ДЕТСКОЕ ЧТЕНИЕ

Книга на прекрестке поколений,

или Краткое описание карты юношеского чтения...

Обычно много говорят о детском чтении. Аршинные буквы, с картинками книжки – они, как первые шаги по земле, приучают малыша к окружающему миру. Но что-то я мало видал детей, которые отказывались, когда им предлагали на ночь почитать сказку. В раннюю пору книжку любит всякий, и особого личностного выбора тут нет. Вру, разумеется, выбор есть, и многое будет зависеть потом от того, что предпочел ребенок – сказки Пушкина или Хармса, озеро Чад Гумилева или речку с мячиком Барто, бесконечных грустных принцесс Андерсена или малыша, который в обнимку с Карлсоном сидит на крыше. Но повлиять тут практически невозможно, ибо все решают инстинкты, нюх, пристрастия, еще не поддающиеся осмыслению. Существует только одна опасность. Если ребенок от всего сердца любит садистские стишки или сочинения типа «папа мягкий, он простит», насильно впихивать ему золотую рыбку с Мцыри и царя Салтана с вечерами на хуторе близ Диканьки. Так можно навсегда отвратить от чтения, особенно от чтения поэзии. Тем более и Пушкин хулиганил – для своего времени. Он молод был, потому сочинял всякие непотребства. Вспомним, что уважаемый поэт Дмитриев написал, когда прочел «Руслана и Людмилу»: «Мать дочери велит на эту сказку плюнуть». Мы просто не замечаем издевки над почтенными нормами и здравым смыслом, если эта издевка почти двухвековой давности. На нас давит классическая форма. Зато мы замечаем ее у Остера, и именно за это Остера дети любят. Не все дети, разумеется. Есть и такие, которым от рождения нравятся страшные истории: как мальчик наврал маме и испугался, что помрет, как коготок увяз и всей птичке пропасть. Что же, у графа Льва Николаевича тоже должны быть свои маленькие читатели...
И все же лет в 6–10 еще не решается, будут ли дети в принципе читать, окажутся ли они способными к полноценной интеллектуальной и духовной жизни или останутся марионетками, слепыми куклами в сетях потребительского общества. Да-да, не будем смущаться, вопрос о подростковом и юношеском чтении, о том, как складываются отношения между личностью и Словом в 14–20 лет, – это решающий вопрос всей жизни. В эпоху всеобщей грамотности, кино, теле- и радиовещания, компьютеров и клипов именно здесь проходит водораздел. Упущенное в этот период наверстать практически невозможно, не зря Олдингтон как-то сказал, что всю свою жизнь человек варьирует те 5–6 мыслей, которые пришли ему в голову до шестнадцати. Существуют, конечно, гении, существуют и исключительные случаи, но не о них сейчас речь. В исключительном случае человек тем более читает книжки.
И на нашу беду тут же, в области подросткового чтения, скрыта очень трудная проблема. Занимаясь в силу своих основных научных интересов составлением своеобразных культурологических каталогов, названных мною «картами времени», я был поражен, насколько различны схемы общественных ожиданий, связанных с юношеским чтением, и реальные пространства литературных интересов людей от четырнадцати до двадцати лет. Из-за этого расхождения взрослые часто теряют интеллектуальный контакт со своими детьми, интересы поколений расходятся, и старшие теряют возможность диалога с младшими. В итоге общество вновь и вновь раскалывается, и пока преподаватели думают, отчего это малые дети не читают, читающие молодые люди, которые в большинстве своем полагают себя вполне зрелыми и интеллектуально сформировавшимися персонажами, произносят с растяжкой весьма соблазнительное для них разочарованное
«м-да, они ни черта не смыслят» и уходят прочь.
Пример? Примеров тысячи. Каждый уважающий себя интеллектуал за последние годы хоть раз, да заявил, что тексты Гребенщикова не стихи, Пелевин не чета Толстому и Фадееву, а Харуки Мураками и вовсе безвкусная поделка. Разумеется, их слушатели, те, которые только что прослушали последний альбом БГ или с наслаждением прочли «Чапаева и пустоту» и «Dance, dance, dance», окончательно определили место всем высказываниям этих героев нашего культурного истеблишмента на вселенской свалке с не подлежащим пересмотру наименованием «смертная скука».

