ИДЕИ И ПРИСТРАСТИЯ
КРУГИ ИСТОРИИ

Яков ГОРДИН
Санкт-Петербург

Реформатор и Кавказ

Взгляд на сегодняшние российские проблемы из XIX века

Исследователи русской истории удивительно мало обращали внимание на то принципиальное обстоятельство, что судьбы чрезвычайно многих государственных и военных деятелей, игравших существенную роль в жизни страны, непосредственно связаны были с Кавказом, с Кавказской войной.
Вышедшие за последние три года два тома «Воспоминаний»* крупнейшего либерала-реформатора, военного министра Александра II Дмитрия Алексеевича Милютина, еще раз заставляют задуматься о парадоксальной роли Кавказа в политической судьбе России.
Воспоминания Милютина, несмотря на то что им присущ некоторый неизбежный в этом жанре субъективизм, являют собой уникальное явление в обширном собрании мемуаров русских государственных деятелей такого ранга – начиная от Екатерины II и кончая С.Ю.Витте. В мемуарах Милютина нет установки на самооправдание, коррекции задним числом собственной биографии и истории вообще. Имеющие, безусловно, и дидактический смысл, о чем у нас еще будет речь, они ориентированы главным образом на фиксацию многообразного исторического опыта – как российского, так и европейского.
Особенность мемуаров Милютина обусловлена, разумеется, особостью его личности и исторической судьбы.
Родился Дмитрий Алексеевич Милютин в июне 1816 года – через год после окончательного завершения наполеоновской эпопеи, в то самое время, когда генерал Ермолов, получивший командование Кавказским отдельным корпусом, делал последние приготовления к отбытию по месту новой службы. Начинался активный период Кавказской войны, в которой Милютину предстояло сыграть не последнюю роль и которая фундаментальным образом повлияла на его военные представления.
Умер этот крупнейший после Петра I реформатор русской армии в январе 1912 года, не дожив несколько месяцев до начала Балканских войн, когда на пространстве, которое в свое время было предметом особого внимания военного министра и стратега Милютина, началась война всех против всех. Это был парадоксальный результат победы России над Турцией в 1878 году, победы, освободившей балканские государства. Милютин был в известном смысле отцом этой победы, ибо ее одержала реформированная им новая русская армия.
Мировидение человека, вся жизнь которого оказалась связана с военной – и не только военной – судьбой России и Европы, человека, которого формировала европейская военная история и который, в свою очередь, существенно влиял на нее, – это мировидение драгоценно для всех, кто хочет понять не абстрактную, но человеческую суть процессов, длящихся и по сей день.
Один из великих уроков деятельности Милютина укладывается в элементарную формулу, им выведенную: «Отдаленные результаты вполне рационального в конкретный исторический момент решительного вмешательства в ход событий оказываются бесконечно далекими от желаемых».
Это относится и к Кавказской, и к русско-турецкой войне, и к завоеванию Средней Азии, то есть ко всем вторжениям в историческую ткань, в которых принимал активное участие этот замечательный государственный и военный мыслитель и практик.
Во вступительной статье к первому тому Л.Г.Захарова приводит письмо победителя Шамиля, чьим сподвижником был Милютин, Барятинского Александру II с интереснейшей характеристикой Милютина. Там, в частности, говорится: «Он враждебно относится ко всему аристократическому и в особенности ко всему титулованному...» Враждебность Милютина, человека с выраженным сословным сознанием, была, естественно, не разночинно-демократического характера. Это было наследие декабристского и продекабристского дворянства, вытесняемого из политической и экономической жизни. Этот антагонизм, предельно четко обозначенный Пушкиным в его известном разговоре с великим князем Михаилом Павловичем, был одной из пружин декабристского движения.
Познавший унизительную участь бедствующего гвардейского офицера, вынужденного зарабатывать напряженным литературным трудом, с горечью наблюдавший за драмой своего отца, достойного, честного, благородного человека, самоотверженно боровшегося с нищетой и десятки лет положившего на бесконечную имущественную тяжбу (вспоминается и «Дубровский», и пьесы Сухово-Кобылина), Дмитрий Милютин сформировался, однако, в 1830-е годы, когда дворянский радикализм уже изжил себя (а до разночинного было далеко) и все надежды мыслящих людей возлагались на благие намерения императора Николая, создававшего один за другим секретные комитеты для обсуждения крестьянского вопроса.
