КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА
КОНТРАМАРКА В ПЕРВЫЙ РЯД

История двух исключений

Театральная жизнь меряется не годами, а сезонами. Поэтому, когда во всех учреждениях подводили годовые балансы, в театре сезон только разворачивался. Уже сейчас ясно, что событием стали премьера во МХАТе им. Чехова “Антигона” и новый спектакль Е.Гришковца “Планета”.

Широко распространенная на протяжении веков практика гастролерства, когда известные актеры кочуют по городам, играя свои коронные роли в новых и новых театрах с новыми партнерами, сурово осуждена в теоретических трудах, хрестоматиях и учебниках. Если раньше актеры ощущали себя в роли, как нечто законченное и отдельное, что легко может перемещаться из страны в страну, из театра в театр, то теперь возобладала точка зрения, что актеров, как прекрасные виды, надо смотреть в своем театре. Но правила хороши тем, что бывают исключения. Великие актеры, как короли, везде дома. И сегодня, в период распада прежнего театрального пространства, когда итальянский или бразильский спектакль увидеть значительно вероятнее, чем грузинский, армянский или украинский, приглашение ведущих актеров бывшего Союза в московские постановки – практически единственный способ встретиться с Богданом Ступкой или Софико Чиаурели, Йозефом Будрайтисом или Отаром Мегвинетухуцеси. Богдан Ступка играет в Москве “Старосветских помещиков”. Отар Мегвинетухуцеси приглашен во МХАТ. А Евгений Гришковец в Театре современной пьесы выпустил премьеру “Планета”.

Человек-храм

Можно понять Олега Табакова, который, увидев в Тбилиси “Антигону” Темура Чхеидзе, пригласил режиссера и исполнителя роли Креона в Художественный театр на постановку. Когда-то Андрей Битов, описывая необыкновенной красоты грузинского патриарха-священника, вопрошал: “Если бы я был от природы столь красив, вел такую же чистую и святую жизнь, могли бы у меня быть такие одухотворенные руки, такая лепка лица? Вряд ли”. Олег Табаков пригласил во МХАТ актера, подобного которому на русской сцене сейчас нет. Дело не только в масштабе таланта (хотя и в нем, безусловно, тоже), в необычном темпераменте настоящего трагика (а не “трагика в пиджаке”, которых также во МХАТе не хватало), но и в самой личности Отара Мегвинетухуцеси, про которого очень давно было сформулировано: “Отар – это не человек, это храм”; человек, который сам по себе является предметом искусства. Глядя на него, понимаешь Битова, и в голову приходит еретическая мысль, что талант странным образом “одухотворяет” тело, придавая скульптурность его очертаниям, законченность каждому движению и жесту, особую монументальную простоту любым репликам и словам. Он читает по-грузински монолог короля Лира, заклинающего бурю, и кажется, что Шекспира можно читать только по-грузински. Он выходит Креоном, и кажется, что он произносит текст, который только мечтал написать Ануй.
На творческом вечере Мегвинетухуцеси в Московском Доме актера были показаны снятые на видео отрывки из грузинской “Антигоны”. Темпераментная угловатая красавица-царевна налетала и теснила Креона, ведя роль практически “на открытом звуке”, два сильных человека сражались за свое понимание жизни. Во мхатовской постановке Темура Чхеидзе эмоциональных сцен такого накала нет. Марина Зудина играет не столько Антигону-царевну, сколько Антигону-пацанку, не столько воина, сколько своевольницу. Привычный конфликт идеалистки Антигоны и трезвого политика Креона Темур Чхеидзе перенес в неожиданную плоскость: выбор между чувством и долгом равно стоит и перед Антигоной, и перед Креоном.
И, право, кажется, для того чтобы сейчас поставить многословную интеллектуальную драму Ануя, режиссер должен проявить не меньше мужества, чем его героиня, греческая царевна, идущая на смерть, чтобы похоронить тело брата, которое хоронить запрещено. Во имя долга Антигона жертвует жизнью, любовью к жениху, любовью к своему дяде-правителю, даже привязанностью к любимой собаке. Во имя долга Креон посылает на смерть любимую племянницу, невесту сына. И его выбор первый раз не менее, а даже более тяжек, чем выбор Антигоны. Креон в исполнении грузинского актера стал протагонистом мхатовского спектакля.
Креон-Мегвинетухуцеси выходит на мхатовскую сцену, и меняется планка возможного в актерской профессии. Движение глаз – смена мизансцены, взлет руки – как подарок. Внутренняя жизнь этого Креона кажется прозрачной и недосягаемой. Усталый, старый человек подходит к больной жене, берет ее за руку, ведет к столу. Пробует температуру каши и аккуратно, заботливо, нежно кормит с ложечки. Долг здесь естественен как дыхание, долг превращен в любовь. И ради этого же долга – долга перед своей страной – этот Креон пошлет на смерть племянницу, примет смерть жены и сына. И выслушав вестника, пришедшего с убийственными новостями, разведет руками – что у нас сейчас по расписанию? Им, его оппонентам, дано уйти с поста (хотя бы в смерть), ему не дано и этого. Он остается в выжженной пустыне с очередным совещанием и чувством выполненного долга. “Антигона” во МХАТе относится к редкому типу философских спектаклей, которые каждый волен читать по-своему, привнося собственные смыслы.

