ЦВЕТ ВРЕМЕНИ

Люди приграничья

Времена и роли

Когда подъезжаешь к границе, все меняется. Люди смотрят не вовнутрь, а вовне, мало что связывает их с соотечественниками из глубинки, куда больше с ближними и дальними соседями. Жители этих мест редко бывают в центральных областях своей державы, они не делают общепризнанной карьеры, стараются избежать ярмарки тщеславия. Им ни к чему все это: ценности, оставленные за спиной, система образования, кодекс чести, реестр ролей и ресторанное меню родной державы. И в то же время они безумно тоскуют по фундаментальной родине, где все прочно и надежно, где до глобальных перемен и таможенного контроля – годы пути пешком. Они разрываются между этой ностальгией и жаждой побега, потому и болтаются туда-сюда, часто не отъезжая и сотни километров от роковой черты. Так и возникают многообразные ремесла на грани закона, выбранные в соответствии с собственной смелостью и силой воображения, – мелкая торговля, контрабанда, наркотики или драгоценные металлы. Самых отчаянных граница заставляет стремиться вперед, все дальше и дальше – к неизведанным, но распахнутым просторам.
Переезжаешь границу – и наблюдаешь ту же самую картину. И только постепенно продвигаясь вглубь новой территории, начинаешь замечать, как приграничное бурление успокаивается, уступая место настоящей оседлой жизни с ее «вечными» традициями и не менее «вечными» вопросами, с общепринятым распорядком дня и приятной мягкостью нравов.

Разрывы, переломы во времени чем-то напоминают границы в пространстве. Они начинают чувствоваться загодя, за два-три десятилетия, и саднят, как раны, дают знать о себе еще очень долго, до полувека. Поколение приходит в жизнь и вдруг замечает, что все интересные роли разобраны, а то, что осталось на его долю, горчит каждодневной скукой. Так начинается предчувствие обновления. Оно передается от старших к младшим, благо есть искусство, литература и городской фольклор, оно утверждается в строгих формах девических грез и мальчишечьих драк, в покрое штанов и юбок. Глядишь, и это уже не предчувствие, а острое желание, внятное требование: «Мы хотим перемен!» Зато потом, после переворота, за спиной равнодушного часового новой эпохи еще долго будет грызть ностальгическое чувство, желание ничего не упустить, унести на подошвах своих сапог пыль былых времен. «У нас была великая эпоха», – вздыхаешь ты и все-таки идешь дальше, потому что паспортный контроль пройден, судьба проштампована и самого понятия «назад» не существует. Но еще долго исторические костюмы новых десятилетий будут казаться пошлыми и смешными, и друзья-сверстники предпочтут заниматься «собственными делами на фоне всего этого бессмысленного маскарада». Будучи маргиналами в прежней жизни, они окажутся вне каталога хорошего общества и в новую эпоху, – причесанные по собственной моде и одетые на индивидуальный манер жители приграничья.

Общепризнанный разрыв в новейшей русской истории пришелся на начало 90-х годов. Но события августа 1991-го легли на более прочное и менее случайное основание. Последняя четверть ХХ века ознаменована важнейшим в истории поворотом, который О.Тоффлер называет третьей модернизацией и информационной революцией. Здесь можно даже воспользоваться терминологией К.Ясперса и утверждать – вслед за Ст.Никольским, – что мы переживаем «второе осевое время», когда принципы, заложенные еще в античности, затираются и им на смену идут новые, еще до конца не внятные нам ценности и тенденции. Сексуальная революция и контрреволюция, компьютеризация, глобализация, карнавал субкультур, бум вокруг рок- и поп-музыки, новые болезни и методы борьбы с ними, сближение науки и магии, торжество потребительского общества и отторжение от него, противоречивые знаки будущего властно говорят о том, что граница перейдена. Но она еще близко, очень близко.

Там, за спиной, первым ощутило свою чуждость окружающему и холодок близкого рубежа первое послевоенное поколение, родившееся между 45-м и 55-м годами. Один из самых ярких нынешних прозаиков, Михаил Веллер, в эссе «Дети победителей» так пишет о сверстниках: «Мы разогнались, как истребитель ко взлету, но с бетонки слетели в пашню, по вязкому болоту пытались мы взлететь, пережигая в форсаже двигатели, еще надеясь на высоту, скорость, небо, простор, глядя, как крутят высший пилотаж другие, не намного старше нас... Самое многочисленное из советских поколений, дети победителей, отроки оттепели, юноши шестидесятых, к сорока годам не дали ни единого человека, что встал бы вровень с достойными прежних времен. Нет, мы не были ни глупы, ни серы, ни вялы; нас не расстреливали, не пытали, не высылали за границу, не раскулачивали... нас задавили на корню».
Сказано, конечно, размашисто и пафосно, но в объяснении причин этого краха, как мне кажется, сильно преувеличен вес политических обстоятельств. Просто на театре случился кризис, новым актерам не нашлось места, им следовало придумать себе самим свои собственные камерные сцены.
Следующее поколение, нисколько не страдая и не впадая в истерику, так, кстати, и сделало. Те, кому 20 исполнилось в конце 70-х, уже не стремились отметиться на советском спектакле. Они занимались индивидуальной приграничной работой. Поэтому и отравленного самолюбия там меньше, и сломанных судеб...

Однако любая историческая граница, предел, передел – это всегда еще и зеркало. В начале XXI века в социальную жизнь входит молодежь, ставшая чистым отражением ровесников Михаила Веллера. У них как бы все наоборот, они никогда не сравнят себя с истребителем, они изначально готовы казаться маргиналами, случайными персонажами, заработать или своровать на загородный домик, автомобиль, мотоцикл, сгонять к морю и умереть, но время призывает их на ведущие роли, и, хочешь не хочешь, придется соответствовать масштабам задачи. Сперва можно похулиганить, но дальше начинается путь.
Мы уходим вглубь новых, еще не освоенных земель, а там все другое – и закаты, и рассветы, и плач, и смех.