Все вышесказанное дает основания для вполне определенного вывода: реформаторский прорыв военного министра Милютина и успехи группировки, к которой он принадлежал, были историческим реваншем дворянского авангарда первой четверти века декабристской и продекабристской формации. Недаром одним из главных деятелей крестьянской реформы, без которой было невозможно все остальное, оказался Яков Иванович Ростовцев, автор романтических сочинений, полноправный член Северного тайного общества, втянутый накануне мятежа в двусмысленную и головоломную политическую игру, получивший клеймо предателя и своим рвением в период реформ старавшийся не только смыть это клеймо, но и реализовать идеалы юности – как собственные, так и своих наставников – Оболенского и Рылеева.
Во вступительной статье к тому «Воспоминаний» 1860–1862 гг. Л.Г.Захарова выразительно демонстрирует парадоксальную двойственность политической позиции Милютина: «Либеральные взгляды Милютина на широкие радикальные преобразования уживались с очень жесткой позицией в вопросах имперской политики. И это касалось не только имеющихся владений, но и присоединения и завоевания новых. Милютин был среди тех, кто не только выступал за активную и энергичную политику самодержавия на Кавказе, но и лично принимал участие в ее реализации силой оружия...»
Все это совершенно справедливо и по сути дела не содержит никаких принципиальных противоречий. Если мы вспомним взгляды декабристских идеологов, касающиеся имперских проблем, – не только свирепого государственника Пестеля, в «Русской правде» предлагавшего фактически уничтожить коренное население Кавказа как злую помеху прогрессу и цивилизации и заселить Кавказ выходцами из России, но и куда более терпимого Александра Бестужева, горько сетовавшего в письме с того же Кавказа в 1831 году, что он не имеет возможности участвовать в подавлении польского мятежа, то убедимся, что ни революционно-республиканские, ни либерально-конституционные взгляды русских дворян первой трети XIX века не мешали им быть убежденными сторонниками имперской идеи как идеи патриотической и цивилизаторской. Полонофильство Вяземского и Лунина представляется достаточной редкостью.
Милютин вошел в историю как реорганизатор русской армии, сломавший устаревшую и неэффективную рекрутскую систему и создавший армию европейского образца. Но именно этот слой его деятельности в своей содержательной части сегодня наименее актуален. Здесь важны не технология и содержание военной реформы, но само понимание ее необходимости и решительность ее осуществления. По сути же дела гораздо актуальнее другие сюжеты.
Во вступительных статьях к двум вышедшим томам «Воспоминаний» Л.Г.Захарова постоянно возвращается к кавказской проблематике. И дело не только в том, что в жизни Милютина Кавказ сыграл одну из определяющих ролей, но и в неизбежной – не аллюзионной, но совершенно реальной связи деятельности Милютина и его сподвижников на южной окраине империи с российско-кавказской драмой наших дней.
28 августа 1859 года начальник Главного штаба Кавказского корпуса генерал-адъютант Милютин стоял рядом с фельдмаршалом Барятинским, когда тот принимал капитуляцию Шамиля. Л.Г.Захарова приводит слова Барятинского Милютину: «Я вообразил себе, как со временем, лет через 50, через 100, будет представляться то, что произошло сегодня: какой это богатый сюжет для исторического романа, для драмы, даже для оперы». И автор статьи комментирует эти мечтания: «Наместник Кавказа явно чувствовал себя вместе со своим начальником Главного штаба – Милютиным на исторической сцене в героической роли, но никак не предвидел трагических событий нашего времени».
Весьма симптоматично и требует анализа то обстоятельство, что русская литература фактически не удостоила своим вниманием этот и подобные ему героические кавказские сюжеты – ни сколько-нибудь заметных романов, ни драм, ни тем более опер. «Хаджи-Мурат» – совсем о другом... Осмыслением успехов Барятинского занимались исключительно военные публицисты – генерал Р.Фадеев, полковник Д.Романовский, в другом лагере – Добролюбов.
Есть основания считать, что Милютин не столь романтично оценивал ситуацию. Если выделить принципиальные фрагменты текста мемуаров, относящиеся к кавказской проблематике, то становится очевидной жесткая трезвость взгляда автора, существенно отличающая его от большинства мемуаристов – участников Кавказской войны.