Существует один очень любопытный и до сих пор никем не объясненный историко-культурный закон. Каждое поколение остро чувствует, что ему не понадобится в его путешествии по времени, в лучшем случае окажется экзотикой. Скажем, уроки чистописания в эпоху компьютеров или умение завязывать шнурки, когда торжествуют сапоги на молнии. Такая же тенденция существует и в более тонких областях. Например, модные писатели перестают выписывать характер с той же дотошностью, как это делали Стендаль или Флобер. И темп жизни становится таким, что характеристическое не замечается, при всем отчуждении в людях больше проступает универсальное, и каждую человеческую историю мы склонны рассматривать как метафору собственной жизни. Разумеется, книжки о злоключениях Растиньяка пылятся на полках, еще недавно в ходу были приключения Мерсо, но теперь, кажется, восторжествовал «человек-овца» во всем его убогом величии. Впрочем, есть еще «Вавилонская библиотека» и «Хазарский словарь», так что не надо слез...

Размышляя над всеми этими трудностями и нюансами, я попытался нарисовать своего рода карту «юношеского чтения», или, если угодно, дать оптимальный путеводитель по вхождению в интеллектуальную жизнь начала ХХI века. Разумеется, это лишь вариант, один среди многих, и найдутся сотни желающих поспорить со мной, заклеймить меня и, быть может, стереть с лица земли. Дай-то Бог! Хуже будет, если в наше холодное время родители и учителя просто поспешат отправить своих чад на мидовские курсы английского языка, столь нужные потенциальным юристам и менеджерам, прочь ото всей этой романтической богадельни...

Итак, примерное описание карты юношеского чтения...

Фэнтези

Фэнтези – самые современные ворота в мир литературы. Чтение Роулинг, Толкиена, Урсулы Ле Гуин, даже Перумова с Хербертом служит своего рода приглашением в область мышления и переживания. Едва ли не главное обаяние этих книг в создании особого пространства, отсутствующего и в реалистической прозе, и в «научной» фантастике. Читатель втягивается в путешествие, он может как бы начать действовать на поле придуманного мира. И не зря по всей России поклонники фэнтези составляют несколько субкультур – учатся в школах волшебства, выходят на поля сражений, участвуют в философских диспутах. Они привыкают к мысли, что не следует быть статистами на театре истории, нужно и можно властно вмешиваться в ход спектакля и по собственной воле менять его течение. Эти полусказки, полумифы, полуметафоры на самом деле обладают волшебной властью. Их фанатичные поклонники никогда не смирятся с ролью стандартных единиц в статистике массового общества.
С фэнтези граничит поэтическая проза, та, где в центре сюжета один-единственный смыслообразующий символ. Прежде всего вспоминаются здесь Антуан де Сент-Экзюпери и Ричард Бах, ведь у них, пусть разделенных целой эпохой, исключительно ярко сияет небо. И тот, кто любил лет в двенадцать «Маленького принца», обязательно прочтет в четырнадцать «Чайку по имени Джонатан Левингстон» и чуть позже – «Военного летчика».

Философия

Как ни странно, от ворот Фэнтези путник почти сразу попадает в долину Философии. Греческие мифы, фрагменты, иногда индийские предания, порой письма Сенеки – и дорога раздваивается. Меньшинство свернет в сторону христианского богословия, увлечется Августином, ранней житийной литературой, прочтет все о Серафиме Саровском и Амвросии Оптинском. За них можно быть спокойными. Их судьбы под надежной защитой тысячелетней традиции.
Но большинство выберет романтические холмы ницшеанства. Смех и пляска Заратустры, сны о сверхчеловеке, знаменитое «собираешься к женщине – не забудь плеть» – как это привлекательно в шестнадцать лет! Я сам вспоминаю с восторгом: у отца имелось старое издание «Заратустры», в несколько выпусков, кажется, приложение к «Ниве». В советскую пору тексты Ницше были редкостью, мы читали их с одноклассниками вслух, и все интересовались у нашей подруги Дарьи: «Что, Дашка, хочешь отведать плетки?»
От Ницше существует несколько путей. Самый рискованный ведет в темные пещеры оккультизма. Подростки очень любят тайны, и будет здорово, если они смогут избежать увлечения Папюсом, Кроули и Ла Вэем. Не менее опасны болота национал-большевизма и смежных с ним идеологий. Но если вы застанете своего сына за чтением Дугина, Майринка, Лавкрафта, Генона или материалов интернет-сайта «Арктогея», не спешите гнать его прочь. Это его дорога в мир мысли, и возможно, другой ему не дано.

