ТЕОРЕМА СОЦИУМА

Твердая рука Петра Аркадьевича

Реформы Столыпина не могли увенчаться успехом,
потому что опирались на насилие, а не на согласие общества

Сегодня к масштабам столыпинского насилия, сравнивая его с некоторыми страницами последующей истории, относятся несколько иронически. Подумаешь, 1102 человека казнили военно-полевые суды в 1906–1907 годах; 2694 человека повесили в 1906–1909 годах по приговору военно-окружных судов; столько-то тысяч расстреляли без всяких судов карательные экспедиции Раниенкампфа, Меллер-Закомельского, Орлова; 23 тысячи отправили на каторгу и в тюрьмы; 39 тысяч выслали без суда; сотни и сотни тысяч подвергли обыскам, арестам, приводам в участки... По сравнению с тем, что было потом, – всего ничего... Но современникам-то приходилось сравнивать с тем, что было до того, а за предыдущие 80 лет казнили в среднем лишь по 9 человек в год.
Но подлинные масштабы насилия проявились именно при проведении аграрной реформы. По закону передел общины происходил раз в 12 лет. С 1908 года переделы стали постоянными, ибо по новому закону их производили по требованию даже одного общинника, пожелавшего выделить надел или уехать за Урал. А такой передел означал передвижку всех крестьянских земель. Между губернаторами шло открытое соревнование за процент “выделившихся”, и они принуждали крестьян силой. И это касалось уже не тысяч, а миллионов...
Что же получилось из аграрной реформы?
Во-первых, она приняла принципиально иное направление, нежели это задумывалось ее творцами. Не выделение “сильных и трезвых”, не создание слоя “крепких хозяев”, которые могли бы стать опорой режима, а исход из общины прежде всего слабых. Из 15 миллионов крестьянских дворов из общины вышли 26 процентов, то есть четверть (им принадлежало лишь 16 процентов надельной земли). 40 процентов выделенной земли сразу продали, а это четверть всей земли, перешедшей в личное владение. По данным А.П.Карелина, 2,5 миллиона хозяев лишь формально вышли из общины, то есть укрепили свои наделы, но в составе общинных земель. Иными словами, с точки зрения тех задач, которые ставились перед ней, реформа провалилась.
Во-вторых, оказавшись недостаточной для решения аграрного вопроса, реформа оказалась вполне достаточной для того, чтобы разрушить привычные устои деревенской жизни, то есть жизни большинства населения России. Это создавало атмосферу неустойчивости и всеобщей истерии. А невозможность противостоять издевательствам и насилию, ощущение бессилия против несправедливости – по всем законам социальной психологии – рождали лишь злобу и ненависть.
Аграрная реформа сделала то, чего не смогла сделать революция. Даже в моменты ее наивысшего подъема оставались регионы и социальные слои, стоявшие как бы вне общего движения. Реформа внесла вопрос о собственности и о земле в каждый крестьянский дом. Смута вошла в каждую семью. Член Государственного совета М.В.Красовский, выступая на Госсовете, с горечью отмечал: “Оказалось, что вместо степенных мужиков, которых думали получить в Думу в качестве представителей крестьянства, явилась буйная толпа, слепо идущая за любым руководителем, который разжигает ее аппетиты. Тех консервативных начал, охранителем которых считалось наше крестьянство, в нем не оказалось”.
Весь опыт восьми лет реформы показал крестьянам, что ждать решения аграрного вопроса от власти бессмысленно.
В начале 1914 года, за полгода до начала войны, бывший министр внутренних дел П.А.Дурново в меморандуме на имя Государя-Императора так подводил итог своим многолетним размышлениям:
“Русский простолюдин, крестьянин и рабочий, одинаково не ищет политических прав, ему и ненужных, и непонятных. Крестьянин мечтает о даровом наделении его чужой землей, рабочий – о передаче ему всего капитала и прибылей фабриканта. И дальше этого их вожделения не идут. И стоит только широко кинуть эти лозунги в население... – Россия, несомненно, будет ввергнута в анархию... исход которой не поддается даже предвидению”.

Запоздалая или “догоняющая” модернизация нигде и никогда не напоминала в ХХ веке плавный эволюционный процесс. Использование определенных достижений западной цивилизации традиционными общественными системами, выход на поверхность новых национальных, клановых, религиозных разделений и амбиций, массовое нетерпение, а иногда еще и революционный авантюризм, – все эти факторы неизбежно придавали общественному развитию... конвульсивный и болезненный характер. Практически все “догоняющие” страны и регионы воспроизводили не “рациональную”, а “иррациональную” составляющую европейской модели, т.е. скорее ее катаклизмы, чем ее преимущества”

Юрий Левада