Я ИДУ С УРОКА
 

Я верю, если мне что-то действительно нужно, то это обязательно будет.
А если не будет – что ж, Богу виднее.

Здравствуйте, мои дорогие помощники и учителя, Мария Владимировна, Александра Петровна, Вячеслав Михайлович! Спасибо за все. Попытаюсь написать продолжение моей истории. А то когда мне было плохо, кричала “помогите!”, а когда все хорошо, даже и не напишу. Простите.
Итак, я возвращаюсь на полтора года назад к своему последнему письму. Помните, я писала о том, как впервые узнала о режиссуре урока? Тогда у меня уже был накоплен достаточный багаж собственного учительского опыта, вроде бы достаточный для нормальной работы и нормальных результатов. Но мне хотелось радостной, интересной, творческой, обоюдной(!) работы на уроках – а этого как раз и не было. И как я к тому времени поняла, в моем исполнении урока не будет никогда. Искать – я уже считала – нет смысла, потому что было перепробовано (на уровне моих способностей) все что можно: какие только программы, опыты работы я не изучала, какие только семинары не посещала!.. Я понимала, что, наверное, делала что-то не так. Не должно быть так: работать настолько через силу! Из кожи вон лезть, чтобы обратить на себя внимание детей! Но все поиски были безрезультатны. Я даже перестала готовиться. Все равно толку нет.
И тут мне попались статьи о режиссуре урока. Я просто взяла почитать – отдохнуть душой, порадоваться, что хоть у кого-то получается. И вдруг... Я сразу поняла: это то, что мне надо! Было такое ощущение, что до сих пор я жила без кислорода и вот только теперь возможна жизнь. Я несколько раз перечитывала эти статьи, потом стала примерять их к той или иной теме урока. Появилась и у меня надежда, что дети на моем уроке перестанут, присутствуя, на самом деле отсутствовать.
Ближайший урок выстроила по вашим советам, и дети действительно начали заниматься делом и по делу. Для меня это стало открытием! Впервые за все время моей работы я ощущала удовлетворение и даже счастье. Появилась уверенность в своих силах, что и я могу принести пользу.

Но из своей школы я все же ушла… Попробую объяснить почему. Хотя за один раз не расскажешь всего.
Дело в том, что параллельно с моей напряженной учительской жизнью (36 часов в неделю во всех классах), со всеми ее поисками, радостями, у меня нелегко складывалась и домашняя жизнь. Я очень болела, просто падала, сердце останавливалось, сил не было никаких. Но самое главное – с четырех лет не переставая болел ребенок. И я, как человек добросовестный, лечила его всеми возможными способами. И тоже безрезультатно. Но, слава Богу, я вырулила туда, куда надо! Правда, поздновато, но хоть так. Когда после каникул я пришла в школу, все наперебой говорили: помолодела, похорошела, засветилась. А потом стали замечать, что я другой человек.
А случилось вот что. Однажды я услышала проповедь о Христе и буквально через две недели покрестилась. Я первый раз выплакала все. Сейчас я понимаю, что это была исповедь. Тогда не понимала. До этого у меня даже слова о Боге не было, для меня вообще Его не существовало. Главным была работа. На втором плане – дети, муж – совсем в стороне.
Мы жили в закрытом городе под Красноярском, где была одна профсоюзная библиотека и, естественно, никаких храмов. Там я родилась, выросла и выучилась. Когда мне было 20 лет, мы переехали в Екатеринбург. Началась собственная семейная жизнь. И одна постоянная мысль: “Я хочу счастья своим детям”. И хотя понимание счастья тогда и сейчас существенно отличается, видимо, желание мое было настолько искренним, сильным, действенным, что Бог меня и вывел туда, где я сейчас нахожусь.

