ЦВЕТ ВРЕМЕНИ 
 

Когда отступили воды Босфора

Орхан Памук, великий турецкий писатель, которого многие европейские критики сравнивают с Умберто Эко, Маркесом и даже Джойсом и Германом Гессе, создал в конце ХХ века роман “Черная книга”, в котором отражена вся турецкая культура и больше того – жизнь. Позвоночник романа (каждая вторая глава) – своего рода эссе из газетной рубрики, которую ведет один из трех центральных персонажей, журналист Джеляль-бей. Нам кажется справедливым, чтобы одно из этих эссе сегодня вернулось со страниц романа на газетную полосу.

Нет ничего более удивительного,
чем жизнь. Кроме слова.
Ибн Зерхани¹

Вы обратили внимание на то, что воды Босфора отступают? Не думаю. Кто из нас нынче читает, кому интересно знать, что происходит в мире, где люди убивают друг друга с радостью и энтузиазмом детей, пришедших на праздник? Даже статьи известных журналистов мы читаем либо в толчее на пристанях, либо в автобусах, прижатые друг к другу, либо в трясущихся маршрутках, когда буквы дрожат и сливаются. Вот что я прочитал во французском геологическом журнале: оказывается, температура воды в Черном море повышается, а в Средиземном – понижается. Поэтому морские воды стали заполнять придонные ямы, и в результате возникших тектонических колебаний дно Гибралтара, Дарданелл и Босфора начало подниматься.
Недавно я разговаривал с рыбаком на берегу Босфора, и он рассказал, что его лодка, для которой раньше, чтобы держать ее на воде, требовалась якорная цепь длиной в высоту минарета, сейчас оказалась на суше. Рыбак спросил: «Неужели ваш премьер-министр совсем не интересуется подобными вещами?»
Этого я не знаю, но я знаю, что ждет нас в ближайшем будущем, если процессы, о которых я прочитал, будут развиваться. Совершенно очевидно, что через некоторое время райское место, которое мы называем Босфором, превратится в черное болото, посреди которого облепленные глиной остовы галеонов будут выглядеть словно скалящие зубы привидения. Нетрудно предположить, что в конце жаркого лета это болото местами пересохнет и превратится в глинистое дно скромной речушки, снабжающей водой маленький поселок, а на окрестных холмах, орошаемых бурно стекающими нечистотами, вырывающимися, как водопады, из тысяч широких труб, будет зеленеть трава и даже вырастут ромашки. Девичья башня² на холме, вознесясь над этой глубокой мрачной лощиной, станет выглядеть угрожающе.
Я представляю себе новые кварталы, которые вскоре появятся на этом глинистом пустыре – недавнем «проливе»: лачуги, палатки, бары, увеселительные заведения, луна-парки с каруселями, игорные дома, мечети, обители дервишей, штабы марксистских фракций, ателье по изготовлению некачественных пластмассовых изделий и чулочные фабрики, а также муниципальных чиновников, бегающих туда-сюда с квитанциями на уплату штрафа. На фоне этого невообразимого нагромождения будут по-прежнему торчать каркасы лежащих на боку судов, оставленных еще «Ширкети Хайрие»³, будут валяться крышки от бутылок, и... останутся поля аурелий. Помимо американских трансатлантических пароходов, внезапно оказавшихся на суше в день, когда мгновенно отступили воды, здесь можно будет увидеть скелеты кельтов и ликийцев, застывших с открытыми ртами, молящихся неведомым древним богам среди поросших мхом ионических колонн. Я могу предположить, что эта особая «культура», которая возникнет здесь – среди облепленных мидиями византийских руин, серебряных и жестяных вилок и ножей, пролежавших тысячу лет винных бочек, среди бутылок из-под газированной воды и остовов остроносых галер, будет использовать для своих печей и обогревателей топливо, добытое из старого румынского нефтяного танкера, винт которого увяз в иле. В этой проклятой яме, орошаемой бурными потоками темно-зеленых нечистот всего Стамбула, среди ядовитых газов, вырывающихся из старых подземелий, среди топкой глины, трупов дельфинов, меч-рыбы и камбалы, среди крыс, открывших для себя новый рай, распространятся эпидемии совершенно новых болезней. Это главное, к чему мы должны быть готовы. Я знаю и предупреждаю: никого не обойдет стороной трагедия, что произойдет в тот день в этом опасном районе, который будет огражден колючей проволокой и объявлен запретной зоной.
