ЦВЕТ ВРЕМЕНИ
 

Рычаг скипетра в системе власти

Прогрессивные черты самой архаичной государственной вертикали

Дела давно минувших дней

В самом начале 80-х годов на одном из многочисленных в ту пору полулегальных семинаров я прочитал доклад под названием “Монархические этюды”. Помнится, там доказывалось, что от тоталитарного общества проще и спокойнее перейти к авторитарному, а монархия по сути своей лучшая форма авторитарной организации власти, так как оставляет эту самую власть в руках профессионалов, ее естественных хозяев и распорядителей, позволяя всему остальному населению мирно предаваться земным ремеслам и не скорбеть, “что отказали боги им в сладкой участи оспаривать налоги или мешать царям друг с другом воевать”. Действительно, тогда, на фоне не прекращающейся ни на минуту профанации самой идеи управления, резкого разделения живой жизни и мертвого официоза, полнейшей дискредитации всех и всяческих официальных ценностей, пафос пушкинского стихотворения “Из Пиндемонти” казался на редкость актуальным. Мне и моим друзьям, веселым и непослушным двадцатилетним циникам, ей-ей, было мало горя в том, “свободно ли печать морочит олухов иль чуткая цензура в журнальных помыслах стесняет балагура”. Сражаться за свободу полезно исключительно на баррикадах, когда твоей свободе реально кто-то угрожает. В остальное же время куда приятнее пить вино, танцевать с красавицами, играть в винт и драться на дуэли. А от подобного признания полшага до другого пушкинского выдоха: “Нет, я не льстец, когда царю хвалу свободную слагаю”.
Если власть – несусветно грязное и замороченное дело, то пусть уж занимается ею человек, подготовленный от рождения, взваливший со скорбью – а кто из последних русских императоров без печали относился к своей участи – на себя этот крест. В общем, “намного лучше православный царь, чем глупый генеральный секретарь”, – пели шаловливые студенты задолго до того, как голосистые эстрадники затянули “Поручика Голицына”.

Немудрено, что подобная легкая логика раздражает и монархистов, и республиканцев. В 90-е годы, когда в России естественно вернулись к вопросу о государственном строе, в пользу монархии выдвигались уже совершенно другие аргументы. Крайне правые вспомнили о венчании на царство, церковном браке страны и ее государя, безжалостно расторгнутом большевиками, более умеренные приводили в пример Испанию и утверждали, что царю-королю-султану проще, мол, чем демократически избранному парламентскому большинству, провести державный корабль между Сциллой олигархии и Харибдой популизма в кризисную эпоху. Однако все сходились на том, что единого общепризнанного кандидата на трон у нас нет, да и механизмов восстановления монархии не существует. К тому же дворянство порублено да погублено, офицерство изведено низкими зарплатами и отсутствием жилья, обычаи придворных балов утеряны за десятилетия сплошных маевок и вечеров ветеранов “Кому за восемьдесят”, а манекенщиц, актрис, любительниц фуршетов и презентаций, даже жен, подруг и любовниц всех братьев Михалковых трудно одним махом обратить во фрейлин Ее Величества. Посему вопрос о восстановлении монархии в России следует признать чисто риторическим, принадлежащим скорее сфере поэзии – “как же сегодня бледны наследник, императрица, четыре великих княжны”, нежели области политики – “уже нынешнее поколение русских людей будет жить при глобализме и полной интеграции в мировую экономическую систему”.

Скрытые формы государственного строя

Обычно переход от монархии к республике связывают с торжеством индустриальной эпохи, вхождением в массовое общество с его культом производства и потребления, иллюзиями представительской демократии и обольщениями либеральной риторики. Сохранившиеся монархические режимы – с этой точки зрения – не более чем элемент исторического наследия, дорогое и не слишком полезное украшение на здании современной государственности. Конечно, под Рождество приятно вспомнить сказки про принцев и принцесс, посплетничать о трагически погибшей Диане, удивиться длине ног и ресниц легкомысленной Стефании, посмотреть фотографии испанского короля Хуана Карлоса и его супруги, греческой красавицы-королевы Софии, сравнить их, наконец, со скучным шведским королевским семейством, но все это бесконечно далеко от современной политической жизни – предвыборных баталий, войн против терроризма, засилья олигархии, исламского радикализма и амбиций СМИ.

