ИДЕИ И ПРИСТРАСТИЯ
ЗНАК ПОВОРОТА

Пистолеты Эрнеста де Баранта

Изменчивая персоносфера русской культуры

В этом году 165 лет роковому событию русской культурной истории – дуэли между Пушкиным и Дантесом. В очерке “Дуэль”. Взгляд из Франции” (“Дружба народов”) Николай Прожогин пытается осмыслить последствия этого трагического события для самоопределения французской культуры. Присутствуют ли в ней, и если да, то как проявляются мотивы раскаяния? Как переживали былую трагедию потомки убийцы, в руке которого “не дрогнул пистолет”? Николай Прожогин знакомит читателей с отрывками из записок правнука Жоржа Дантеса, который пытался поколебать те представления, которые утвердились при мысли о его предке, и утверждал, что его прадед не был “охотником за хорошенькими женщинами или за пожилыми мужчинами, о чем бесконечно и сурово твердили его хулители. Впрочем, когда речь идет о русских комментаторах, их горечь понятна. Чего только не сказали бы мы, французы, если бы наш гениальный Виктор Гюго погиб от руки славянина”. В городе Амбуазе, который называют колыбелью французского Ренессанса, хранятся пистолеты той роковой дуэли: “Выложенный зеленым сукном футляр полного набора дуэльных пистолетов с пороховницей, шомполом, молотком, отверткой. В отделение с круглыми тяжелыми пулями вложен листок бумаги с написанным по-французски текстом: “Эти пистолеты принадлежали барону Эрнесту де Баранту, дипломату, который одолжил их своему другу господину д’Аршиаку во время дуэли Пушкина с господином Дантесом – господин д’Аршиак был одним из секундантов”. Знал ли Лермонтов, начиная ссору с Барантом-сыном, что из пистолета его отца был убит Пушкин? В 1989 году президент Миттеран намеревался передать реликвию России, но французское общественное мнение воспротивилось, так что пистолеты только временно, в течение полугода, были выставлены в квартире Пушкина на Мойке.
Известный русско-американский писатель и публицист Александр Генис в статье «2001: сюрпризы глобализации» («Иностранная литература») обсуждает тревожную проблему бытия литературы в новую информационную эпоху, эпоху всемирной Сети: «В художественную литературу Интернет ничего еще не добавил, но кое-что в ней изменил и многое уже обесценил.
Главная, хотя и малозаметная перемена связана с тем, что Интернет сделал информацию доступнее, чем она была когда-либо раньше. Это вовсе не значит, что нам и в самом деле стало проще добывать необходимые сведения.
Несовершенство техники и отсутствие авторитетной редактуры мешают освоить грандиозные возможности Интернета. Важна, однако, не конкретная польза, а ощущение общедоступности. Само присутствие Интернета в нашей жизни меняет статус информации. Проникнув в каждый дом, Интернет стал необходимым и незаметным приспособлением, вроде водопровода. Сбор знаний стал чисто технической задачей, что приводит к инфляции информации.
Эрудиция теряет престиж, приобретая привкус плебейского ремесла. В век Интернета Паганель не может быть героем, и нам в отличие от альманаха моего детства уже “не хочется все знать”, ибо для этого есть электронные рабы.
Уступив Интернету самую легкую часть своего труда – просвещать читателя, роман остался без работы. В старые времена писатели обычно знали, что хотели сказать. Но что делать автору, который не знает, что он хочет сказать? Точнее, знает, что то, что он хочет сказать, сказать невозможно».

«Новый мир» публикует исследование ростовского филолога и философа Георгия Харагерова, которое озаглавлено на первый взгляд загадочно – «Персоносфера русской культуры». Но, проследив за мыслью автора, мы согласимся, что намечено перспективное для культурного самопонимания направление поисков. Что же такое персоносфера? «Это сфера персоналий, образов, сфера литературных, исторических, фольклорных, религиозных персонажей. И в этом смысле можно говорить не только о национальной персоносфере, но и о персоносфере отдельного человека, персоносфере социальной группы, о транснациональной персоносфере, свойственной тому или иному культурному ареалу, и даже о персоносфере всего человечества. Однако, поскольку значительная часть персонажей “говорящая”, интереснее всего именно национальная персоносфера, в которой инонациональные и транснациональные персонажи (библейские, античные) воспринимаются сквозь призму национального языка. Национальное видение мира далеко не в последнюю очередь определяется характером персоносферы, но при этом именно персоносфера – самая изменчивая часть картины мира. Национальные открытия и переосмысления происходят прежде всего через изменения персоносферы, где все культурные потрясения сопровождаются великим переселением народов – персоналий. Факт крещения Руси означал не только обращение к новым концептам, идеям, но и приобщение к новой персоносфере. В древнерусском сознании появились евангельские персонажи и святые, а визуально эта персоносфера заявила о себе в иконографии. Вот тогда очень важным стало понятие “образ”, в девятнадцатом веке превратившееся в синоним литературного персонажа. Весь литературоцентрический девятнадцатый век был веком активного заселения светского континента культуры литературными персонажами русской классики. Демография духовного континента колебалась, но оставалась невысокой. После семнадцатого года на обоих континентах началась резня. Появились новые персоны, прочно обосновались в нашем сознании “вожди”, а вот новые литературные персонажи хоть и плодились, но быстро хирели и умирали, чему были свои резоны. Но о персоносфере советского и постсоветского периода разговор особый». С интересом будем ждать продолжения разговора.