ЛЮБИМЫЙ ГОРОД N12
ПРОГРЕСС 

Родина Галиасов

У русского флота есть несколько родин. Правда, все они увязываются с Петром Великим. Лефортово, где о флоте все больше мечталось; Плещеево озеро, где была построена “потешная” флотилия Петра и где до сих пор хранится его ботик; Воронеж, в котором было на широкую ногу поставлено производство военных судов. Пожалуй, именно Воронеж – родина настоящая, серьезная.

“Работник на троне”

Исследователь Матвей Славинский сообщал: “Преобразователь России Петр I, прибывши в город Воронеж и разсмотрев местное положение, изобилие леса, годного для строения кораблей, близкое расположение устья реки Воронежа, падение ее в Дон, а сего – в Азовское море, мгновенно обратил мысленный свой взор на Азов и Таврию. Упомянутые выгоды родили в нем высокую мысль учредить в Воронеже корабельную верфь, строить флот и посредством оного для своих подданных отворить врата в Черное море, и того же года прислал корабельных мастеров и плотников с потребными повелениями”.
В этом сообщении содержатся не только лишь причины выбора Воронежа для корабельной верфи. Оно говорит также и о роли Петра Первого во всем этом мероприятии. О роли самой непосредственной. Ведь царь и вправду лично руководил строительством русского флота.
Сохранились его собственные письма, адресованные соратникам. Вот, например, послание Апраксину в Архангельск, датированное ноябрем 1695 года: “По возвращении от невзятия Азова с консилии господ генералов указано мне к будущей войне делать галеи, для чего удобно мне быть шхиптимерманом (то есть руководителем корабельных работ. – Авт.)”.
С этого момента корабельные работы находились под тщательнейшим наблюдением царя Петра. И не ему докладывают, а напротив, Петр сообщает своим подданным (не всем, естественно, а высокопоставленным и приближенным) о том, как идет строительство:
“Здесь, слава Богу, все здорово, и суды делаются без мешкоты”.
“Каторги (в смысле галеры. – Авт.) моя и прочих, иные уже в отделке, и на сих днях отпускать станут, а на той неделе и мы поедем”.
“7-го числа с пристани Воронежской соверша и спустя на воду галеру”.
“А о здешнем возвещаю, что галеры и иные суда по указу вашему строятся, да ныне же зачали делать на прошлых неделях два галиаса”.
Естественно, что жители Воронежа в то время интересовались Петром Первым больше (уж во всяком случае не меньше), чем, собственно, корабельными работами. О царе слагались байки, пересказывались всякие истории (сегодня очень трудно выяснить, что правда, а что нет). Вот, например, один из популярнейших рассказов.
На реке Воронеж, на одном из островов, царь выстроил себе дворец, украсив его вход мифическими статуями – Юпитером, Нептуном и Венерой. Однажды Петр вызвал к себе во дворец епископа Воронежского Митрофана. Тот подошел к государеву дворцу и вдруг, не говоря ни слова, повернулся и отправился обратно. Посланникам Петра, пришедшим с требованием объяснения причин, сказал:
– Доколе государь не прикажет свергнуть идолов, соблазняющих народ, не могу войти во дворец его.
Царь разозлился и послал к епископу с повторным требованием, пригрозив за ослушание смертной казнью. Митрофан ответил:
– В жизни моей государь властен, но неприлично христианскому государю ставить языческих идолов и тем соблазнять простые сердца. Я охотнее приму смерть, нежели присутствием своим одобрю сих языческих чтишищ.
И назначил в честь своей ближайшей смерти всенощное бдение. Узнав об этом, Петр рассмеялся и велел снять “идолов”.
Другая история связана с осмотром леса. Один воронежский мужик привел царя в дикое место, где росло несметное количество огромнейших дубов.
– Дубы сии – подлинный магазин корабельных строений, – проговорил Петр и зачем-то стал карабкаться на дерево.
Мужик на всякий случай последовал за государем. Тому это не понравилось, он стал ругаться, пинать своего проводника ногой, грозиться смертной казнью. На что воронежец, не искушенный в придворных законах, ответствовал:
– Не кобызись, Ляксеич, лезь себе хуч на макушку, а свалиться тебе я не дам. Миром к тебе я приставлен.
Петр, не ожидавший столь категоричного ответа, удивился, рассмеялся, позволил мужику следовать за собою дальше, а по возвращении на землю жаловал его золотым червонцем.
Впрочем, это единичные истории. Гораздо больше горожане удивлялись будничному поведению Петра, который не только самолично проектировал военные суда, но и принимал участие в их производстве, то есть рядом с обычными мастеровыми пилил, строгал и колотил.
Впоследствии Михайло Ломоносов посвятил Петру Великому одну из своих од:
Се образ изваян премудрого Героя,
Что, ради подданных лишив себя покоя,
Последний принял чин и царствуя служил,
Свои законы сам примером утвердил.
Воронежцы знали о том по собственному опыту.

