КНИГА ИМЕН
Имена этой страницы:
Ален Гинзберг (1926–1997)
Пол Боулз (1910–1999)
Глагол и крик
Ален Гинзберг – человек,
расставивший капканы для ангелов
1956 год, раннее весеннее утро в
Сан-Франциско. На центральной улице Каламбос
слышны полицейские сирены. На перекрестке,
напротив издательства «Огни больших городов»,
образовалась автомобильная пробка, любопытные
толкутся на тротуарах, загораживая десятки камер
репортеров. Время от времени раздаются то ли
восторженные, то ли возмущенные крики толпы.
Неожиданно народ расступается, неохотно
освобождая дорогу двум полицейским, под руки
выводящим Лоуренса Ферингети, поэта, хозяина
издательства, главного редактора одноименного
скандально знаменитого битнического журнала. Не
обращая внимания на сочувственные выкрики из
толпы «Лорри! Мы с тобой!», «Ферингети, держись!»,
арестованный уверенно говорит в бесчисленные
микрофоны, наставленные на него, точно оружие:
«Меня хотят упечь, потому что я издал Алена
Гинзберга, ребята. Но будьте уверены, мы –
битники, и мы выиграем».
«Придержите края ваших платьев, леди, мы
пробираемся в АД», – написал Ален Гинзберг в
предисловии к первому сборнику, поэме, в полном
смысле расколовшей Америку на две части: на тех,
кто не уставал читать, как молитвослов, затертые
страницы запрещенной книги, ставшей манифестом,
библией, прямым руководством к действию для
нескольких поколений американцев, – битников и
рок-н-ролльщиков, «детей цветов» и «странников с
рюкзачками», и на тех, кто боялся и ненавидел
«новых идеалистов», презирая их за юность,
дерзкую одаренность и ангелоподобное
бунтарство. 1956 год прошел под скандальной
звездой «новых утопистов», вся Америка следила
за судебным процессом против издателя битников.
Прокурор не уставал читать особенно
провокационные и откровенно непристойные куски
поэмы Гинзберга «Вопль», эпатируя присяжных и
судей сумасбродными подробностями из жизни
бродяг, наркоманов, мальчиков-проституток,
гомосексуалистов и аутсайдеров, и, будучи не в
силах остановиться, продолжал читать:
«Карл, Карл, пока ты в беде, я тоже в
беде, а ты угодил в костедробилку времени,
кто несся по обледенелым улицам, ослепленный
внезапной вспышкой алхимии, многозначительным
умолчанием, метром, и каталогом...
кто видел сны и расставлял их образы в разрывах
Времени и Пространства,
кто заманивал ангелов в силки между образами,
кто был заодно с первоглаголами, кто совмещал
имена и потоки сознания
и подпрыгивал в воздухе, ощущая себя Pater Omnipotens
Aeterna Deus...
кто исчезал на широких убогих экранах,
растворялся в снах, безжалостно
бдил Манхэттен, вылезал из подвалов, весь
пропитанный бессердечным
токаем и стальными кошмарами Третьей авеню, и
ковылял на биржу труда,
кто целую ночь шатался в ботинках, залитых
кровью, по заснеженным докам и ждал,
кто рыдал над городскими романсами, тележками с
луком и старой шарманкой,
кто ночевал в картонных ящиках под мостами и
настраивал клавесины на чердаках,
кто харкал кровью на шестом этаже гарлемских
трущоб, в ореоле туберкулезных огней и оранжевых
ящиков богословия...» Битникам было суждено выйти
победителями из зала суда, «огни больших
городов» воспылали над Соединенными Штатами.
А теперь представим себе, как в 1943 году
юный Гинзберг, сын школьного учителя и русской
еврейки-эмигрантки, сознание которой
затуманилось, когда Алену не исполнилось и шести,
покинул родной штат Нью-Джерси и отправился
поступать на факультет политической экономики в
Колумбийском университете. Спустя год там он
знакомится с Джеком Керуаком, лучшим футболистом
университете, красавчиком и интеллектуалом. И
почти сразу ребята сдружились с Вильямом
Берроузом, который был их старше и поначалу был
их учителем и покровителем. Сдружившись,
звездная троица становится практически
неразлучной. Они вместе начинают
экспериментировать с наркотическими веществами,
поэтическими формами, возможностями
человеческого тела и духа. В их квартирку на
поэтические чтения и острые политические
полемики начинают стекаться люди.
