РИДЕИ И ПРИСТРАСТИЯ
ИМЯ И СЛОВО

Хрустальная гора

Путешествие – самое невинное из праздных и легчайшее из достойных занятий.
Идешь, бывало, по тибетским перевалам, и встречные погонщики яков приветствуют тебя возгласом: «Кале пхе!» – что значит «не спеши». А куда тебе спешить? Ты достиг того, чего хотел. Пейзажи вокруг напоминают живопись душевнобольных, не известные дипломатическому миру короли принимают тебя в засиженных курами аудиенц-залах, жалобы на горную болезнь проводник обрывает лаконичным советом пососать гальку, а водку в придорожных харчевнях подают такую, что лучше не уточнять способа ее приготовления.
«...Я созерцал сквозь листву сверкающие вершины, которые вырисовывались на фоне ярко-голубого неба, меня переполняла радость, и я, как обычно во время путешествий по Гималаям, задавал себе извечный вопрос: «А почему не остаться здесь навсегда?» Ведь я почти три года своей сознательной жизни бродил в полном одиночестве по гималайскому высокогорью».
Путешественник и писатель Мишель Пессель за свою жизнь организовал десятки фантастических экспедиций. Он нашел не известные до него древние города майя в джунглях Юкатана. Он исследовал и описал закрытые от мира королевства Мустанг и Бутан, ориентируясь по карте, составленной тайными британскими агентами, которые исследовали Тибет под видом буддистских монахов и брали с собой четки из ста костяшек вместо полагающихся по канону ста восьми (так удобнее было считать шаги), а в дорожных посохах держали термометры, чтобы по ночам опускать их в кипяток и таким образом определять высоту над уровнем моря. Этот родившийся в Англии француз отыскал загадочных гигантских муравьев Геродота, «ростом больше лисицы, но меньше собаки», добывавших из земли золотоносный песок. Он путешествовал на глиссере к истокам Ганга и получил от тибетцев в Гималаях второе имя – Хрустальная Гора.
Мишель Пессель совершил тысячи самых невероятных открытий и легко доказал, что все мы совершенно не знаем истории, в которой живем, не чувствуем ее глубины. А история тем временем ведет утраченную нами тему, она уходит от паутинного слоя цивилизации, давно забывшей, что многое существенное происходило и происходит в маленьких высокогорных королевствах, «бесплодных, как дохлая лань».
Что там такое? Да ничего серьезного. Там монахи молятся о блаженствах, питаясь одной глиной, там деревенские мальчишки владеют изысканной техникой наскальных рисунков каменного века, там самые высокие горы и самые глубокие каньоны, там цветы выше всех цветов в мире и встречные погонщики приветствуют тебя невозмутимым возгласом: «Не спеши!»

“Как случилось, что в свои тридцать девять лет я верю в волшебные сказки? Неужели никогда не повзрослею? Я по-прежнему мечтаю о приключениях, опасностях, сильных ощущениях. Моими героями по-прежнему остаются путешественники и исследователи прошлых лет. Я всегда видел себя исследователем, первым ступающим на неизведанную землю, населенную туземцами. Я всегда хотел бродить по долинам затерянных миров и осваивать их. Я всегда был и остаюсь мечтателем, заблудившимся в мире искусственных спутников, сверхзвуковых самолетов, пластмассовых ложек, алюминиевых аэровокзалов, баров, подземных супермаркетов и рукотворных солнц”.