“Не ходи, в реке утонешь”

В одном из стихов Андрея Белого есть странный диалог:

“К нам –
В хаты наши!
Дам –
Щей да каши…”

– “Оставь:
Я в Воронеж”.
– “Не ходи:
В реке утонешь”.

Вряд ли поэт имел в виду строительство русского флота. Однако же подобные стихи вполне могли касаться этого периода русской истории. Действительно, работникам жилось несладко.
Если моряки считались “белой костью” (в день им полагались пара чарок хлебного вина, чарка сбитню, чарка уксусу, а также сухари, крупа, соль, ветчина, в пост заменяемая рыбой), то корабельные строители, среди которых были и солдаты, и вольнонаемные, и пленные, и иностранцы, жили, что называется, впроголодь. В одном из документов сообщались результаты этакого социологического исследования: “Велено малолетних солдат, которые ныне на Воронеже, допросить, станут ли они на Воронеже брать В.Г. (Великого Государя. – Авт.) жалованья две доли себе, а треть оставлять и давать на Москве матерям и женам их, у кого есть, и малолетние солдаты все сказали, что они из того жалованья матерям и женам своим, у кого есть, ничего не поступаются, для того, что будет де им из того жалованья матерям и женам своим поступаться трети и им самим прокормиться нечем, также и одежды купить будет не на что”.
Многие были вынуждены заниматься мародерством. Вот еще один занятный документ: “Сентября в 20 день на Воронеже… иноземец кузнечной мастер Юрья Макрек против челобитья воронежца Пимена Полова сыскан и допрашиван. А в допросе сказал: в нынешнем де… году он, Юрья, его Пименовых 15 гусей да 10 уток из пищали дробью не бивал, а сентября де в 17 и 18 числах он, Юрья, на улице, у двора, где он, Юрья, стоит, убил из пищали дробью гусей, а чьи де те гуси были, того он, Юрья, не ведает, а убил де он, Юрья, тех гусей для того, что де ему, Юрью, нечего есть и купить не на что, и из кумпанства де боярина князя Михаила Алегуковича Черкасского кормовых денег ему, Юрью, не дано за работу за 7 месяцев, а опричь де того Юрья никогда никаких гусей не бивал и тех де убитых гусей у него только 4 гуся”.
Однако жалобы не помогли. Решение суда было довольно строгим: “Иноземцу Юрью за его озорничество, что он у воронежца Пименка Полова застрелил его Пименковых дворовых гусей, учинить наказание, бить батоги нещадно, чтоб на то смотря впредь иным его братии также не повадно было бы озорничать, и в которых гусях он не заперся и за них допрашивать на нем по гривне за гусь, а в котором он кумпанстве работает и того кумпанства присланных допросить, для чего ему, Юрью, кормовых денег на 7 месяцев не дают”.
Распри случались и между самими воронежцами. Вот, например, одна из челобитных: “В нынешнем, Государь… году… присланы на Валуйку с Воронежа для описки и меры лесов на корабельное и иных морских судов дела воронежцы Иван да Автомон Стерлеговы, и, будучи они на Валуйке и в Валуйском уезде… лесу не описывают и не меряют, и ездят по уездам для своих взятков, нашу братью, холопей твоих, бьют смертным боем и грабят, и люди их с ножами за нашею братиею гоняются… да они ж Иван да Автомон валуйского площадного подъячного Абросима Жердева, который дан им для письма, били ж смертным боем, и от того бою тот площадной подъячный ныне лежит при смерти, а которые, Государь, наша братия и детишки наши ездят в лес за дровы для топления изб, они Иван да Автомон с нашей братии и с детишек наших лошадей отнимают и грабят, и держат за караулом в одних рубахах, и морят студеною смертью, и ныне, Государь, мы, холопы твои, без дров, не топя избушек своих, озябаем студеною смертью”.
Мало того что воронежское судопроизводство было загружено подобными делами, так еще и приходилось здесь расследовать те преступления, которые творились очень даже далеко от города. К примеру, как-то из Москвы в Воронеж были посланы 23 пленника шведской национальности, притом воронежскому воеводе ставилось в обязанность определить, “кто из них в Великом Новгороде табаком торговал… как ево зовут и чей сын и которого он города или села или деревни житель… и в каком чину был и какой веры и в котором месте полоном взят и хто ево в полон взял”.
То есть расследовалось контрабандное дело.
Впрочем, в некоторых случаях преступники прощались. К примеру, Петр ждал в Воронеже двух корабельных мастеров – Скляева и Верещагина, однако выяснилось, что они задержаны в Москве князем Ромодановским. Царь писал ему: “В чем держат наших товарищей Скляева и Лукьяна? Зело мне печально! Я зело ждал всех паче Скляева, потому что он лучший в сем мастерстве, а ты изволил задержать. Бог тебя судит! Истинно никого мне здесь нет помощников. А чаю, дело не государственное. Для Бога освободи (а какое до них дело, я порука по них) и пришли сюды”.
И князь Ромодановский отвечал: “Скляева и Верещагина я не задержал: только сутки у меня ночевали. Вина их такая: ехали Покровскою слободою пьяны и задрались с солдаты Преображенского полку: изрубили двух человек солдат, и по розыску явились на обе стороны неправы. И я, розыскав, высек Скляева за его дурость, также и челобитчиков, с кем ссора учинилась… В том на меня не погневись: не обык в дуростях спускать, хотя б и не такого чину были”.
Эта “дурость” в результате сошла с рук мастеру Скляеву: вскоре, несмотря на преступление, он руководил постройками судов и получал самое крупное на всей верфи жалованье – 200 рублей в год.
Кстати, несмотря на денежные трудности, к царскому приезду готовились основательно. Жители должны были пожертвовать с сотни дворов полбыка, барана, молодого барашка, гуся, утку, две курицы и сотню яиц. Отдельно требовалось “выслать ту живность самую добрую, рослую и здоровую, а яйца свежие, а не осенние, чтоб на обиход Великого Государя все было годно, до праздника Светлого Христова Воскресенья за неделю”.
Все-таки Петр Алексеевич был не только работник по плотницкой части, но также и царь.

