ЛЮБИМЫЙ ГОРОД
ПЕРСОНА

МЕЧТАТЕЛЬ

Самый знаменитый калужанин – разумеется, Циолковский. Неудивительно, что в городе существует нечто вроде культа Константина Эдуардовича. Его именем названы всяческие просветительские учреждения. Его изображения и хрестоматийные фразы тут и там подстерегают туриста. Дух освоения воздушных и космических пространств. Среди заурядных вывесок вдруг встретится что-нибудь предельно экзотическое. “Средняя общеобразовательная муниципальная Аэрокосмическая школа № 6”. Видимо, где-то находится еще как минимум пять таких средних школ.
Дилетанту оценить роль Циолковского в науке крайне трудно. Для этого необходимо быть профессионалом в соответствующих областях. Те, кто такими профессионалами является, считают эту роль весьма существенной. Следовательно, так оно и есть, и вряд ли нам сейчас имеет смысл на этом заострять свое внимание.
Лучше попробуем представить, какую роль играл Циолковский в жизни города Калуги.

Выгодная сделка с младшим братом

Для начала – немного о детстве и юности. Костя Циолковский родился в 1857 году в селе Ижевском Рязанской губернии в семье лесничего. Он был одиннадцатым ребенком, по его собственным словам, “очень смышленым и забавным”. Страдал лунатизмом (что не редкость в детском возрасте).
Домашнее прозвище – Птица. Весьма символично.
В десять лет Циолковский заболел скарлатиной. Это имело серьезнейшее осложнение – Птица оглох. И “отупел”, как признавался впоследствии сам Константин Эдуардович.
Естественно, что об общении со сверстниками, да и о полноценном образовании не могло быть и речи. Ребенок замкнулся в себе. Какую эволюцию проделали за годы “отупения” его сознание, его душа – понять нам не дано. По словам Циолковского, мысль начала проявляться только с 14–15 лет. “Моя глухота, с детского возраста лишив меня возможности общения с людьми, оставила меня с младенческим знанием практической жизни, с которым я пребываю до сих пор. Я поневоле чуждался ее и находил удовлетворение только в книгах и размышлениях. Вся моя жизнь состояла из работ, остальное было недоступно”.
Если же практическая жилка все же проявлялась в маленьком Циолковском, то весьма своеобразно. Он, к примеру, еще в раннем детстве выдумывал различные истории и, не имея других слушателей, рассказывал их своему младшему брату. Брат слушать не хотел. Тогда рассказчик стал ему за слушание платить (карманные деньги у мальчика, видимо, были).
Естественно, что в школе Костя не учился. Зато самообразованием постиг немалое число наук (математику, к примеру, – вплоть до интегральных и дифференциальных уравнений).
Вместе с тем мальчик не был “тепличным домашним растением”. Однажды он даже поднялся на заброшенную колокольню. Это был своего рода подвиг. Циолковский впоследствии вспоминал: “Я был один. Никто не дерзал туда залезть. Мне же это доставляло громадное удовольствие: все было под ногами… Вздумал однажды покачать кирпичную ограду. Не только она, но и вся верхушка закачалась. Я пришел в ужас, представив себе мое падение со страшной высоты. Всю жизнь потом мне снилась эта качающаяся башня. Все же я жалел, что вход на башню был потом заделан”.