Уже в 1839 году двадцатитрехлетний офицер Гвардейского Генерального штаба после нескольких месяцев непосредственного участия в боевых действиях осознал «несовершенство того образа войны, которому мы следовали в борьбе с горцами». Позже, в специальной главке «О набегах и хищничествах кавказских горцев», Милютин твердо говорит об особенностях партизанской войны, которых не учитывали петербургские власти: «...охранение края или дороги на значительном протяжении против такого рода враждебных предприятий, каковы обычные набеги кавказских горцев, дело нелегкое; оно, можно сказать, непосильно регулярным войскам. В подтверждение того история дает много примеров. Знаменитейший полководец нашего века Бонапарт не мог справиться в Египте с мамелюками; в Испании целые армии Франции не могли одолеть гверильясов. И действительно, есть ли возможность войскам угнаться за подвижными летучими шайками, которым всюду открыт путь, которые могут появляться внезапно и мгновенно исчезать из глаз?»
Перед отъездом с Кавказа в 1840 году Милютин составил специальную записку, в которой суммировал свои соображения: «Исходною точкою была та мысль, что принятая в то время система раздробления наших сил по всему обширному пространству края малыми частями во множестве ничтожных укреплений и постов, большею частию даже не вполне обеспеченных от нападения непокорных горцев, ослабляла нас и не только не вела к положительным результатам, но даже представляла опасность при всяком неблагоприятном обороте дел. Предпринимаемые же по временам большие экспедиции в горы, стоившие огромных жертв, также не могли вести к покорению края; даже после успешных действий отряд должен возвратиться из труднодоступных горных трущоб, оставляя за собой еще более озлобленное и враждебное население».
Милютин предлагал иной путь: «Стоя твердою ногою в среде доступного нам туземного населения, дав ему при том разумное, правосудное управление, мы получили бы возможность, даже не прибегая к оружию, постепенно привлечь к себе и более отдаленные, недоступные горские племена влиянием нравственным, выгодами торговли и промышленности».
Последний пассаж – почти буквальное повторение того, что в 1816 году предлагал, напутствуя Ермолова, адмирал Мордвинов, а в 1829 году декларировал Пушкин в «Путешествии в Арзрум». Схожие соображения высказывал в 1805 году командовавший тогда войсками на Кавказе генерал Цицианов в проекте управления Кабардой.
Актуальность всех этих соображений говорит как об уникальной консервативности кавказской проблематики, так и о не изжитых за две сотни лет пороках российской стратегии на Кавказе, ибо все положительные программы так и не были реализованы из-за общего несовершенства государственной системы.
Справедливости ради надо сказать, что был и еще один фундаментальный фактор – представление горцев даже о частичном отказе от традиционного уклада (включавшего, в частности, набеговую практику) как о катастрофическом крушении миропорядка. Это представление, с одной стороны, и неспособность имперских властей понять серьезность психологической стороны конфликта – с другой определяли трагическую безвыходность ситуации, не дававшей возможности компромисса.
Рассказывая о посещении Кавказа Александром II в 1861 году, Милютин описывает сцену, прекрасно иллюстрирующую предшествующий абзац: «Один из абадзехских старшин поднес от имени всего народа абадзехского адрес, в котором высказывалась вначале готовность войти окончательно в подданство русскому Императору, «соединиться с ним так, чтобы никогда уже не выходить из повиновения поставленному им начальству»; испрашивалось прощение прежних проступков, «совершенных по невежеству и притом в то время, когда они, абадзехи, были еще непокорными...»; но затем слышались такие условия: оставить за ними в неприкосновенности все земли от р. Лабы до пределов абадзехской земли, от р. Кубани до земель шапсугов и от Гагры до земли убыхов; не строить более на сказанных землях ни крепостей, ни укреплений, ни сел, ни деревень, не проводить дорог, которые вредят посевам хлеба, находящимся преимущественно вблизи дорог...». В заключение испрашивалась «выдача пленных горцев и возвращение беглых холопов». На этот адрес и на речь депутатов Государь ответил в немногих словах, что примет «покорность безусловную, а устройство быта и судьбы народа поручил кавказскому начальству», а потому указал горцам обращаться с просьбами к графу Евдокимову».
Если учесть, что генерал Евдокимов был сторонником полного освобождения Кавказа от коренного населения любыми способами, то неудивительно, что после такого ответа большинство горских племен постановили «продолжать войну с русскими до последней крайности».
Горцы предлагали в качестве компромиссного варианта лояльность и вассалитет, а русская сторона настаивала на полном и жестком включении в имперскую структуру, на что горцы добровольно пойти не могли...
Кавказская проблематика – лишь один из сюжетно-смысловых пластов «Воспоминаний», но она органично связана со всей системой представлений либерала-реформатора.