Тяп да ляп – не выйдет карап

Собственно же корабли в те времена были произведениями плотницкого искусства. Самым красивым из воронежских судов считалась “Предистанция” (то есть “Божье предначертание”), заложенная самим Петром Великим. Головнин писал об этом чуде гетману Мазепе: “О корабле, сделанном от произволения монарха нашего, известую: есть изрядного художества, наипаче что зело размером добрым состроенный, что с немалым удивлением от английских и голландских есть мастеров, которые уже от многих лет сие искусство употребляют”.
Тот корабль был “изряден пропорциею”, украшен деревянными скульптурами и щедрою резьбою. Недаром бывшие в Воронеже голландские художники изображали “Предистанцию” на своих живописных полотнах.
Увы, отнюдь не все суда вышли настолько удачными. Один иностранец писал: “Жар и восторг, с которыми приготовлялись к наступающей войне, почти охладели; Государь исключительно занят переделкою и постройкою кораблей. Дорого построенные корабли дурны и скорей годятся под купеческий груз, чем для военных действий”.
Особенно уродлив был так называемый “Великий галиас”. Фондер Гульст, голландский резидент, писал, что видел столь нелепые суда только лишь у турецкого султана и в Венецианской республике. “Великий галиас” был дорог, бесполезен и безвкусен. Для военных целей это циклопическое судно не годилось, хотя на него было потрачено примерно столько денег, сколько хватило бы на шесть полноценных кораблей.
Он простоял в верфи без дела четырнадцать лет, после чего был спущен на воду, однако же не для каких-то важных целей, а просто чтобы не мешался. “Великий галиас” проплыл несколько верст, после чего был вытащен на берег и долго еще там стоял, пока его не разобрали.
А между тем строительство судов велось с большим упорством. Не забывали и об отдыхе. Особенный журнал запечатлел и то и это. Вот фрагмент отчета о строительстве восьмидесятипушечного корабля “Старый Орел” (в котором принимал участие сам Петр Первый):
29 мая 1701 года “в четверток, в празднество Вознесения Господня заложили корабль; всей компаниею по гвоздю вколотили, фалшкиль прибили к килю и тот киль положили”.
30 мая 1701 года “веселились довольно”.
5 июня 1701 года “поставили форштевен и ахтерштевен; всей компаниею были и веселились”.
И так далее.
А уж названия судов, а также данные некоторым из них девизы отличались изяществом и оригинальностью. Вот лишь некоторые из них:
“Колокол” (“Звон его не для него”),
“Барабан” (“Непотребен без грому”),
“Три рюмки” (“Держите во всех делах меру”),
“Еж” (“Лестию и рукою”),
“Виноградная ветвь” (“После слез происходит плод”),
“Мяч” (“Коль вяще биен бываю, толь вяще поднимаюся”),
“Геркулес” (“Безумное дерзновение”),
“Крепость” (“Биют мя, но и подкрепляют”),
“Звезда” (“Господи, покажи нам пути твоя”),
“Камень” (“Над водами силу имеет”),
“Собака” (“Неробкая верность”),
“Бомба” (“Горе тому, кому достанусь”),
“Черепаха” (“Терпением увидишь делу окончание”),
“Спящий Лев” (“Сердце его бдит”)
и так далее.
А в общем, несмотря на всяческие глупости и недоделки, зрелище флотилии было великолепным. Лев Толстой описывал его в таких словах: “Из Воронежа, к Черкасску на кораблях, на стругах, на бударах, вниз по Дону бежало царское войско. Войско с запасами хлебными и боевыми шло в поход под Азов.
Всех стругов с войсками и запасами было тысяча триста. Если б все струги шли в нитку один за другим, они бы вытянулись на пятьдесят верст; а так как они шли на три части и далеко друг от друга, то передние уже близко подходили к Черкасску, а задние недалеко отошли от Воронежа… Позади всех, на неделю вперед пустив войска на стругах, плыл сам царь в тридцати вновь построенных кораблях с приказами, казною и начальными людьми”.
Победоносный поход начинался.