«Все началось очень просто, – в одном из
бесчисленных интервью вспоминал Ален Гинзберг.
– Битничество возникло где-то в 44–45-х годах;
когда мы встретились, Берроуз тогда уже писал,
Керуак уже был поэтом и писателем, автором
нескольких книг, мы были молоды. В течение
нескольких последующих лет мы
экспериментировали с такими понятиями, как
“дружба”, “чувство общности”, “новое
видение”, “новое сознание”.
В 1945-м Гинзберга выгоняют из университета за
«антиобщественную пропаганду и аморальное
поведение». У.Батлеру, ректору университета, в то
время было даже страшно подумать, не то что
произнести вслух истинную причину изгнания:
гомосексуализм.
Окончив четырехмесячные курсы в Торгово-морской
академии в Бруклине, Гинзберг нанялся моряком на
судно, на котором он сплавал к берегам Европы и
Африки. Вернувшись в Нью-Йорк, он возобновил
учебу и поселился в восточном Гарлеме. В это же
время Гинзберг много путешествует по США. За
неимением денег, он, как и Керуак и другие его
друзья, перемещается автостопом или «зайцем» на
товарняках. Несколько позже Керуак напишет в
своем замечательном романе «Бродяги дхармы»:
«Нужно, чтобы мир заполнили странники с
рюкзаками, отказывающиеся подчиняться всеобщему
требованию потребления продукции, по которому
люди должны работать ради привилегии потреблять
все это барахло, которое им на самом деле вовсе ни
к чему... Передо мной встает грандиозное видение
рюкзачной революции, тысячи и даже миллионы
молодых американцев путешествуют с рюкзаками за
спиной, взбираются в горы, пишут стихи, которые
приходят им в голову, потому что они добры и,
совершая странные поступки, они поддерживают
ощущение вечной свободы у каждого, у всех живых
существ...»
В Нью-Йорке, в сердце черного гетто, Гинзбергу
являются видения, в которых поэт Уильям Блейк
диктует ему стихи. Видения и далее посещают его
на протяжении пятнадцати лет. Подобно своей
сумасшедшей матери, которая во время приступов
спорила с Муссолини и дралась с Гитлером,
Гинзберг отдался миражам целиком. Мистичность,
присущая ему с детства, заискрилась в нем с новой
силой. «Куда бы я ни смотрел, мне отчетливо
виделись его руки, глаза, слышалось дыхание. Руки
подхватывали меня и уносили в глубины Вселенной.
Божества вставали у меня перед глазами. Я
чувствовал себя настоящим преступником,
визионером, который вторгся в обитель света.
Всюду сияли лучи, мое тело переполнялось солнцем
– я видел, как светятся и вздрагивают мои смешные
конечности, руки, ноги, пах, лицо, все приходило в
трепет. Я чувствовал реальность космоса как
самого себя, я понимал как никогда глубину и
блеск великого замысла», – вспоминал он. Впрочем,
биографы не могли не упомянуть тот факт, что дело
усугубляли наркотики.
Вместе с ним в маленькой квартирке жил его
ближайший друг Нил Кассади. Они вместе искали
приработки, выпутывались из историй с полицией,
устраивали саботажи. В 1949 году, чтобы избежать
тюрьмы, куда его могли отправить за мелкое
хулиганство, Ален ложится в психиатрическую
клинику на несколько месяцев. Там он встречает
Карла Соломона, «святого лунатика», которому он и
посвятил свой первый поэтический эпос – «Вопль».
Я видел лучшие умы моего поколения
разрушенные безумием
изголодавшиеся истеричные голые
– кто мог тогда подумать, что эти строки
будут цитировать в тюрьмах, психиатрических
клиниках, в студенческих общагах, в ночных барах,
в судебных хрониках. И как обычно, никто не верил
и не мог понять, как маленькая компания молодых
людей, встретившись впервые на лестницах
Колумбийского университета, могла отчеканить
лозунги для самого революционного, «разбитого»
поколения Америки, озвучившего провокационные
левацкие анархистские идеи, круто замешенные на
дзэн-буддизме, декадентстве, антибуржуазности и
идиллическом романтизме бродяжничества.