С балконов, сидя на которых некогда наслаждались сияющей луной, серебрившей шелковые воды Босфора, мы будем теперь наблюдать свет голубоватого дыма от костров, на которых в спешке сжигают оставшихся незахороненными покойников. До нас донесется щекочущий ноздри, резкий, смешанный с плесенью запах гниющих на берегу Босфора мертвецов, лежащих на столах, за которыми когда-то мы пили ракы⁴, вдыхая одуряющий аромат багряника и женских рук. А на набережных, где рядами выстраивались рыбаки, мы не услышим больше дивных весенних песен птиц и шума перекатывающего свои воды Босфора: будут раздаваться лишь крики тех, кто, схватив мечи, кинжалы, ржавые сабли, пистолеты и ружья, некогда выброшенные в воду из страха перед длящимися вечность повальными обысками, теперь сошлись в смертельной схватке. Стамбульцы из прибрежных районов, которые раньше, возвращаясь домой, открывали настежь окна автобусов, чтобы, вдохнув морской воздух, снять усталость, теперь, напротив, будут законопачивать автобусные окна с помощью газет и тряпок, чтобы не просачивался запах ила и гниющих мертвецов, и будут стараться не смотреть вниз, в пугающую тьму, освещенную кострами. Из прибрежных кофеен, где бойко торговали халвой и воздушными шарами, мы будем наблюдать не праздничную иллюминацию, а кроваво-красный свет взрывающихся мин, уносящих жизни любопытных ребятишек. Те, кто зарабатывал на хлеб, собирая на песчаном берегу выброшенные бурным морем византийские монеты, отныне будут торговать скарбом из опустевших деревянных домов прибрежных поселков. На дне бывшего Босфора можно будет найти кофемолки, покрытые водорослями, часы с кукушками, черные фортепиано в броне из мидий. В один из таких дней я проскользну за колючую проволоку, чтобы найти черный «кадиллак».
Черный «кадиллак» был гордостью одного бандита из Бейоглу (язык не поворачивается сказать «гангстера»), за похождениями которого я следил тридцать лет назад, когда был начинающим корреспондентом, и восхищался двумя его фотографиями, где он был изображен у входа в принадлежащий ему стамбульский притон. Такие автомобили в Стамбуле в то время были только у железнодорожного магната Дагделена и табачного короля Маруфа. Мы, журналисты, сделали из бандита героя. Рассказ о последних часах его жизни мы печатали (с продолжением) в течение недели: в полночь он был окружен полицией, вместе со своей возлюбленной прыгнул в машину и – по одной версии, под влиянием наркотиков, а по другой – сознательно (так разбойник направляет коня к пропасти) – повел «кадиллак» к мысу Акынты и ринулся, не раздумывая, в черные воды Босфора. Я примерно знаю, где может находиться этот «кадиллак», который много дней искали на дне и не нашли подводники. О нем быстро забыли и журналисты, и читатели.
Он должен лежать там, на дне вновь образовавшейся лощины, ранее называемой «Босфором», где можно наткнуться на башмаки семисотлетней давности, которые стали жилищем для раков, на сапог, на верблюжьи кости, бутылки с запечатанными в них письмами, адресованными неизвестным возлюбленным; или там, позади холмов, заросших губками и лесами из мидий, среди которых сверкают алмазы, серьги, крышки от газировки и золотые браслеты. Он может покоиться и в песке, неподалеку от лаборатории по производству героина, оборудованной на скорую руку в полусгнившей барже, там, где устрицы были обильно орошены кровью коней и ишаков, зарезанных подпольными изготовителями колбас.
