ЛЮБИМЫЙ ГОРОД N12
СЮЖЕТЫ 

Кольцовский театр

Воронежский театр – один из самых старых. Профессиональная труппа действовала здесь уже в начале девятнадцатого века. Очевидно, что воронежская сцена прошла через все этапы совершенствования этого жанра. И по сюжетам, с нею связанным, можно себе представить историю русского театра вообще.

Один из первых документов, связанных с воронежским театром, относится не к труппе, а к делам имущественным. Директор училищ Воронежской губернии доносит в вышестоящую организацию – училищный комитет Императорского Харьковского университета в январе 1823 года: “Дом, подаренный воронежскими гражданами воронежской гимназии в 1817 году, не был тогда взят в училищное ведомство, не приносил гимназии никакого дохода. По принятии его в мое ведомство… я озаботился, дабы сей дом, пока выгоднее продать будет с публичного торга, о чем имеется предписание, доставлял какую ни на есть гимназии пользу, и теперь она получает за квартирование гауптвахты 500, иностранца Барбарини около 300 рублей. Но верхний этаж сего дома оставлен пуст по ветхости крыши и потолков, которые в разных местах начали уже падать. Г. воронежский гражданский губернатор согласил меня допустить в верхнем этаже театральные представления, которые в нем и в прошлую зиму происходили, с тем, что повреждение будет без издержек гимназии поправлено”.
Так под протечным потолком и начал пробивать свой путь воронежский театр – в условиях, гораздо менее комфортных, нежели его соседи – гауптвахта и какой-то таинственный (и при том отнюдь не бедный) “иностранец Барбарини”.
Впрочем, довольно скоро городской театр обзавелся и собственным зданием (примерно в том же самом месте, где располагалось полуразвалившееся здание гимназии). Было оно неказистое, хотя достаточно удобное. Чего стоил один лишь огромный навес перед входом! Под него могло свободно заезжать одновременно несколько просторных экипажей вместе с лошадьми – чтобы в дождливый день любители прекрасного не портили свои изысканные туалеты.
Несколько хуже дело обстояло с самой труппой. Поэт Кольцов писал об этом критику Белинскому: “Театр у нас есть, да такой гадкий, что тошно в нем быть: мужчины бесталанные, а женщины и безобразные. Играют все одни и те же трагедии, драмы, комедии, водевили, оперы, мелодрамы, балеты и всякие другие вещи. “Ревизоры” свои и “Гамлеты” ни по чем. И сборы идут хорошие. Как можно звонким риском да и впору у нас много выигрывать”.
Можно было бы упрекнуть Кольцова в некоторой предвзятости, однако сам кольцовский адресат, Виссарион Белинский, при случае аттестовал тот же воронежский театр еще строже: “Воронежские актеры – чудо из чудес: они доказали мне, что область бездарности так же бесконечна, как область таланта и гения. Куда перед ними уроды московской сцены!”
Правда, чуть позже он пытается немного подсластить свою пилюлю: “Впрочем, одна актриса с талантом, недурна собою, даже с грацией, играет мило и непринужденно; жаль только, что эта непринужденность часто переходит в тривиальность. Есть также там один актер (кажется, Орлов) если не с талантом, то не без таланта”.
Увы, даже похвала Белинского звучала, словно издевательство. И ничего тут не поделаешь – уровень театра был рассчитан не на избранных эстетов-интеллектуалов, а на рядовых провинциальных обывателей, желающих приятно провести свободный вечерок.
Однако вскоре дело выправляется, и уже в 1861 году другой критик, А. А. Стахович, видевший в Воронеже гоголевскую “Женитьбу”, сообщает: “Вот вам и провинция и провинциальные актеры. Не мешало бы петербургским артистам, исполняющим эти роли, посмотреть, как их играют в провинции (положим, что так сыграть они не в состоянии, для этого нужно иметь дарования Колюбакина и Петрова), но петербургские придворные артисты увидели бы, как добросовестно, с каким уважением в провинции исполняют произведения великого писателя, как умный и талантливый актер обдумывает каждое слово, движение своей роли”.
Одновременно с этим поднимается и уровень воронежского зрителя. Ему, воспитанному на Петрове с Колюбакиным, а также избранных приезжих лицедеях, становится довольно трудно угодить. Владимир Гиляровский говорил о городе: “Чтоб заинтересовать здешнюю публику, перевидавшую знаменитостей-гастролеров, нужны или уж очень крупные имена, или какие-нибудь фортели, на что великие мастера были два воронежских зимних антрепренера… Они умели приглашать по вкусу публики гастролеров и соглашались на разные выдумки актеров, разрешая им разные вольности в свои бенефисы, и отговаривались в случае неудачи тем, что за свой бенефис отвечает актер”.