В 1953 году вслед за своим другом Кассади Ален
уезжает в Сан-Франциско. Оттуда друзья
отправляются на Кубу (откуда их незамедлительно
выдворили за пропаганду гомосексуализма), а
затем посещают Мексику. По возвращении в
Сан-Франциско они знакомятся с местной богемой,
которая благосклонно принимает их идеи открытых
«джазовых» форм поэзии. Вскоре Алена приглашают
выступить в «Six Gallery», центре коммуны художников и
литераторов, со стихами. Там он читает свои
ранние стихи и «Вопль». С этого момента вся
богатейшая художественная жизнь Сан-Франциско
закручивается вокруг битничества. Туда с
выступлениями приезжают Керуак, Берроуз, друг
Алена Гинзберга Питер Орловский и другие
битники.
В 1956 году вся Америка буквально сходит с ума.
Точно по подсказке Анри Сен-Симона, написавшего
еще в 1817 году в “Письме Американцу”: «Народу
мало любить свободу, чтобы быть свободным, – ему
необходимо познание свободы, старые идеи
одряхлели и не могут помолодеть», – молодежь
жаждет новых великих идей и утопий. В 1957 году друг
и издатель битников Ферингети печатает роман
Керуака «На дороге», который становится наряду с
«Воплем» Гинзберга и «Голым завтраком» Берроуза
идеологической базой битнического движения.
«Все что нас интересовало – это секс и медитация,
– говорит один из героев романа, – нас не
интересовало, что мы едим, где мы ночуем, холодно
или жарко. Мы были одержимы жизнью, мы были
настоящими безумцами!»
C самого начала битничество формировалось не
столько как литературное или художественное
течение, а как довольно агрессивно настроенная
идеологическая группировка. Симпатии к
марксизму, русскому анархизму, русской
Октябрьской революции и троцкизму одновременно
провоцировали их сторонников на повсеместный
бунт – против американской внешней политики,
американского “общественного мнения” и
“общественной морали”, американского образа
жизни. Интеллектуальная молодежь, чувствуя
поднимающийся штормовой ветер 60-х, толпами
ломилась на выступления битников. Критики и
представители истеблишмента только разводили
руками. «Нам не нужны ваши деньги. Нам не нужны
ваши домохозяйства. Нам не нужна ваша забота,
ваша стерильная любовь, – бросал Гинзберг в
адрес большого общества на лекции в
Калифорнийском университете, – оставьте все это
себе. Мы свободны. Мы чувственны, мы молоды и
безумны».
В 60-е годы в мир врывается рок-н-ролл.
«Психоделическая революция», «сила цветов»,
«коммунарское движение» стали естественным и
логическим продолжением лекций и идей битников.
Калифорния, родина битничества, становится
одновременно музой, богом и дьяволом рок-н-ролла.
В интервью одному парижскому изданию Гинзберг
вспоминал: «Шестидесятые – эпоха массового
просветления и массового одурения, мы тоже стали
публичными. Используя отлаженные механизмы
большого общества, мы распространяли свои идеи
неустанно, в каждом удобном случае. Мы стали
публичными, мы все делали на глазах
общественности. Мы привыкали пользоваться
масс-культурой без стеснения. И нас это только
распаляло».
Вместе с остальными битниками Гинзберг стал
одним из инициаторов антивоенного движения в
Америке и был не однажды арестован. В 1965 году он
поехал в Чехословакию, где прошла демонстрация
под лозунгами битников и рок-н-ролла.
Провозглашенного «короля свободы» немедленно
выслали из страны. Посетив Центральную Европу, он
отправился на Дальний Восток, где принялся за
изучение дзэн-буддизма. Несколько позже, в 74-м,
Керуак и Гинзберг основывают первый в Америке
буддийский университет. Политическая и
культурная активность битников не иссякала ни на
минуту. Лекции, и вступления, и рок-концерты, где
они читали стихи под гитарные запилы Боба Дилана
и Clash, перетекали в демонстрации. После окончания
вьетнамской войны Гинзберг увлекся движением за
легализацию наркотиков.
