ДОМАШНИЙ АРХИВ
ДЫМ ОТЕЧЕСТВА 

«Москва теперь не такая, какой ты ее знал...»

В эти дни исполняется сто лет со дня рождения Александра Александровича Фадеева. Он родился 24 декабря 1901 года на Верхней Волге в селе Кимры. Еще лет пятнадцать назад юбилей советского классика был бы событием для всей страны, было бы много речей в Колонном зале и немало парадных тяжелых венков. Но в том, что столетие Фадеева проходит так незаметно и тихо, возможно, есть своя жизненная мудрость. В тишине можно о многом передумать и многое перечитать. И тогда из пепла наших школьных хрестоматийных представлений вдруг возникает личность писателя.
Быть может, самый интересный из всех романов Фадеева – это роман его жизни. Еще живы среди нас люди, которых в страшные годы сталинских репрессий Фадеев сумел спасти от неизбежного. Далеко не всех ему удалось выручить из беды. И эти обстоятельства легли невыносимой тяжестью на его совесть. Предсмертное письмо Фадеева руководству партии – документ потрясающей нравственной силы и беспощадной честности. «Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено... Литература – эта святая святых – отдана на растерзание... во власть людей неталантливых, мелких, злопамятных...»
Сегодня мы впервые публикуем письмо Александра Фадеева его другу Владимиру Луговскому, оно написано в первые дни после окончания битвы под Москвой. «Москва теперь совсем не такая, какой ты ее знал...» – пишет Фадеев из столицы в Ташкент.
А мы можем сказать, прочитав это письмо, что увидели Фадеева совсем другим. Светлым и лирическим, задумчивым и веселым. Совсем не стальным.

20 марта 1942 года
Дорогой старик!
Я уже посылал тебе небольшое письмо почтой. Получил ли ты его? Меня на некоторое время подкосило крупозное воспаление легких. 23-й день я уже в кремлевской больнице, и это дает мне возможность написать тебе подлиннее. Долго скитался я по Москве, не имея квартиры. Дом наш в Комсомольском отошел под военное ведомство. Оно им, правда, не воспользовалось, но дом не отапливается, и вещи мои были вывезены родственниками и знакомыми. Наконец, я притулился на Б.Левшинском переулке у Павлика Антокольского. Здесь, в маленьком уютном кабинетике, возле полки с хорошими книгами, на диване, слегка коротковатом для меня (так что ноги мои ночью покоятся на французских поэтах), я живу. С Павликом мы более или менее сошлись в Казани. Душа у меня к нему издавна лежит. В нем есть что-то душевное и благородное, без показного, – он очень застенчив, что очень талантливо изображает Ираклий Андроников, он умен и эмоционален, талантлив и любит поэзию. Зоя очень мила и добра. Квартира у них теплая и какая-то по-особенному уютная. Выходит, мне там хорошо.
Москва теперь не такая, какой ты ее знал. Особенно интересной она была в первые дни нашего возвращения. Она еще хранила печать самых суровых дней обороны ее – была вся в баррикадах, заснеженная, многие дома стояли, как обледенелые глыбы. Потом она стала быстро заполняться народом, теплеть и расчищаться на глазах. Однако и сейчас она очень демократична, бобровых воротников почти не видать, много военных, нет коммерческих магазинов и ресторанов, атмосфера подтянутости и дисциплинированности. Но боже, до чего Москва бывает хороша в солнечные морозные дни или лунные ночи, хочется бродить и бродить по ней без конца!
В эти суровые дни, когда все заняты, напряжены, ожесточены, когда ложишься и встаешь с постели, измученный и озабоченный, воспоминания действуют с силой почти разящей. Во время моей болезни гриппом договорились с Алигер, как только поправлюсь, вместе съездить в Сокольники: мне нужно было узнать, куда эвакуировалась семья самого младшего моего брата (он тяжело ранен, лежит в госпитале в Пятигорске), а ей – наведать родню мужа, убитого на фронте. От круга пошли пешком по пятому Лучевому просеку. И вот я снова был у дачи, с которой у меня так много связано, и где ты неоднократно гостил у меня зимой и где мы бродили летом... Забор был спален на топливо, лес вокруг сильно повырублен. Но все-таки это были те же Сокольники, чудесные, как юность. Потом мы подошли к тем местам, где однажды мы попивали с тобой чудесный кагор прямо из бочонка... И вот тем же полем, но в снегу мы прошли к церкви на кладбище.
День с утра был пасмурный, но тут разыгрался ветер. Церковь стояла такая же прекрасная, старинная, уходящая ввысь, со своими русскими крыльцами. Я долго лазил по снегу, проваливаясь иногда выше пояса, – все хотел найти могилу твоего отца. Но многие кресты были под снегом (эта зима вообще снежная), а в некоторых местах из-за снега вообще невозможно было пролезть. Так и не удалось мне найти могилу. Когда мы подошли к самой церкви, мы услышали, что там идет служба, – день был воскресный. У главного входа эти звуки стали особенно ясны, это была служба без пения, только голос священника явственно доносился из пустой и холодной церкви. На паперти внутри стояли нищие с клюками, и так все это необыкновенно было в современной Москве! Просто диву даешься, сколько вмещает в себя наша Россия!
Пройдя через знакомую тебе деревушку, которая славилась в старой Москве своими ворами, мы вышли на шоссе, ведущее к сельскохозяйственной выставке. В это время выглянуло солнце, и кресты на церкви, с их заиндевевшими цепями и заиндевевшие ветви кладбищенских деревьев, выглядывавшие из-за крыш деревни, вдруг засверкали на солнце радостно и весело. Некоторое время мы еще видели эти кресты и деревья из окон троллейбуса, потом их не стало видно, но они навсегда остались в моем сердце.
Милый старик! Ты должен сделать все, чтобы перестать быть больным...

Твой Пит Джонсон (эсквайр)

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"