С уроками это совмещалось трудно. Вот, например, праздник. Мне хочется поздравить детей, рассказать, что такое Сретенье... Вскорости подходит ко мне директор и говорит, что категорически запрещает проповедовать. А что значит проповедовать? Своим поведением, образом жизни я не могу не проповедовать! И потом, не важно, какой предмет ты ведешь, но если ты учитель, то как можно не говорить детям о Боге (а значит, об Истине, о смысле жизни!), я не понимаю.
Вот русская литература – она же вся православная. Я почему так говорю? Потому что я прошла курсы в Доме учителя (официально епархия заключила с Департаментом образования договор). И там у нас были лекции по литературе. Я испытала такое потрясение! Все стало с головы на ноги. Для верующего человека русская классическая литература – она живая! она про жизнь! И дети с верующим учителем ее не просто проходят – проживают.
Если б так, то многие подростковые проблемы снимались бы. Вот Достоевский. Мне кажется, что у детей, которые прожили с Раскольниковым его жизнь, не может быть мыслей о самоубийстве.
У меня зрел внутренний разлад: на уроке хочется одного, а администрация требует делать другое. Да и нагрузка такая (а при меньшей – денег совсем нет), что вести семейную жизнь невозможно. А ведь каждая мать в свое время будет стоять перед Богом вместе со своими детьми и давать ему ответ, как она привела детей к Богу. Моему сыну сейчас 16 лет, дочке – 20. В храм они пока не ходят. А мне нужно, чтоб они со мной в храм ходили не механически, а сознательно. Выберут ли они Бога – это и от меня зависит. От моей молитвы. А как мои молитвы будут услышаны, если у меня то грязь на душе и на сердце, то физические силы на исходе?.. Человек же не безразмерный по своим возможностям. Вот я и ушла из школы.

Поскольку мои уроки – во всех классах, с 1-го по 8-й, то через меня проходило около 600 человек в неделю. И так – годами. Конечно, это все можно выдержать, и с радостью, если твоя цель жизни и цели тех, кто руководит воспитанием детей, совпадают. А если нет? А если видишь, что дети гибнут, гибнут их души? Конечно, Господь по своей великой любви каждому дает возможность выкарабкаться и пойти ко спасению. Какая же роль мне отведена в этом?
Может создаться впечатление, что я вместо своего урока хотела бы проводить Закон Божий. Совсем нет. Мне просто хочется нормальной атмосферы и на уроке, и в школе. Если это праздник, то вместе порадоваться, если день какого-то святого – вспомнить о нем, помолиться ему, по-божьи решить те или иные проблемы. Ведь почему ребенок должен слушать именно меня? А вот слушать Бога, который дал заповедь послушания старшим, – это ведь совсем другое дело. Или вот, например, пост, а в школе дискотека, и от этого – еще большее бесовство.
Вот, бывает, ребенок вышел из стен школы – и уже законченный наркоман или в скором времени уже за что-нибудь сидит. Но ведь он в школе провел большую часть своей жизни, что, ничего нельзя было сделать? Нет, своими силами, наверное, нельзя. И все, что мы сейчас наблюдаем в нашей жизни, – это результат воспитания без Бога. Родители как будто стремятся перещеголять друг друга (и я в свое время была в их числе) в количестве навешанных на ребенка нагрузок. Почему-то все решили, что дети должны знать английский, танцевать, плавать, быть каратистами... Несчастный ребенок! Он не знает, кого слушать, и себя слушать не умеет. Он доверял взрослым, и к чему они его привели? Ведь дети не рождаются ни наркоманами, ни самоубийцами, ни развратниками, и не для этого рождаются. Такими сделали их мы, взрослые. Неужели не страшно? Неужели недостаточно? И каких бед нам еще ждать, чтобы нас вразумить? Чтобы мы поняли, что это все – издержки нашего “творчества” без Бога.