Однако такая логика ущербна, она исходит из того, что присутствующие непосредственно сейчас формы организации жизни останутся неизменными. А это по меньшей мере сомнительно, ведь на рубеже второго и третьего тысячелетий человечество переживает мощнейший социальный переворот. Внимательные наблюдатели сравнивают эту не слишком заметную для поверхностного потребителя ежедневных новостей революцию с переходом от охоты и собирательства к земледелию, от земледелия – к индустриальной и постиндустриальной культуре. Мы стоим на границе информационного общества, призванного совершенно изменить наши представления о природе всей социальной реальности, в том числе и о природе власти. На этом рубеже традиционные институты массовой демократии, той самой, о которой Черчилль говорил, что она “ужасна, но лучше нее ничего не придумано”, фактически перестают действовать. Официальные государственные структуры становятся ширмой, за которой осуществляется реальная власть советников и экспертов, выборы попадают в руки специалистов по имиджу, манипулирующих стереотипами массового сознания, как фишками в лотерее, а отсев информации в СМИ приобретает такие изощренные формы, какие и не снились цензурным ведомствам самых почтенных диктаторов. Все эти процессы – отнюдь не результат чьей-то злой воли, а требование современного развития, в рамках которого старая демократия оказалась не только реакционной, но и вовсе невозможной. Как замечает Элвин Тоффлер, один из первых исследователей метаморфоз власти на рубеже эпох, нынче стало значительно меньше правящих иерархий, бюрократических инстанций, и успешность политики все чаще зависит от быстроты и окончательности принятого решения. Причем порой все равно, какая будет реакция, главное, чтобы она ни в коем случае не запаздывала.
В этих условиях, когда социальные системы выходят на новый уровень неуравновешенности, балансируют на грани порядка и хаоса, “большие группы”, “массы”, “большинство населения” – эти старые понятия перестают иметь реальное политическое значение. Все вновь решают малые группы, оказавшиеся в нужном месте и в нужное время, и в этих малых группах – их естественные лидеры. Драматизм ситуации в том, что, объединяясь, стремясь к интеграции, современный мир все чаще и чаще раскалывается на сектора, куски общества, где люди находятся на расстоянии вытянутой руки, все друг друга знают, и именно в этих небольших группах происходит реальная история, моделируется будущее. Причем часто совсем неясно, какая группа способна заявить о себе, завтра или послезавтра определить картину мировой политики. В этих обстоятельствах процесс принятия решений, с одной стороны, усложняется, с другой – архаизируется, он требует большей информированности, но при этом совершенно не подлежит окончательной систематизации, не подводится под шаблон. В нашей повседневной, а значит, и социальной жизни мы все ближе и ближе к греческому полису, мы все дальше и дальше от классического государства нового времени с его унификацией и разделением на центр и провинцию. В современном обществе каждая группа, всякое пространство способны найти свой центр и выстроить вокруг этого центра целый мир, как выстраивают сетевую игру. В конечном счете за столом у собственного компьютера любой являет собой неограниченного властителя и, играя в детскую игрушку, поминутно моделирует судьбоносные решения. Мир стал мозаичен, и его мозаика усложняется с каждым часом, в нем столько претензий и противоречий, столько амбиций, что никакая ведомственная структура, никакая система классов и категорий не способны вместить эту цветущую сложность. Республиканский идеал XIX века во многом был масонским идеалом. Он основывался на идее симметрии. Именно поэтому так покойно и покорно там чувствовал себя его превосходительство буржуй, а попросту – обыватель, единица, каплей льнущая к массе, сокровенный идеал статистиков и строителей народнохозяйственных планов. ХХ век, особенно вторая его половина, сокрушил симметрию и превратил социум в лабиринт. А в лабиринте пока был способен ориентироваться только суверенный человек, причем чем дольше он занимается этим неблагодарным делом, тем легче добивается успеха.
Поэтому немудрено, что все вновь возвращается на круги своя, возвращается к личности. Мы чаще и чаще наблюдаем усиление президентской власти, попытки максимально продлить полномочия действующим главам государств и пр. По существу, давно уже торжествует голлистская философия управления, когда оптимальные решения принимает президент со своими друзьями и успешность работы государственного механизма зависит именно от того, насколько последовательно, не отвлекаясь на побочные “демократические” задачи, они могут осуществлять свою политику.
Но разве подобная организация власти не становится скрытой формой монархии?
К тому же на фоне приватизационных процессов, набирающих ход во всем мире со второй половины 80-х годов, выясняется, что раздробленная ответственность, как в государственном секторе, так и на крупных предприятиях, слишком часто служит синонимом безответственности, мешает принимать быстрые и оптимальные решения. Политическая история последних десятилетий также подтверждает этот вывод. Мы все больше и больше нуждаемся, чтобы в критической ситуации выбор оставался делом профессионалов, которые не укрывались бы от личной заинтересованности за бюрократическими структурами. Современное общество способно создать достаточное число противовесов, обуздывающих возможный произвол, чтобы не опасаться личной власти, обаяния и авторитета личности. Государство, тем более современное государство, отказавшееся от львиной доли своих полномочий, тоже вполне может и даже должно “быть приватизировано”.