Не про это

Евгений Гришковец, получивший прозвище Человек-театр (автор, актер, режиссер и художник в одном лице), ежемесячно приезжает в Москву отыграть пару своих спектаклей и снова растворяется в мировых просторах. В последней его работе кроме его самого в Москве – спектакль «Планета».
Художницей Ларисой Ломакиной придумана прозрачная комната с узнаваемой тахтой, абажуром и телефоном, в которой живет красивая молодая женщина – Она (актриса театра Вахтангова Анна Дубровская). Она читает книжку, болтает по телефону, грызет яблоко, красится, иногда подходит к окну. А там, в заоконном пространстве, обитает Он (Евгений Гришковец), мужчина, которого Она не любит, мужчина, которого нет в ее жизни.
Этот мужчина ходит по городу: рассматривает машины и замечает, что у “БМВ” морда хищная, у “Мерседеса” – сытая, а американские машины смотрятся дорого, но видно, что как-то плохо оделись. Он смотрит на рекламные плакаты, где люди, которые особенно удачно застраховались, приглашают сделать то же самое других людей, которые только что что-то чрезвычайно удачно купили... Зал, как это привычно на спектакле Гришковца, сочувственно и радостно-понимающе смеется: “Точно сказано, я бы не додумался!” Даже не то что не додумался бы так сформулировать (это само собой), я бы не додумался, что об этом можно рассказать другим людям... И это недоумение, и эта радость быстро превращали и превращают зрительный зал в соучастников спектакля. И как же может быть иначе, если с тобой говорят на те самые предельно личные темы, которыми и не поделиться не получается, и делиться неохота.
Начиная спектакль, Евгений Гришковец обещает, что расскажет про Любовь, про то самое слово, которое на всех языках произносится нормально, а по-русски звучит как-то неловко. Приходится кашлять или делать какой-нибудь извиняющийся жест рукой. И зал ждет рассказа о страсти, о страданиях, о волнениях. Но очень скоро становится понятно, что спектакль совсем не про это. На самом деле нам рассказывают о том, как жить в отсутствие любви, как жить, когда тебя нет для той единственной женщины. Как жить, когда ты здесь, а она там.
Если ты не нужен ей, то, конечно, не тебе улыбаются рекламные супермены, и пока не о чем говорить с тибетским монахом, и все-все-все с другой женщиной оставляет привкус тоски, который надо смыть душем. Сюжет “отсутствия любви” в спектакле очень редко проступает на поверхность, он скорее подразумевается. Но именно этот подразумевающийся сюжет дает объем и смысл сюжету разыгрываемому.
«”Зайку бросила хозяйка, под дождем остался зайка”... – я понял, что это обо мне”». На такое признание мало кто способен, может, поэтому так много зрителей отчаянно сопротивляются и в этом сюжете свою историю опознавать не хотят.