Когда Косте исполнилось шестнадцать, отец послал его в Москву, в училище. Подросток, однако же, снова выбрал путь одиночки – вместо технического училища он целыми днями просиживал в Румянцевской библиотеке, а деньги, которые ему высылали родители, тратил весьма своеобразно: “Я получал из дому 10–15 рублей в месяц. Питался одним черным хлебом, не имел даже картошки и чаю. Зато покупал книги, трубки, ртуть, серную кислоту и прочее… Каждые три дня я ходил в булочную и покупал там на 9 коп. хлеба. Таким образом, я проживал 90 коп. в месяц. Тетка сама навязала мне уйму чулок и прислала в Москву. Я решил, что можно отлично ходить и без чулок (как я ошибся!). Продал их за бесценок и купил на полученные деньги спирт, цинку, серной кислоты, ртути и прочего. Благодаря главным образом кислотам я ходил в штанах с желтыми пятнами и дырами. Мальчишки на улице замечали мне: “Что, мыши, что ли, съели ваши брюки?” Ходил я с длинными волосами просто оттого, что некогда стричь волосы. Смешон был, должно быть, страшно. Я был все же счастлив своими идеями, и черный хлеб меня нисколько не огорчал”.
В 1879 году экстерном сдал экзамен на учительское звание. Почему-то его глухоту не сочли для учительства серьезной помехой.
Получив возможность жить самостоятельно, он принимает свое назначение – учителем геометрии и математики в Боровск, в уездное училище. Там он совершает еще один шаг, завершающий строительство плацдарма для своей будущей жизни. А именно, Константин Эдуардович женится. Но даже это происходит у него весьма своеобразно:
“По указанию жителей попал на хлеба к одному вдовцу с дочерью, жившему на окраине города, поблизости реки. Дали две комнаты и стол из супа и каши. Был доволен и жил тут долго. Хозяин, человек прекрасный, но жестоко выпивал.
Часто беседовали за чаем, обедом или ужином с его дочерью. Поражен был ее пониманием Евангелия.
Пора было жениться, и я женился на ней без любви, надеясь, что такая жена не будет мною вертеть, будет работать и не помешает мне делать то же. Эта надежда вполне оправдалась.
Венчаться мы ходили за четыре версты, пешком, не наряжались, в церковь никого не пускали. Вернулись, и никто о нашем браке ничего не знал…
Браку я придавал только практическое значение: уже давно, чуть не с шестнадцати лет, разорвал теоретически со всеми нелепостями вероисповеданий.
В день венчания купил у соседа токарный станок и резал стекла для электрических машин. Все же про свадьбу пронюхали как-то музыканты. Насилу их выпроводили. Напился только венчавший поп”.
Таким образом предподготовка к своей будущей исследовательской деятельности была завершена. С этого момента Константин Эдуардович сначала в Боровске, а с 1892 года и в Калуге все свободное от преподавания время посвящал исследованиям и изысканиям.