Петровская “чучела”

Естественно, что Петр Первый и в дальнейшем оставался одной из самых культовых фигур Воронежа. Память о нем, что называется, жила в сердцах жителей города. Но этого, конечно, было мало. Память следовало увековечить материально. То есть поставить монумент.
Впервые с этой мыслью выступил воронежский гражданский губернатор Дмитрий Бегичев. Он обратился с соответствующим отношением к российскому министру внутренних дел. Тот дал добро, воронежцы довольно быстро разработали проект, который в 1834 году был утвержден собственнолично Николаем Первым, императором. О масштабах замысла можно узнать из описания будущего мемориала в “Санкт-Петербургских ведомостях” (сам факт такого описания уже свидетельствует о масштабности затеи): “Сооружение сего памятника соединяет в себе три весьма важные и священные предмета, устройство церкви во имя Святителя Митрофана Воронежского Чудотворца, которая будет еще первая во всей России со времен открытия мощей сего Угодника Божия, учреждение инвалидного дома для успокоения воинов, подвизавшихся на поприще славы и чести, и, наконец, сей памятник увековечит изъявление благодарности потомства к незабвенному благодетелю и отцу отечества, положившему на твердом и незыблемом основании славу и величие России, по чему со всею достоверностью можно надеяться, значительные пожертвования откроют в скором времени возможностью свершить сие дело”.
Пожертвования и впрямь были значительны, однако же они куда-то подевались (в хищении был обвинен предводитель дворянства Н.Шишкин), и на время об идее установки памятника позабыли. Вновь к ней вернулись только в 1857 году. На этот раз замыслы были поскромнее – просто фигура императора, который опирается на якорь. И этот памятник был установлен в 1860 году. Это был первый в городе скульптурный памятник. Открытие его сопровождалось салютом, парадною проходкою Азовского полка и, естественно, обедом на 400 персон в зале Дворянского собрания.
Памятник сделался одним из символов Воронежа. У него встречались горожане, а приезжие могли спокойно отдохнуть от непривычной суеты на лавочке у монумента. Александр Эртель описывал подобные сладостные минуты: “У статуи Петра было безлюдно. Николай сел на скамеечку – у него подкашивались ноги от усталости – и бесцельно устремил глаза в пространство. Внизу развертывался по холмам город: пестрели крыши, толпились дома, выступали церкви; дальше обозначалась широко проторенною дорогой извилистая река, чернели слободы, еще дальше, еще дальше – белая, однообразная, настоящая степная равнина уходила без конца. Мало-помалу на Николая повеяло от этой равнины привычным ему впечатлением простора и тишины. Он начинал успокаиваться, приходить в себя, собирать рассеянные мысли”.
Памятник стал также местом и официальным, представительским. Именно здесь, когда в 1914 году воронежцы готовились к визиту царя Николая Второго, установили гигантскую триумфальную арку. Один только двуглавый орел, размещавшийся посередине, весил двадцать пудов.
Естественно, как и любой известный монумент, он обрастал какими-то историями и легендами. Например, Владимир Гиляровский, будучи в Воронеже, увидел статую Петра, взглянул по направлению его протянутой руки и сочинил такой экспромт:
Смотрите, русское дворянство,
Петр Первый и по смерти строг, –
Глядит на интендантство,
А пальцем кажет на острог!
