ИДЕИ И ПРИСТРАСТИЯ
ЗНАК ПОВОРОТА

Личность в эпоху астении

Чем определяется характер времени? Наличием обратной связи между человеком и обществом, в просторечии называемой совестью

Декабрьский “Урал” (№ 12) поместил воспоминания колымского узника Александра Кривоногова, простого русского человека, работяги, который был арестован в 37-м году, когда служил в Красной армии рядовым, – арестован ни за что, разумеется. Ни за что он отбыл в лагерях 10 лет, потом работал агрономом в глуши, неся клеймо врага народа, а реабилитировали старика только в 1989 году. “Утро. Загремели дверные засовы. Камеру за камерой выводят на тюремный двор, разбивка по вагонам, посадили нас на землю. У тюремных ворот стрелки-конвоиры с синими петличками, овчарки – наше сопровождение до вокзала. Весь двор заполнен заключенными. Впереди венгерский, цыганский ансамбли. От пожилого Шаркози до мальчика по имени Маир. Команда: “Встать!” В колонне по шесть человек выходим из ворот тюрьмы. За нами следом – колонна охраны. Улица. Боже мой! Сколько народу: женщины, дети. Плач, причитания, одна женщина подошла и попыталась передать корзиночку и узелок, охранник оттолкнул женщину, корзина упала в пыль. Колонна разрезает поток провожающих и, подгоняемая охранниками, стремительно движется вперед. С каждой минутой людей становится все больше, все это похоже на морской прилив. Но вот и все. Перрон оцеплен охранниками. Синий верх фуражек, красный околыш — это войска “родного” НКВД. Нас подвели к эшелону товарных вагонов. Два маленьких окошечка с решетками, у двери железный желоб для испражнений, двойные нары с той и другой стороны вагона, ровно по 36 человек в вагон. Когда эшелон был заполнен (а было нас около полутора тысяч), охрана тюрьмы построилась и ушла. К каждому вагону встали по два охранника НКВД. На перрон ринулся народ, у всех в руках узелки, баночки, крыночки для передачи. Вдруг приказ: “Передача продуктов заключенным запрещена!” Женщины с детьми вставали на колени, умоляли принять посылочку сыну, мужу, брату, хоть что-нибудь. Начальник конвоя стоял как каменный. Один из наших, Коля Псарев, увидев мать, закричал: “Мама, не надо, они все равно не поймут, прощай!” Команда закрыть вагоны, последние приготовления, паровозные гудки. В путь. Чита, Иркутск, Уссурийск, Хабаровск, Владивосток. Нас везут на Колыму”.

В годы перестройки все зачитывались воспоминаниями узников. Сейчас публика предпочитает глянцевые книжные серии – детективные, любовные, фантастические. Состояние издательского рынка и перекосы читательских вкусов исследует Александр Шаталов в статье “Между моральным и материальным удовлетворением”, помещенной в возрожденном журнале “Вестник Европы” (№ 2). “Процесс создания рынка массовой культуры, который страна переживает с конца 80-х годов, есть в первую очередь влияние западной культуры на отечественного потребителя. Собственные оценочные критерии оказались настолько слабыми, что у страны не хватило воли внедрять в широкое сознание потребителя свои художественные и эстетические замыслы или идеи... Скажем, в 20-е годы это было возможно. Массовая культура была частью массовой идеологии и носила четкий национальный характер. Влияние культур (тогда советской и западной) могло быть только взаимным, каковым оно в те годы и было. Сегодняшняя массовая культура в своих наиболее ярких формах полностью находится в зависимости от Запада. Если сначала мы просто копировали чужую “розовую” литературу, то вскоре заменили ее на отечественную. Наши “розовые” писательницы пишут столь же сентиментально, сколь и западные. Даже обложки для своих серий мы покупаем целиком у западных компаний (существует специальный рынок книжных обложек, покупать их уже готовыми, пусть и не первой свежести, гораздо дешевле, чем заказывать заново). То же и с детективами. Перепечатывая западные, мы вскоре создали свои собственные индустрии милицейского “мыла” и “фэнтези”. В этом плане мы уже почти европейцы...
Если нет внутренней – отечественной – идеологии, то ее место занимает идеология... да-да, западная идеология товара, вещевого рынка, потребительского, точнее, рынка... Но в этой потребительской идеологии на первое место встает вопрос правильной подачи товара, а это уже соединение психологии с культурой и эстетикой”.

В декабрьском “Новом мире” читателя несомненно заинтересуют выдержки из записных книжек юного поэта и философа Ильи Тюрина, трагически погибшего в 1999 г.(об Илье – см. “ПС” №72, 2000 г.). В предисловии к публикации Юрий Кублановский пишет: “Илья обладал не только гуманитарными и музыкальными способностями, но и тягой к естественным дисциплинам. А также – силой характера. Перед ним открывалась верная перспектива успешно жить журналистско-литературным трудом. А он круто меняет колею жизни и, предварительно год проработав санитаром в знаменитом Склифе, идет в медицинский университет. Но при этом остается человеком общественно открытым, болеющим за судьбу отечества. Последнее им написанное – убийственная заметка о новейших политиках, отмеченных “полным отсутствием чувствительности к тому, что думает о них страна, той обратной связи, которая в просторечии зовется совестью”. Большая для его лет редкость: девятнадцатилетний Илья ценил мораль и совесть выше политического эгоцентризма”.

Не может не привлечь внимания откровенный материал “Итог десятилетия: астенический синдром”, опубликованный журналом “Дружба народов” (№ 12): процессы, происходившие в общественном сознании россиян за десять истекших лет, анализирует заведующий отделом социально-политических исследований Всероссийского центра изучения общественного мнения (ВЦИОМ) доктор философских наук Лев Гудков. Горюя о распаде Союза, россияне не знают или знают, но не отдают себе отчета, что подавляющее большинство граждан отделившихся республик одобряют независимость, причем количество одобряющих продолжает расти. “Да, русские в значительном своем большинстве выступали против суверенитета. В России изменившийся статус не сразу был осознан и, по-моему, не осмыслен до сих пор. Русские по-прежнему считают себя великой державой, мыслят в категориях одной шестой части суши, хотя население страны уполовинилось, а экономика, утратив свой бесчеловечный, военно-мобилизационный характер, продемонстрировала миру свою отсталость, неразвитость, жестокость и коррумпированность. Общество за это десятилетие заметно изменило свое представление о том, чем должен определяться статус великой державы. Подавляющее большинство сегодня считают: уровнем материального благополучия населения, социальной защитой, доступностью различных социальных благ – медицинского обслуживания, образования, а не наличием оружия массового уничтожения. Но прежние претензии на роль мировой державы все еще очень сильны, хотя сил, ресурсов для подобной политики давно уже нет.