История реформ 1860-х годов – история драматическая по взвинченной напряженности, которая сопутствовала самому их ходу, и трагическая по близким и отдаленным последствиям. Один из самых проницательных и подготовленных участников реформ, Милютин скоро осознал их опасную внутреннюю противоречивость и зловещие издержки той свободы, за которую он сам ратовал. В частности, он писал: «Что касается нашей журналистики, с которой снята была прежняя строгая узда, – то она воспользовалась данным ей простором уж слишком широко: она не ограничилась обличением существующих язв, злоупотреблений и беззаконий, а приняла характер оппозиции против всего правительственного, начала возбуждать недоверие ко всякой власти, разрушать все, на чем держится в государстве равновесие и порядок».
Георгий Федотов, глубокий мыслитель, обогащенный опытом крушения Российского государства в 1917 году и последствий этого крушения, назвал известную статью о Пушкине – «Певец империи и свободы». Эта только на первый взгляд противоречивая формула полностью подходит к миропредставлению Милютина. Стройный, отлаженный, прочный государственный механизм нерасчленяемой империи он считал гарантией личных свобод граждан. Этой же позиции придерживался и зрелый Пушкин.
Милютин, считая либеральные реформы неизбежными и необходимыми, не обольщался относительно готовности к ним всех слоев населения.
При этом Милютин, работавший внутри системы, прекрасно знал ей цену: «Нельзя не признать, что все наше государственное устройство требует коренной реформы снизу доверху... Все отжило свой век, все должно б получить новые формы, согласованные с великими реформами, совершенными в 60-х годах. К крайнему прискорбию, такая колоссальная работа не по плечам теперешним нашим государственным деятелям, которые не в состоянии подняться выше точки зрения полицмейстера или даже городового... Я убежден, что теперешние люди не в силах не только разрешить предстоящую задачу, но даже и понять ее».
Эта черновая дневниковая запись, фактически констатирующая провал реформ, была сделана в 1879 году на закате александровского царствования и государственной карьеры Милютина, вскоре после победы в русско-турецкой войне, одним из энергичных инициаторов которой был Милютин и которая – об этом уже говорилось – стала причиной совершенно неожиданных событий внутри страны – в ближайшей перспективе и международных – в перспективе отдаленной.
Фундаментальное внутреннее противоречие государственной доктрины и практики Милютина заключалось не в парадоксальности его политической позиции – «империя и свобода», а во вторжении «военного» слоя его сознания в сферу гражданского государственного строительства. Л.Г.Захарова приводит убийственные по своему реальному смыслу цифры, свидетельствующие, что под давлением Милютина военный бюджет России в самый напряженный период реформ поглощал средства, без которых эти реформы, идеологически энергично поддержанные тем же Милютиным, не могли эффективно осуществляться.
Совершенно так же внешнеполитическая имперская доктрина военного министра, восходящая к «восточным утопиям» Петра I и Екатерины II, доктрина, которой он обосновывал необходимость войны с Турцией вопреки категорическим возражениям министра финансов, вошла в катастрофическое противоречие с его же представлениями о внутреннем развитии страны.
Проницательный политический мыслитель, понимавший неимоверную сложность внутренних проблем, в качестве стратега-генерала бестрепетно pасширял пределы империи на юго-востоке, неумолимо покоряя Кавказ, завоевывая Среднюю Азию, ставя перед Россией непосильные экономические задачи и провоцируя международные осложнения.
Отнюдь не будучи самоуверенным догматиком и фанатичным доктринером, Милютин сознавал, что грубая реализация его идеалов чревата роковыми искажениями. В дневниковых записях он убеждал себя, что этих искажений можно избежать: «Но сильная власть не исключает ни личной свободы граждан, ни самоуправления; но преобладание русского элемента не означает угнетения и истребления других народностей; но устранение сословных привилегий – далеко от нивелирства и социализма».
Однако само наличие этих заклинаний свидетельствует о глубоких сомнениях и подавляемых страхах. Как мы теперь знаем – вполне основательных...
Воспоминания Милютина – грандиозная энциклопедия плодотворных идей и опасных заблуждений, высоких прозрений и наивных иллюзий всего русского XIX века, среди которых одно из важнейших мест занимает роковая кавказская проблема, ясно изложенных широко осведомленным человеком, который старался быть максимально честным перед собой и потомками.

Рисунки из книжной серии “Наши, списанные с натуры русскими”. Начало 1840-х

* Воспоминания генерал-фельдмаршала графа Дмитрия Алексеевича Милютина. 1816–1843. М., 1997, 1860–1862, М., 1999