“Вольности” же были приблизительно такого плана: “Одна из неважных актрис, Любская, на свой бенефис поставила “Гамлета”, сама же его играла и сорвала полный сбор с публики, собравшейся посмотреть женщину-Гамлета и проводившей ее свистками и шиканьем”.
Увы, воронежский театр под конец столетия приобретает элементы несерьезности и даже некой ярмарочности. Актер Владимир Николаевич Давыдов сокрушался: “Воронежская публика в своих вкусах была очень единодушна… Все требовали веселых пьес и жутких душещипательных мелодрам. Поэтому Лаухин (в те времена содержащий театр. – Авт.) строил репертуар на оперетке, водевиле и мелодраме. Серьезный репертуар почти отсутствовал. Критика бранила репертуар, указывая на то, что театр превращен в балаган, а публика всех возрастов и сословий валом валила на оперетку и совершенно игнорировала театр, когда давали “Грозу” или “Марию Стюарт”.”
Давыдов жаловался на свою судьбу: “Меня в Воронеже считали за опереточного актера, так редко приходилось играть что-либо другое”. Когда же он решил сыграть в свой бенефис пьесу Островского, его пытались всячески остановить:
– Ну что вы вздумали томить нас Островским. Ведь ничего не соберете!
Однако это не мешало горожанам (а тем более жителям окрестных деревень) воспринимать театр с почтением и даже с этаким священным ужасом. Александр Эртель писал об одном своем таком герое: “У театра была выставлена афиша. Николай остановился, начал читать… Подошел офицер под руку с дамой – Николай робко отпрянул. Но соблазн был слишком велик: крупные буквы на афише гласили, что будет представлен “Орфей в аду”. Побродивши около театра, Николай мужественно отворил дверь в кассу, увидал окошечко, в окошечке пронырливый лик с золотым пенсне на ястребином носу. Господин в шинели с бобрами и в цилиндре брал билет и что-то внушительным басом приказывал кассиру. Николай с трепетом отступил назад. “Эй, тулуп! Куда же вы? Пожалуйте!” – послышалось из окошечка, но “тулуп”, пугливо и раздражительно озираясь, улепетывал далее”.
В конце XIX века было выстроено новое здание театра по проекту московского зодчего Михаила Чичагова. А затем произошла революция, и театр (переименованный в Большой Советский) начал жить новой жизнью. Вот одна характерная газетная заметка, датированная 1920 годом: “Пролетариат Воронежа чествовал своих героев труда… В великолепно декорированном зале Большого Советского театра под звуки рабочего гимна открылось торжественное заседание Воронежского горсовета совместно с правлениями профсоюзов, фабрично-заводскими комитетами и комячейками… Одного за другим утверждает высший “парламент” воронежского пролетариата своих героев.
Но вот дошло до последнего героя.
– Кузнец воронежских мастерских Неведров, – гласит протокол.
Могучая, крепкая фигура белого-белого старика, как бы олицетворение всего могучего коллектива, встает перед восторженно приветствующим залом.
– За все перечисленные заслуги, – гласит протокол, – Неведров награждается часами.
– Добавить костюм! Добавить костюм! – раздаются голоса со всех концов зала.
Президиум не возражает… Сколько любви, сколько нежности было вложено в эту скромную награду… Могучим пением Интернационала заканчивает воронежский пролетариат свое торжество”.
Какие уж тут бенефисы.
Чичаговское здание, веселенькое, яркое, украшенное башенками и шатрами в так называемом псевдорусском стиле, не дошло до наших дней. Еще до революции оно вызывало отношение неоднозначное (некоторые величали городской театр краснокирпичным ужасом). В 1937 году на том же месте было построено новое здание. На сей раз его автором был архитектор Н. В. Александров. А спустя пять лет не стало и его – театр был разрушен прямым попаданием фугасной бомбы. Погиб при этом и один актер, дежуривший на крыше.
Впрочем, в 1944 году здание вновь отстроили. Театр опять зажил своей жизнью – культурной и общественной. В 1978 году он стал академическим. В честь этого события пришло множество телеграмм от самых неожиданных поклонников. Например, от экипажа теплохода “Воронеж” за подписью капитана Федотова и его первого помощника Рыбакова (“Экипаж одноименного с вашим прекрасным городом теплохода, находясь вдали от берегов нашей любимой Родины на пути из Греции в Ленинград, искренне и горячо поздравляет вас…”).
В наше время театр носит имя поэта Кольцова (невзирая на строгую критику этого принципиального зрителя). А здание вновь огорожено строительным заборчиком. Возможно, горожанам предстоит увидеть его очередной, шестой по счету вариант.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"