Я понимаю, что нужна в школе детям. Они ведь чувствуют, что я их люблю. По себе знаю, что для жизни достаточно одного педагога. У дочки был такой педагог – учитель математики. Она говорила: мама, ради Ольги Владимировны можно вытерпеть все что угодно. Я говорю: ну и терпи, моя милая... Многим детям плохо, даже, может быть, большинству.
Когда решали, кому отдать самый элитный класс, директор сказала, что я единственный человек, кому она бы доверила этот класс. А потом она же мне и запрещала проповедовать. И родители были против меня. Родители все что угодно хотят: и чтоб дети языки учили, и чтоб в институт поступили, и чтоб карьеру сделали – только не хотят они, чтоб дети добрыми были. Потом, конечно, придет время, и родители поймут, что вырастает из детей, когда воспитание бездуховное. Но это опять же промысел Божий: раз так происходит, значит, так должно происходить. Значит, человек должен себе эти шишки набить.
Раньше мне казалось: вот если я что-то в педагогике передовое найду, я что-то смогу делать. Но ничего не смогла. Если нет связи с самим Богом, то ничего не получается и с детьми. Как я могу что-то чистое им дать, если во мне чистоты нет? Как? А что значит чиста? Значит, мое покаяние. На исповедь сходишь, причастишься и с любовью к детям идешь снова – как бы ни было, что бы ни было. И на самом деле: надо добросовестно делать свое дело, а Господь тебе поможет – ты получишь как подарок что-то.

Так вот, вернусь к причине моего ухода из школы. Я поняла, что мне со всем не справиться, вернее, надо начать с себя, потом со своей семьи… Что-то я попыталась объяснить директору, когда пришла с заявлением об уходе. Она сомневалась, но я сказала то, что разрешило все ее сомнения: “Неужели вы мне разрешите ходить в школе в платочке? Ведь я его больше не снимаю”. И она сказала: “Ладно, иди с миром, отпускаю”.
Я верю, что если мне что-то действительно нужно, у меня это будет – надо только помолиться. Если мне нужна какая-то вещь, мне не надо ее нигде искать – сама найдется. А если не найдется, значит, и не надо.
Помню, сапоги у меня порвались – не в чем на улицу выйти. Вдруг вижу: на подоконнике в подъезде стоят абсолютно целые сапоги. Я вокруг них ходила, не решалась взять. Соседка и говорит: кто-то сапоги выбросил, тебе не надо? Я померила – как раз. Два года в них хожу.
Так и с работой. Молилась, чтобы мне нашлась работа. Но чтобы твою молитву слышал Бог, ты делай то, что должна делать. А ты должна утром помолиться, вечером помолиться, в выходной пойти покаяться и причаститься. Ты за детей должна молитву прочитать – обязательно. (Беседуют со священником родители: сын, мол, такой-сякой, и воспитывали его, и туда толкали, и туда направляли, а все без толку. Священник и спрашивает: а вы молились за него? Они говорят: нет. Ну а что вы хотите? Вы же не просили помощи Божией!) И тогда есть надежда, что все, что с тобой происходит, угодно Богу, а не результат твоего своеволия. Остается только с радостью принять то, что есть, даже горе – Богу виднее, как твою жизнь устраивать.
Мы с сыном тогда ходили в Александро-Невский храм, в детскую воскресную школу. И там я узнала, что в одном детском приюте музыкальный работник нужен. Приют есть в каждом районе. Но с этим приютом наладил связь храм, что при госпитале ветеранов.
Я благословилась у батюшки и пошла в приют.