Шутки истории

История постоянно шутит шутки, в том числе и с королями, герцогами и шейхами. В Болгарии бывший царь побеждает на выборах, в Испании действующий король служит гарантом Конституции, в Румынии изгнанный монарх вот-вот начнет борьбу с олигархией и коррупцией. Старые пороки монархии на наших глазах превращаются в естественные достоинства организации государства.
Столетие назад либеральные публицисты заполняли тысячи страниц, клеймя “придворную камарилью”. Насколько же больше тогда доверяли “обществу”, классам, их самосознанию и самоорганизации, как страстно, к примеру, требовали “ответственного министерства” в дни мировой войны... Теперь же положение, при котором государственный лидер способен сам, не считаясь с бюрократическими препонами, не оглядываясь на потенциальных избирателей, никому не давая отчета, подобрать себе сотрудников, выглядит не только желательным, но и почти идеальным. Американский политолог Самуэл Корнелл пишет: “Когда в мире критическая ситуация, Белый дом быстро связывается со своими людьми... Эти сообщения идут, минуя традиционные источники информации и систему управления. И никто из официальных чинов не может вмешаться в дела президента”.
Представляете, с какой гримасой и какими эпитетами объяснял А.И.Герцен в своем “Колоколе” нечто подобное об управлении Российской империей?

Монархии в изменившемся мире...

Мир действительно меняется, и возврат к монархии на новом этапе не выглядит совершенной утопией.

Во-первых, открытая форма единовластия сохраняет множество преимуществ перед его скрытой формой. Законный наследник престола гораздо меньше зависит от общественного мнения, нежели президент. Перед ним не маячат выборы. За его спиной не перешептываются тысячи имиджмейкеров. Он может решать не только тактические, но и стратегические задачи, сам отслеживать результаты своей политики. Наконец, он лично заинтересован в процветании своей страны, заинтересован так же, как хозяин придорожного кафе – в популярности своего заведения, а поэт – в силе своей поэзии.

Во-вторых, монархия – самоорганизующаяся государственная структура. Она органична и именно поэтому не слишком зависит от случайностей. В этом отношении первоначальный выбор династии может быть совершенно произволен – власть и ответственность выстраивают человека.

В-третьих – и это, наверное, самое важное, – Россия, как и многие другие страны Старого Света, так и не распрощалась с монархическим мышлением. Мы любого лидера воспринимаем как царя, все равно хорошего царя или дурного. Сталин был в народном сознании Иваном Грозным или Петром Первым, Брежнев – Федором Иоанновичем или Николаем Вторым, Горбачев – Александром Освободителем или последним, незадавшимся императором Михаилом Александровичем. Для каждого ведущего персонажа отечественной истории уже готова роль и вместе с ролью – корона. Было время, когда подобное отношение к главе государства мешало правильному общению власти и общества, затрудняло принятие адекватных политических решений, но сейчас, возможно, ситуация меняется...

В XVIII веке Екатерина Великая писала, что Россия – слишком большая и разнообразная страна, она чересчур хаотична, чтобы управляться только учреждениями, по писаному. Нынче, видимо, и весь остальной мир стал слишком сложен, слишком неупорядочен, чтобы отдать его на откуп законам и принципам. Порядок устанавливается по закону, но в хаосе способен ориентироваться лишь живой человек. Власть будущего – власть профессионалов, которых другие профессионалы, не имеющие отношения к политической власти, будут знать по именам. И монархия – одна из признанных форм подобной социальной организации, быть может, на сегодняшний день единственная проверенная временем форма, – еще способна доказать свои преимущества перед анонимными и неразворотливыми бюрократическими иерархиями, которые были порождены массовым обществом индустриальной эпохи.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"