ИМЯ БЕДЫ — НАРКОТИКИ
ТОЧКА БОЛИ

Я решил рассказать правду...

В современной культуре вполне устоялись два образа наркомана. Первый – хищник, пустоглазая сволочь, которая не задумываясь продаст родную мать и обменяет ее на грязный шприц с порцией очередной отравы. Второй – жертва, которую надо долго и старательно спасать. Оба уже практически не люди.
Сверить эти мифологические образы с действительностью помог мне мой дальний родственник Володя, оказавшийся наркоманом, и мы с ним – не вдвоем, а в составе большой семьи – прожили несколько летних сезонов в одном деревенском доме.
О наркоманах не принято говорить хорошо, а о покойниках – Володя умер четыре года назад – плохо. Я решил рассказать правду, раз она находится где-то посередине.

Володя был средним ребенком в семье. Отец – известный в Ульяновске писатель, пишущий о природе. Мать – бухгалтер, добрая, жертвенная женщина. В детстве Володя был невысок и крепок, любил играть в хоккей.
Когда Володе было десять лет, его отец повесился. У этого горя была довольно стандартная, как ни страшно это звучит, подоплека. Учеба в Москве на Высших литературных курсах, алкоголизм, неоплатное доверие партийных товарищей, сомнения в собственном таланте. Гремучая смесь. Из окон литинститутской общаги выбросилось за полвека несколько бедолаг.
Вряд ли на Володину юность оказали серьезное влияние мятежные отцовские гены, ужасное детское переживание и безотцовщина. Я потому так думаю, что Володя оказался там же, где и целая компания его сверстников, хотя семейные ситуации у всех различались.
Общим для всех оказался идиотизм советской провинции, еще одна гремучая смесь несвободы, нищеты и бесперспективности. Ульяновск, по понятным причинам, отличался еще и повышенным идеологическим содержанием. В компанию, кстати, входили как раз не балбесы, а молодежь мыслящая и чувствующая, не лишенная культурных интересов и эстетических пристрастий. Читавшая Сэллинджера и Кена Кизи, слушавшая “Пинк Флойд”. Их не очень продвинутые одноклассники спивались на заводах, которых в городе хватало на всех.
Я вовсе не утверждаю, что у незаурядного молодого человека в Ульяновске в 70-х годах ХХ века не было иного варианта, кроме как сесть на иглу. Талантливый математик или художник вопреки всему пробивал себе дорогу. Человек идеи становился диссидентом или монахом. Еще можно было уехать в Москву или даже дальше. Речь скорее идет о повышенных притязаниях и претензиях к жизни, не подкрепленных всерьез изнутри. Так или иначе, один из массовых вариантов.
В области тогда было много маковых полей. Кайф начинался не после укола (втирания или принюхивания, технология меня не интересовала), а гораздо раньше. Выезд гурьбой на полевые работы, свежий воздух опасности, риск, противостояние злым ментам.
– Собираем мак, вдруг на поле появляются три ментовоза – и в рупоры: сдавайтесь! Мы залегли. Карась говорит: сейчас буду стрелять. Мы ему: тихо, ты! Они орут. Мы лежим. Не станут же они все поле прочесывать. Так и лежали до темноты, пока менты не уехали.
Романтика... Компания старательно металась между армией, заводом и тюрьмой, превращая свою жизнь в своеобразный слалом. Уволился, отмазался, устроился фиктивно дворником, получил условно. Володе “повезло” – после операции он остался с одной почкой и добился благословенного статуса инвалида плюс символическая пенсия. Его близкий друг загремел в тюрьму на восемь лет, отсидел четыре. Его приятель убил человека и был расстрелян. Другие как-то перемогли тревожную юность, завязали с разбоем, дождались более творческой эпохи и превратились в бизнесменов различного масштаба.
Володя успел пожить в Ленинграде, помести метлой тамошний асфальт, подышать балтийским воздухом. Город котельных, рока и непризнанных гениев казался ему альтернативой, форточкой в Европу, рассадником свободы. Володя дружил с художниками, вкусил жизнь богемы.
– Был специальный состав – сам по себе не действовал, надо что-нибудь съесть. Мы вколемся по кругу – и ничего, все мрачные. Спускаемся в булочную, берем по булочке – и сразу так хорошо, так весело! Радуемся, смеемся. Это называлось “булочку – и по шарам”.
Иногда скажут: Карася кумар долбит. Ну, зайдешь: как там Карась? А он лежит на спине, руки и ноги вертятся сами собой. “Велосипед” называется.
В диспансере лечат просто – отбирают наркоту и не дают. Если не умрешь от кумара, то считается, что вылечили. У нас там один загибался, уже не дышал. Мы зовем сестричку: будь человеком, вколи, он же кончается! Она: не положено! Мы сами достали, ищем, куда вколоть. Живого места нет. На ноге нашли вену, немножко оклемался...