Приютские дети – в основном сироты, а еще те, у которых родители либо пьют, либо в тюрьме сидят. Всего человек 30.
Воспитатели всякие есть. Мы все люди и по грехам нашим – одинаковые. А с другой стороны, всем нам дана Божия душа...
Поступили к нам весной три брата – 14, 10 и 9 лет. Родители в тюрьме. Дети поначалу были как зверьки. Норм поведения никаких: как люди общаются, как едят, как руки моют, узнали, похоже, только здесь. Все курят и нюхают. Как покурят – шелковые. Как им не хватает курева, рычат, кричат, кусаются – что-то нечеловеческое. Как-то раз подрались (а если они начали драться, то бесполезно их разнимать), а потом оказалось, что один другому покурить не дал.
Вот средний брат – Рома, 10 лет. Я прихожу. Он говорит: у, старуха пришла. Рома, уже можно сказать, зависим от курения. Все лето пробегал, пробовали запирать – все равно убегает, подолгу где-то болтался, видимо, побирался, его привозила милиция, школа и интернат обучать его отказались. Матерится, дерется. Как покурит – немного успокаивается. Чуть пройдет время – опять как больной. Что делать? Разговоры, наказания, занятия помочь не могут – ему на них просто наплевать. Чего ждать? Что вырастет и его заберут в колонию? Но ведь не родился же он на погибель.
Предложила ему пойти с нами, с ребятишками, в храм. Пошел. Ни стоять, ни ходить не умеет, умеет только бегать. Храм у нас расположен в больнице, так он где-то выпросил покурить, полслужбы пробегал, потом сказал: “Все, больше не могу”. Уехал обратно в детский дом.
Я спросила у батюшки: что делать? не брать больше? Батюшка сказал, что все равно надо брать и как-то стараться разговаривать с ним. И ведь как написано: не запрещайте детям приходить ко Мне.
В следующий раз заранее с ним обговорили, как надо себя вести в храме. «Надо, – говорю, – потерпеть. Если ты решишь, что все-таки зайдешь в храм, то можешь там на коленках постоять, посидеть, там коврики расстелены. Но бегать ни по храму, ни по госпиталю нельзя». Он дал слово, но только вошли в больницу, он чуть не с гиканьем понесся по этажу, ему надо было спрятаться от меня, чтобы потом пойти поискать, где можно раздобыть сигарету или бычок. Я подумала: мы будем там три часа находиться, а он будет в это время по госпиталю бегать. И говорю ему: тогда уезжай...
Когда мы вернулись в детский дом, Ромы не было. Я плакала: дождь идет на улице, а Ромы нет, где-то бегает, ни поесть, ни согреться. Я пошла в храм, просила, чтобы он вернулся, чтобы Господь вразумил, как ему помочь. Бабушке подала, чтобы за Ромку молилась. Не может же быть так, чтобы он никому не был нужен. Он же не специально это все делает!
Нам многое посылается для спасения. Ничего случайного не бывает. Раз мне этот ребенок послан, значит, он для чего-то мне послан… Вот я сейчас зайду в аптеку и спрошу, есть ли какие-нибудь таблетки от курения. Я должна делать то, что я должна делать, а там… Конечно, моих сил не хватит. Это только Господь все может, и в Его планы про Рому, наверное, каким-то образом вхожу я, а в Его планы про меня входит Рома…
Рома так вечером и не пришел. Звоню утром, сказали, что недавно был, опять убежал.

И опять прошла неделя, и опять мы идем в храм. Принесла ему “Холлс”, договорились, что, когда захочет покурить, будет сосать “Холлс”, терпеть. По дороге подрался с девочкой. А у меня опыт: если подерутся, то спокойно в храм уже не сходить. Рома побежал на остановку сам по себе. Мы договорились, что, когда подойдем к нему, дружно скажем: “Рома, ты наш самый лучший друг, пожалуйста, не убегай от нас”. Подошли и сказали, а Рома нам отвечает: “А я вас тут и ждал”. Он уже накурился.
Вошли в храм. Он на весь храм: “Фу! Я не могу тут дышать!” – не мог вдыхать ладан после курева и выскочил из храма. Так он и бегал туда-сюда. На обратной дороге в детский дом я ему рассказывала про исповедь. И предложила: “Пойдем к батюшке”. А он и согласился. Я его за руку – хвать, пока не передумал, и передала прямо в руки батюшки в исповедальную комнатку.
Вышел он оттуда не сразу. Лицо сияющее. Я спросила: “Ну что, понравилось?” Рома ответил: “Ага”. Потом исчез, где-то раздобыл яблок штук восемь – на всех детей, что с нами отправились, тут же в храме раздал и сказал: “Ну все, я пошел”.
Я понимала, что на самом деле все, что в его силах на сегодняшний день, он сделал, я его благословила, и он поехал. Но опять не домой. Правда, вернулся не с милицией и не к ночи, а к концу тихого часа.
Что дальше делать, не знаю. Господь покажет. Будем молиться – и получим ответ…
Похоже, с письмом надо заканчивать, а то я уже как чукча: что вижу – то пишу.
И потом, что-то конца не видно.
Всего доброго. Если что-то пригодится из моего сочинения, то не пишите имени. Не потому, что неправда, а просто не хочется жить на виду.