История с дьявольским зонтиком

Нетрудно представить себе обывателей Боровска или Калуги на рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий. Немало книг было написано отечественными писателями на тему тихой, скучноватой и однообразной жизни русских провинциальных городов.
Естественно, от большинства обывателей Константин Циолковский отличался разительным образом. Этому способствовало не одно лишь беззаветное увлечение науками и конструированием. Дело в том, что так называемым общественным мнением Циолковский пренебрегал, а ежели и замечал его, то относился иронично. Вот, к примеру, одно из воспоминаний Константина Эдуардовича:
“В первые годы жизни в Калуге я проводил много опытов по сопротивлению воздуха и воды. Приборы устраивал сам – сначала маленькие, потом такие большие, что они занимали почти всю залу в моей квартире. Бывало, запрешься на крючок, чтобы не открывали и не нарушали правильности воздушных течений. Стучится письмоносец, а открыть дверь нельзя до окончания наблюдения. Письмоносец слышит мерный звон метронома и счет 15, 14, 15, 15, 14 и т. д. И наконец-то отворяют дверь ворчащему письмоносцу! Одна родственница, увидав в квартире чудовище (аппарат воздуходува), сказала моей жене: “Когда он уберет этого черта!” Некий батюшка даже заметил, что загажен святой угол”.
Впрочем, испытания в “воздуходуве” (говоря научно, в самодельной аэродинамической трубе) были не самым страшным испытанием для тех, кто проникал в рабочее пространство Циолковского. Там, по его собственным словам, “сверкали электрические молнии, гремели громы, звонили колокольчики, плясали бумажные куклы, пробивались молниями дыры, загорались огни, вертелись колеса”. Было от чего приходить в ужас богобоязненным провинциальным обывателям.
Эксперименты Циолковского частенько выходили за пределы дома. Он, например, катался на коньках, используя в качестве паруса огромный старый зонт. В ветреную погоду скорость развивалась колоссальная, и перепуганные лошади шарахались от конькобежца в стороны. Извозчики прозвали Циолковского “крылатым дьяволом” и требовали, чтобы тот сворачивал свой зонт при виде экипажей.
Этим однако же не ограничилось. Ученый вспоминал: “Вздумал я сделать сани с колесом так, чтобы все сидели и качали рычаги. Сани должны были мчаться по льду. Потом я заменил это сооружение особым парусным креслом. По реке ездили крестьяне. Лошади пугались мчащегося паруса, прохожие ругались. Но, по глухоте, я долго об этом не догадывался. Потом уже, завидя лошадь, поспешно убирал парус”.
Впрочем, основным средством передвижения Циолковского по городу были все-таки не зонт с коньками и не кресло с парусом, а велосипед фирмы “Дукс”. Кстати, его освоение очень легко далось уже не молодому Циолковскому: “Поблизости моей квартиры был загородный сад… Однажды встретил там знакомого велосипедиста. Он предложил мне научиться ездить на велосипеде. Попробовал, но безуспешно – все падаю. Тогда я заявил: “Нет, никогда я не выучусь кататься на двухколеске”. На другой год (в 1902 г.) купил старый велосипед и в два дня научился. Было мне 45 лет… Велосипед был для моего здоровья чрезвычайно полезен… Благодаря этой машине я мог каждый день летом в хорошую погоду ездить за город в лес. Это облегчило и купание, так как Ока была далеко. В училище надо было ходить за три версты, и все стало не трудно”.
Только раз Константин Циолковский отважился приобрести старенький мотоцикл. Многое в той машине было неисправно, но Константин Эдуардович после долгих трудов все же отремонтировал отслуживший свой срок механизм. Однако же все оказалось не так просто. Мотоцикл завелся, взревел, взял быстрый старт и сразу же развалился на части. Ездок оказался в придорожном кювете. Больше он мотоциклами не увлекался.
Как-то раз Циолковский изготовил действующую модель большого ястреба (размах его крыльев составил семьдесят сантиметров). Птица летала исправно, и Константин Эдуардович, чтобы продлить время эксперимента, привязал к ней фонарь. Обыватели, завидя в небе непонятную “летящую звезду”, крестились и делились мнениями:
– Что же это – и вправду звезда, или чудак-учитель снова пускает свою жуткую птицу с огнем?
Случалось, что исследователь подвергал своих соседей истинным опасностям. К примеру, как-то раз он изготовил из простой бумаги легкий и притом большой воздушный шар. Для нагрева воздуха использовались самые элементарные лучины, которые Циолковский укреплял в особо изогнутых проволочках. Но как-то раз перегорела нитка, с помощью которой шар удерживался, и он полетел над городом самостоятельно, щедро при этом посыпая деревянные сараи и дома горящими лучинками. К счастью, обошлось при этом без пожара.
Константин Эдуардович мог, увидев где-нибудь в траве светящиеся полусгнившие досточки, запросто набрать их, принести домой, нащипать на мелкие кусочки, разбросать по полу и, искренне восторгаясь, сообщать домочадцам, что он создал в собственном доме настоящее звездное небо. Дети несказанно радовались этому аттракциону.
Естественно, что ходить в гости к Циолковским было делом в некотором роде даже и рискованным. Он, в своей детской наивности, напускал на визитеров “электрического осьминога”, который щупальцами хватал гостей и одарял их ощутимыми разрядами электротока. За чаем током било специально подготовленное им заранее варенье.
Впрочем, такое случалось не часто – Циолковские вели затворнический образ жизни.