Достоевский

Гораздо интереснее перейти от Ницше к Достоевскому. Романы Достоевского таковы, что чувство удивления, оторопи, восторга возникает почти у всех, кто прочел их всерьез, не делая для себя скидок. Здесь целая школа игры в смыслообразование, а чем, как не поиском смысла, занят человек, пораженный в шестнадцать лет неизбежностью смерти, не способный принять ее.
Но увы! При том, как Федор Михайлович преподается в большинстве русских школ, – лучше б учителя навсегда забыли, что существовал такой писатель, страдавший падучей и любивший рулетку больше роковой барышни Сусловой.

Экзистенциализм

Прямо у ног Достоевского берут начало крутые тропы экзистенциализма. Мерсо слишком спокойно говорит об умершей матери, но метко стреляет в прохожего араба. К тому же тошнота так часто подкрадывается к горлу, что нет никаких оснований задумываться о собственной участи. Сизиф тащит камень на гору, и камень рушится с горы. Только чума, всепоглощающая эпидемия чумы способна избавить город и мир от хохочущего абсурда.
Дальше – все что угодно, лишь бы не «Процесс», не засасывающий навсегда Франц Кафка...

Гессе

При благоприятном исходе крутые подъемы и спуски экзистенциализма выведут прямо к живописным берегам Германа Гессе. После «Паломничества в страну Востока» и «Сидхартхи» будет еще соблазнительный Демиан, трактат о Степном волке и правила игры в бисер. Эти тексты научат неумех, домашних увальней ловить детей над пропастью во ржи и странствовать без копейки по автотрассам Джека Керуака. Время еще есть, жизнь только начинается.

Иные врата...

Впрочем, в мир литературы существуют и другие ворота. Особняком стоит историческая проза. Генрих Манн, за ним его брат Томас. Или антиутопии, мрачные двойники фэнтези. Тут недалеко до того же Кафки с его «Исправительной колонией».
Разумеется, в изобилии представлены и более увлекательные пейзажи. Например, полный приключений городской мир мужского романа. Потерянное поколение – Олдингтон, Фицджеральд и конечно же Эрнест Хемингуэй – на редкость прочно обосновалось на нашей земле. Сражения, победы, коррида, бары, девушки, любовь и смерть там за рекой, в тени деревьев, на празднике, который всегда с тобой, легко заменят приключения хранителей кольца и турниры волшебников в Средиземье. Просто нынче это более экзотический выбор...

Даже погружение в субтропики эротической литературы в конце концов может вывести в страны с более сухим и полезным климатом. Не надо бояться Эмануэль Арсан, за ней следует Лоуренс, а за ним уже и Лоренс Даррелл с его «Александрийским квартетом». Вот и все, дорога сделана, мир открыт. Не зря же говорят, что любовное томление и желание – неизменный двигатель всех подвигов и свершений. И том с «Темными аллеями» – если собрание Бунина представлено в вашей домашней библиотеке – есть смысл выставить на самое заметное место.

На границе эротики и мужского романа в одиночестве возвышается плато Генри Миллера, второго после Гессе надежного проводника из области литературы в реальную повседневную жизнь. Миллер, умевший с блеском соединить тончайший анализ Матисса с предельно жесткими и при этом восхитительными описаниями людей и их любви, конечно, куда предпочтительнее, чем маркиз де Сад, включенный, кстати, во французскую школьную программу. Впрочем, некоторые филологи описывают автора «Жюстины» как своего рода анти-Достоевского, но при виде всех этих культурологических домыслов мои географические познания путаются, и карта теряет смысл...