Сидим с Володей на крылечке, наблюдаем, как Коля (мой шурин) шарит в огороде.
– Ага!
– Нашел, Коленька? Ну-ну, пропалывай.
Володя под шумок засеял потайные места огорода маком. Получилась интересная игра. Коля ищет Володины секретики с обстоятельным азартом.
– Коля, а знаешь, какой мак красивый? Детям покажешь, жена тебе булочки испечет.
Эту тему Коля просто игнорирует.
– Володя, скажи честно, больше нет? Или еще есть?
– Коля, клянусь, ты меня обижаешь, честное слово.
Минут через десять новая находка и те же клятвы. Когда же ближе к вечеру методичный Коля доводит партию до реального выигрыша, Володя грустнеет всерьез.
– Ладно, рви, ты ведь для моей пользы стараешься.

Я ни разу не видел, чтобы Володя проявил агрессивность. Иногда, правда, огрызался на мать, но как семиклассник. У него не было собственных детей, зато куча племянников. Похоже, он был рожден дядей, настолько здорово общался с детьми. На отца не тянул, потому что был начисто лишен инстинкта добытчика. Себя-то обеспечивал кое-как и не всегда.
То, что он каким-то образом употреблял через бинты, приходилось варить. Маковое молочко, уксусный ангидрид... Однажды мы оказались в городской квартире в разгаре процесса. Дикая вонь, Вовка носится между комнатой и кухней неестественно оживленный, с кастрюльками и прочими причиндалами. Как химик из фантастического фильма.
Без этого он находил себе укромное место и, тихо постанывая, загибался. Помочь ему никто не мог, человеческое общество в такие часы и сутки его утомляло.

Что отличало его от других людей? Нет, не дефицит воли, а полное ее отсутствие. Особенно ярко это проявлялось не в глобальном – ну разрушил собственную жизнь, с кем не бывает, – а в самых обычных ситуациях.
– Володя, – говорит ему Лена, женщина, которая всю жизнь Вовке нравилась, – куда тебе идти? Оставайся вот на диванчике.
– Хорошо, Лена, спасибо...
– Володя, – вступает бывший муж Лены, – чего тебе здесь валяться? Пойдем со мной, посидим, поболтаем.
– Пошли...
– Оставайся.
– Ладно...
– Да ты сам-то чего хочешь?
– А что я? Как скажете...
Мы не смогли ему помочь, как ни старались.
Оставшиеся годы Володя жил в Печорах, возле мужского монастыря. В нем оставалось очень много детского, он словно сошел со страниц назидательной книжки: будешь плохо есть кашу, вырастешь вот таким.
В последний день, уже понимая, что умирает, Володя выполз на воздух, в скверик. И тут его обнаружил и узнал какой-то друг из бывшей ленинградской жизни, приехавший в командировку. Он отвез Володю в больницу, но было поздно.

За всю свою жизнь Володя никому не причинил зла намеренно. Он принес разочарование и боль близким людям. Умирающая мать не захотела его видеть. Но – как ни банально это звучит – больше всех он обокрал себя.
Перед смертью у Володи изменился голос, стал совсем как у десятилетнего ребенка. Взрослый мужик, а говорил как пацан, ужасно...