Когда все началось? Охота к перемене мест, мне думается, родилась от монотонной и слишком размеренной жизни в английском графстве Хертфордшир, где из диких животных водились лишь мыши да воробьи. Я рос, мечтая стать храбрым рыцарем, которому уже никто не посмеет указывать: “Отойди оттуда, запачкаешься”. Неудивительно, что в результате подобного воспитания меня привлекали как раз те вещи, которыми “глупо заниматься”. Так, я выучил тибетский и отправился пешком в Гималаи.
Правда, до этого было многое. Был парижский полдень, когда, удрав с лекции на факультете права, я случайно набрел на пыльную лавку букиниста рядом с церковью Сен-Сюльпис. Я зашел в нее без всякой цели, просто так. Только когда за спиной звякнул дверной колокольчик, я понял, что попал в магазин восточной книги. Восток? Он заключался для меня в избитом определении “таинственный” да еще в китайских вазах и статуэтках.
– Что вам угодно? – раздался надтреснутый голос букиниста мсье Превуазена.
Растерявшись и не зная, что ответить, я вдруг сказал, что ищу тибетскую грамматику. Кстати, тогда я не был уверен в существовании тибетской письменности и заранее рассчитывал на отрицательный ответ.
Велико же было мое удивление, когда милый мсье Превуазен полез в темный угол своей лавки, выволок оттуда лестницу и, прежде чем я успел выскочить на улицу, протянул мне маленькую зеленую книжицу. Сэр Чарлз Белл – “Грамматика разговорного тибетского языка”.
– Эта подойдет?
– Как раз ее я и искал, – ошарашенно пробормотал я.
С тех пор я потерял солидное количество ручных часов, штук двадцать зажигалок и все подаренные или купленные мною авторучки. Вообще моя забывчивость стала в семье притчей во языцех. Но “Грамматику” Белла я берег как зеницу ока. Она ездила со мной повсюду и всплывала в самые неожиданные моменты жизни. В конце концов я принялся читать ее.
Поначалу мне просто было приятно щегольнуть парой тибетских фраз перед знакомыми девушками. Фразы звучали так: “Почистите все бронзовые украшения” и “Монахи стали лениться”. В остальном белловская “Грамматика” являла собой замечательный продукт британского колониализма. Чего стоит, к примеру, последний абзац книги: “У британского правительства нет других целей, кроме поддержания статус-кво”.
Статус-кво! Какое всеобъемлющее выражение!
Постепенно я начинал понимать, что на свете существует “глупость”, которую я непременно должен совершить, а именно отправиться в Тибет. Мысль созрела окончательно, когда меня отправили в Америку учиться в школе бизнеса при Гарвардском университете. Науки, которые я должен был там штудировать, были весьма далеки от чистки бронзовых украшений и упреков ленивым монахам...

Когда человек отправляется в дальнюю дорогу, он не знает ни когда доберется до места, ни что с ним случится, ни когда его следует ждать назад, ни где будет ночевать, ни что увидит по пути. Завтрашний день несет всегда что-то занимательное, к чему надо готовиться. В Бутане нет контор, где можно получить страховой полис, нет бюллетеней по болезни, нет никаких средств, с помощью которых мы пытаемся – чаще всего иллюзорно – уменьшить риск случайностей в своей жизни.
Постоянная неуверенность рождает у людей в Бутане некое смирение перед судьбой. Поначалу его причины трудно понять, но потом они становятся ясными. Вспоминаю, как один тибетец, побывавший в Англии, рассказывал мне, что больше всего его поразило там то, что люди знают, чем они будут заниматься в следующем году. В Англии о будущем говорили как о прошедшем...
Он был прав.
Мы расчертили свое существование на клеточки и убили неожиданность. Этим, на мой взгляд, объясняется скука, на которую жалуется добрая часть жителей Запада. Мы подорвали свою способность бороться с неуверенностью. Поэтому каждый кризис застает нас врасплох и вызывает такую панику. Одно из последствий излишка доверия – это потеря сопротивляемости. Малейший сбой в запланированном существовании порождает слепой страх перед абсурдностью мироустройства. В этом причина всех наших “комплексов”, неведомых бутанцам.
В отличие от нас они готовы к неожиданностям и в определенной мере редко подвержены разочарованиям. Они умеют куда лучше нас наслаждаться моментом, принимают жизнь такой, как она есть, и стараются извлечь максимум из счастливого события или выпавшей на их долю удачи.