Обучение “недружных” гимназисток

В Калуге Циолковскому выпала участь преподавать физику и математику в женском епархиальном училище. Ныне это школа № 9 (как нетрудно догадаться, имени Циолковского), в ней действует музей (который открывал сам академик Королев), сюда иной раз приезжают космонавты и общаются с учениками. Во времена же Константина Эдуардовича это было обычное провинциальное учебное заведение, и из преподавателей выделялся разве что сам Циолковский. Вот как его описывала одна из учениц: “В класс вошел высокий, плотный человек, нам показался старым. На нем был поношенный старый сюртук, блестевший от долгого ношения. Шея Константина Эдуардовича была повязана белым платком. Несколько выпуклые, с нависшими веками, поэтому казавшиеся полузакрытыми глаза из-под толстых очков смотрели на нас с исключительной добротой и мягкостью. Ведь для детей самое главное: добрый учитель или нет. Мы сразу почувствовали, что учитель очень добрый”.
– Запомните, – сказал он сразу же. – Я буду при ответах урока всегда ставить перед вами вопросы: зачем, почему, какие причины тому или другому явлению?
И неожиданно добавил:
– Ну, желаю счастья вашему рассудку.
Сам Циолковский разъяснял свою методику в таких словах: “Дело я обыкновенно вел так. Объяснял урок примерно полчаса. Показывал опыты, причем часто исправлял сам приборы или отдавал их подправлять за свой счет. Затем я предлагал поднять руку тем учащимся, которые поняли мое объяснение. Обыкновенно несколько человек поднимали руку. Им я предлагал повторить мою лекцию. Их повторение мне казалось плохим, но учащиеся их понимали, и уже множество рук поднималось в знак усвоения урока. Отметки ставил щедро, и это не только не вредило, но даже способствовало работе и успеху учеников”.
На уроках Циолковский щедро пользовался всяческими, как бы сказали в наши времена, интерактивными приемами. Вот, например, описание одного из уроков: “Помню, как на опытах объяснял нам движение Земли вокруг своей оси и Солнца, смену времен года, дня и ночи. Он приносил в класс стеариновую свечу, черный деревянный шарик в реденькой сетке с ниткой. Вызывал двух учениц. Одной давал зажженную свечу – это Солнце, другой шарик – это Земля. Ученица-Земля ходила вокруг Солнца и одновременно крутила нитку, и шарик вращался вокруг себя и Солнца. Объясняя смену времен года, он на черном шарике ставил мелом точку и говорил: это Калуга. Точка стоит против свечи – Солнца – в Калуге лето. Шарик удаляется – в Калуге осень, зима, весна и снова лето. А мы, затаив дыхание, следим и слушаем”.
И естественно, Циолковский не мог удержаться от соблазна продемонстрировать учащимся девчушкам свойства электричества: “Особенно памятен один урок по электричеству: мы все стали в круг, крепко держась за руки. К.Э. велел крепко-крепко держать руки и пропустил ток, мы все взвизгнули и рассыпались в разные стороны. К.Э. улыбнулся и сказал: “Экие вы недружные” – и мы снова взялись за руки и сжимали руки друг другу что было сил. Но, конечно, опять все рассыпались! Учитель сказал нам, что сила электричества могущественна и неограниченна. Урок прошел очень занимательно и даже шумно, к великому неудовольствию классной дамы”.
Учителем Циолковский был не слишком строгим. Как-то раз он по рассеянности выставил одной девчушке, предельно плохо отвечавшей на уроке, вместо двойки “отлично”. Но решил, пользуясь случаем, провести маленький психологический эксперимент – не стал исправлять незаслуженную оценку. Результат не замедлил сказаться – в следующий раз все та же ученица и вправду знала урок на “отлично”.
Впрочем, он мог быть весьма некорректным. К примеру, сказать, ставя двойку:
– Пошла, ни бельмеса не знаешь.
Но учащиеся на Циолковского не обижались – видели, что сам учитель физики не меньше их самих, если не больше, огорчается из-за слабых ответов и соответственно низких оценок.
Кстати, Циолковский старался разделять свои занятия наукой и преподаванием. Вот, например, воспоминания одной из учащихся: “Будучи ученицами 5–6-х классов, мы часто слышали, что Константин Эдуардович занимается научными трудами в области воздухоплавания. Однажды мы позволили себе спросить у него об этом. Он несколько взволновался и сказал: “Замолчите, чтобы я больше об этом никогда от вас не слышал”. Воспитательница за это нас здорово журила”.