А за Петровским сквером, как прозвали окультуренную территорию вокруг статуи императора, расположилось “садовое заведение” Карлсона. Рижанин Иван Густович Карлсон торговал здесь рассадой цветов и деревьев. Ассортимент был широк, и о нем извещали бесплатные “большие, обстоятельно составленные и изящно иллюстрированные в тексте множеством рисунков каталоги плодовых и декоративных деревьев и кустарников, роз, растений грунтовых, тепличных, оранжерейных и комнатных, и голландских цветочных луковиц, и т.д. и т.п.”
Иван Густович был настоящим профессионалом. Когда скончался его сын Евгений, Карлсон старший даже это обстоятельство оборотил к успеху своего коммерческого дела. “Изящно иллюстрированный каталог” пополнился новейшей аннотацией: «Роза гвоздиковидная “Воспоминания о Е.Карлсон” составляет совершенно новый класс и большое обогазение ассортимента ремонтантных роз, среди которых еще никогда не существовало подобной по форме розы. Цветы этой великолепной новости совершенно гвоздикообразные бахромчатые, напоминающие самую крупную ремонтантную темно-бархатно-пеструю гвоздику; прекрасно темно-бархатно-пурпуровые, испещренные чисто белыми полосками и крапинками с кармизинно-красным оттенком; кончики лепестков зазубренные, чисто белого цвета, густо махровые, и сильно душистые с очень приятным тонким запахом».
Чувствительные жители Воронежа, конечно, покупались на такой рекламный ход. Прибыли карлсоновского заведения росли.
После революции возникло новое поветрие – сносить памятники царям и “их приспешникам”. Естественно, что монумент Петру был среди первых кандидатов. Но опасность миновала.
“Почему не сбросили чучелу Петра Первого, которая до сих пор красуется в сквере?” – писал некий “Н. К., мастеровой железнодорожных мастерских” в газету “Воронежская беднота”.
И “Беднота” ему ответствовала: “Художник поставил памятник не Петру Первому, а тому стремлению к выходу на большую европейскую дорогу, которым характерно его время… Это стремление было весьма прогрессивно, вело страну к развитию и новым победам над природой… Мы должны уметь отрешиться от старых взглядов на предметы искусства. Не уничтожать старые памятники, а использовать их по-новому – вот лозунг освобожденных рабочих масс”.
“А над Петром воронежским – вороны”, – писала Ахматова. Памятник продолжал оставаться одним из символов города.
Увы, немецким оккупантам было безразлично, что имел в виду “художник” – памятник царю или его стремлению к прогрессу. Статую увезли в Германию на переплавку. Секретарь партийного бюро завода имени Эрнста Тельмана А.П.Ламаш писал о первом дне после освобождения Воронежа: “От проспекта Революции остается страшное впечатление. Нет ни одного целого дома. Все сожжено, все разрушено. Поперек проспекта лежат вековые деревья, много кроватей и другой мебели. Подбитые танки, автомашины. Нет памятника Петру Первому. Петровский сквер весь в окопах, в блиндажах”.
Однако в 1956 году петровский памятник восстановили. Приблизительно в том виде, в каком он украшал Воронеж до войны. И это был редчайший случай воссоздания дореволюционного памятника (и притом царю) в советскую эпоху.
И в наши дни одна лишь эта статуя напоминает о корабельном прошлом города. Река Воронеж обмелела и сегодня абсолютно не годится для такого производства. Еще в 1921 году Виктор Шкловский писал: “Шлюза нет, реки Воронеж нет, – есть довольно длинное болото, в котором, впрочем, можно купаться”.
А “дедушка русского флота” Петр Первый все так же стоит на главной улице города.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"