуя, выбирается из крапивы у штакетника, дед, сутулый, с подобревшим от загара лицом, беззаботно сидит на скамейке с наполовину скуренной “Примой” в скрюченных пальцах и щурится молча в стену хмеля на невидимых проволоках. Живет!
Еще поворот, следующий – и поле, травянисто-счастливое, а по нему – серебряная дорога пыли в буграх и впадинах. Вдали, в сиянии неба и величавой облачности, лесополоса с шоссе, линялая от солнца, и впереди – сколько хватает воздуха – полянки тысячелистника, клевера в синих брызгах незабудок и кротких локонцах душистого горошка.
Ближние лапки елочек как на подбор чистые и голубовато-строгие, словно на центральной площади перед вылизанным исполкомом с обвисшим флагом на крыше. А здесь нет флага, только купол неба, круто уходящий в невидимые миры звезд. Если прижать ладони к земле, то можно уловить еле слышный пульс, идущий из страшной глубины, – тектонический голос ее плоти…
Мы готовились сажать картошку на пригородном поле, приехали по асфальтовой рассветной дороге на новеньком, с иголочки, бледно-желтом “Москвиче”. Была весна, снеговая вода в кювете. На фоне весны – бородатый отец в пестрой вязаной шапочке и рабочей синеватой куртке, хипповый в своих солнцезащитных очках, истресканных, узеньких, – на такие была мода в конце шестидесятых. Резиновые сапоги, бурьян, который надо вырывать по травине и сносить в кучу, сверкающие, безупречно чистые стекла “Москвича”. Все собралось в один фокус: мать, отец, я, поле, небо, капли воды…
Картошку больше не сажаем, но вечное – просто! Иногда вечное пытаются выразить словами, но это, как правило, плохо удается. Все, однако, всё о нем знают. И мой умерший отец тоже.
И я живу в поле, в бурьяне, в черном глуповатом шмеле – живу, пока бьется редкий пульс земли и стелется безмолвие под шорох елей. Я наломаю осторожно голубоватых лапок: пусть иголки осыпаются в комнате на стол и устилают его светлую полировку, словно землю, покрытую золотистым сеном.

Неужели, Мария,
только рамы скрипят,
только стекла болят и трепещут?
Если это не сад –
разреши мне назад,
в тишину, где задуманы вещи.

Если это не сад,
если рамы скрипят
оттого, что темней не бывает,
если это не тот заповеданный сад,
где голодные дети у яблонь сидят
и надкушенный плод забывают,

где не видно ветвей,
но дыханье темней
и надежней лекарство ночное...
Я не знаю, Мария, болезни моей,
это сад мой стоит надо мною.

Ольга СЕДАКОВА

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"