Разыскивая машину в безмолвии этой тьмы, пропитанной трупным запахом, прислушиваясь к сигналам автомобилей, проносящихся вдали по шоссе, которое называлось прежде Приморским, а теперь больше походит на горную дорогу, я увижу скрюченные скелеты дворцовых заговорщиков, все еще лежащих в мешках, в которых они задохнулись, и скелеты православных священников, вцепившихся в свои кресты и жезлы. Потом мне попадется затонувшая английская подлодка: она должна была торпедировать пароход «Гюльджемаль», перевозивший солдат с набережной Топхане в Чанаккале⁵, но винт ее запутался в рыбачьих сетях, и она носом врезалась в скалу, поросшую водорослями. Глядя на голубоватый дымок, поднимающийся из перископа, я пойму, что теперь он используется как печная труба, что скелеты англичан с открытыми из-за недостатка кислорода ртами выброшены из лодки, а наши соотечественники не прочь, сидя в обитом бархатом кресле капитана, выпить чаю из чашки китайского фарфора и чувствуют себя вполне комфортно, пользуясь изделиями, изготовленными в мастерских Ливерпуля. В темноте, подальше, валяется ржавый якорь броненосца из эскадры кайзера Вильгельма. Мне подмигнет перламутровый экран. Шагая по глине и камням, постепенно опускаясь все ниже, я увижу скелеты прикованных к веслам рабов, уставившихся на звезды, ожерелье, застрявшее в водорослях. Возможно, я не обращу внимания на очки и зонтики, но несколько мгновений буду внимательно и боязливо смотреть на рыцарей-крестоносцев, восседающих с оружием и в доспехах на скелетах все еще упрямо стоящих на ногах коней. И тогда я с ужасом пойму, что скелеты крестоносцев со своим оружием и в полной экипировке, заросшей ракушками, поджидали черный «кадиллак», который теперь стоит рядом с ними.
Медленно, с опаской, словно прося разрешения у охранников-крестоносцев, я подойду к черному «кадиллаку», освещаемому мерцающим, неясным, неизвестно откуда идущим светом. Я попытаюсь силой открыть дверцы «кадиллака», но машина, облепленная мидиями и морскими водорослями, не подчинится мне, зеленоватые окна также окажутся заклиненными. Тогда, вынув из кармана шариковую ручку, я попытаюсь расчистить ею слой водорослей фисташкового цвета на одном из окон.
В полночь я зажгу спичку в этой пугающей волшебной тьме и – в металлическом отсвете красивых, все еще сверкающих, как броня крестоносца, руля, никелированного счетчика и корпуса часов – увижу, как сидящие на переднем сиденье бандит и его возлюбленная целуются, обнимают друг друга тонкими, в браслетах, руками, пальцы которых унизаны кольцами. Не только челюсти, сами их черепа будут слиты в нескончаемом поцелуе.
И тогда, не зажигая больше спичек, глядя на огни города, я подумаю, что увидел лучший вариант смерти в момент катастрофы. Я с горечью крикну далекой любимой: «Дорогая моя, милая, печальная моя, страшный миг настал, приди ко мне, где бы ты ни была: в прокуренном кабинете, на кухне, пропахшей луком, в голубой неубранной спальне, – пора, приди ко мне. Вот он, предсмертный миг, так давай же крепко обнимем друг друга в тихой полутемной комнате с задернутыми занавесками, чтобы забыть о приближении ужасной катастрофы».

¹ Вымышленное автором лицо.
² Дозорная башня на Босфоре, построена в 410 г. до н.э.
³ Старинная турецкая судостроительная фирма.
⁴ Турецкая виноградная водка с анисом.
⁵ Порт в проливе Дарданеллы.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"