 К середине
70-х большая часть битнических произведений была
издана, поп-арт Энди Уорхола и набирающее силу
независимое кино сделали их своими любимыми
героями. Интеллектуалы и журналисты
воспринимали битничество как привычный и уютный
повод для застольного спора или очередной
разоблачительной статьи. Шоу-бизнес легко взял в
оборот запоминающиеся имена скандальных
«полуюродивых», «полубезумных» кликуш вместе с
их хорошо раскупаемой литературой... Всем было
ясно: революционный бум остался позади, сила
цветов, мощь бита отступает. «Бит» – словечко,
которым ненароком оборонился Керуак году в 48-м,
означающее «забитый», «раненый», «опущенный на
дно», не сходило с передовиц желтой прессы. Джон
Клеллон Холмс, написавший первый битницкий роман
«Марш!» в 1952 году, где-то в 74-м размышлял:
«Вероятно, все, что останется... это сыпь
испаряющихся анекдотов да несколько серьезных
работ, что были все-таки произведены на свет, мы
платим за дерзость окрестить себя поколением».
Тогда же Гинзберг добавил: «Бит кончился, бит
закрыт! Он больше ничего не может сделать для
Америки», – и ушел с головой в поэзию и
дзэн-буддизм...
В 84-м году в манхэттенском клубе знаменитости
собрались на дне рождения У.Берроуза – Лу Рид,
Курт Воннегут, Стинг, американские фотомодели,
репортеры, Орловский и Ален Гинзберг. Какой-то
журналист напомнил Гинзбергу его фразу о конце
бита. Гинзберг недобро и громко рассмеялся,
замотав головой: «Что-то не припомню такого».
Только недавно Колифорнийский университет купил
у него архивы за 1 миллион долларов вместе с
обрезками бороды и очками, Берроуза пригласили
сниматься в рекламе «Найк»...
Он глубоко затянулся сигаретой и тихо ответил:
«Влияние Бита снова проявится. Это естественно
после многих лет рейгановско-никсоновского
морального уродства... Вот послушайте, – добавил
он и прочел хайку Керуака:
Бесполезный, бесполезный
Тяжелый дождь
Вгоняет в море
Мимо кассы? Отнюдь. Это Бит».
В 1995-м за два года до смерти в интервью, которое
брал у него русский поэт-авангардист Ярослав
Могутин, Гинзберг сказал: «Нет смысла бороться с
океаном. Мы сделали журналистское
издевательство над Битом почетным, создав
великие произведения красоты. Элементами
бит-движения были духовное освобождение,
сексуальная революция, медитация, экологическое
движение и освобождение геев. Мы рассчитывали на
изменения в культуре, надеясь, что за культурными
переменами последуют политические. Может, это
было ошибкой, потому что нынешняя Америка куда
хуже, чем когда-либо. Но у меня нет ностальгии...»
«Вы хотели бы иметь собственное телешоу, как это
сейчас модно у деятелей искусства?». – «Нет, у
меня слишком мало времени. Поэзия – это как
радио-телестанция, которая продолжает
трансляцию даже после твоей смерти. Телешоу не
имеет такого перманентного эффекта, пленки со
временем портятся и рассыпаются в ничто», –
парировал он.
Нью-Йорк, 1997-й – год смерти Алена Гинзберга и
Уильяма Берроуза. К роскошному клубу бесшумно
подъезжают дорогие авто. Люди в красивых платьях
и пиджаках изящного покроя предъявляют
пригласительные билеты на благотворительный
аукцион в поддержку сексуальных меньшинств и
неспешно рассаживаются, вежливо извиняясь. За
сотни тысяч долларов успешно раскупались
рукописи Берроуза на клочках бумажек, плащ
Керуака отошел к актеру Джонни Депу, у кинозвезд
пользовались спросом четки Алена Гинзберга. На
закате в Нью-Йорке как по команде вспыхивают
мириады электрических ламп. Ночью с высоты
птичьего полета кажется, что огни больших
городов дрейфуют над молчаливой и угрюмой
пустотой, точно бесполезные маяки, расставленные
здесь каким-то пьяным.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|