Прыжки через стулья

Весьма своеобразным человеком был Циолковский и в быту. В молодости, например, он, развлекаясь, любил прыгать через стулья. Был вообще человеком физически развитым – даже в глубокой старости неплохо плавал, совершал пятнадцатикилометровые велосипедные прогулки. Если от усиленных занятий разболится голова, то не ложился на кровать – напротив, бегал по своей “светелке”, пока от усиленного кровообращения не стихнет боль.
В повседневной жизни был аскетом: “Я никогда не угощал, не праздновал, сам никуда не ходил и мне моего жалованья хватало. Одевались мы просто, в сущности, очень бедно, но в заплатах не ходили и никогда не голодали”.
Естественно, домашние хотели, чтобы отец семейства тратил больше денег на семью. Однако он придерживался им самим придуманного правила: половина денег – на домашние расходы, а половина – на эксперименты и на выпуск брошюр со скромной подписью: “Издание и собственность автора”.
Эта издательская деятельность носила особенно ощутимые черты подвижничества. В калужской типографии не было необходимых значков для физических формул. Константин Эдуардович пользовался собственными обозначениями. “Плг”, к примеру, означало плотность газа, а “Плв” – уже плотность воздуха. Кроме научных изысканий, в тех брошюрах содержались и призывы к заинтересованным читателям: “Приходите посмотреть мои модели в любую среду, в 6 часов вечера”. И даже более развернутые обращения:
“Предлагаю лицам и Обществам построить для опыта металлическую оболочку небольших размеров.
Готов оказать всякое содействие. У меня уже есть модели в 2 метра длины. Но этого мало.
В случае очевидной удачи готов уступить недорого один или несколько патентов.
Если бы у меня были средства, я бы сам испытал свое изобретение в значительном размере. Если бы кто нашел мне покупателя на патенты, я бы отделил ему 25% с вырученной суммы, а сам на эти деньги принялся бы за постройку”.
Дочка Люба, симпатичная, коротко стриженная девушка в пенсне, по указанию папаши рассылала те брошюры всем желающим. Денег с желающих, естественно, не брали.
В еде Константин Эдуардович был неприхотлив. Щи, свекла, гречневая каша с молоком. Но вместе с этим острые приправы – перец или же горчица. А еще любил пить чай с вареньем и угощать собеседников сладкими булочками. Но даже под булочки он подводил чуть ли не научное обоснование.
– Кушайте, – говорил Константин Эдуардович. – Когда во рту приятно, то легче и разговаривать.
Любил запах сирени. А цветы без запаха вообще терпеть не мог – от них, дескать, один лишь сор. Особо ненавидел запах керосина.
Несмотря на глухоту, полной потерей слуха ученый не страдал. Случались улучшения и ухудшения. При этом голоса людей знакомых Циолковский различал гораздо лучше, нежели голоса, не слышанные ранее.
Сильно страдал от шумов на высоких тонах (от свиста в первую очередь). К музыке почти всю жизнь был равнодушен. Однако ближе к старости начал наведываться в Загородный сад и слушать там увеселительный оркестр. И вдруг сделал для себя открытие: “Думал, что музыка – это предрассудок, но послушал и убедился, что Бетховен действительно великий композитор”.
И еще одна своеобразная подробность. “Отец русской космонавтики” не только ни разу в жизни не летал на самолете, но даже и не пытался это сделать.

Чистый источник знания

До революции Циолковского нередко сравнивали с Жюлем Верном. Причиной тому были многочисленные предсказания калужского учителя, которые по большей части касались воздушных полетов. Вообще Константин Эдуардович был на предсказания щедр. Вот некоторые из них:
“Плотный и неделимый атом Лукреция и Лавуазье оказался мифом. Наверно, и элемент атома – электрон окажется таким же мифом”.
“Аэроплан будет самым безопасным способом передвижения”.
“Математика проникнет во все области знания”.
Кроме того, Циолковский приблизительно предсказал ощущения человека, попавшего в космос (что подтвердил Юрий Гагарин). Предсказал и самого Гагарина – якобы первым человеком, побывавшим в космосе, будет русский, гражданин Советского Союза, хорошо развитый и физически, и интеллектуально.
Главная же “книга предсказаний” Циолковского замалчивается. Называется она “Монизм Вселенной” и написана Циолковским уже, как говорится, в возрасте преклонном.
Начинается книга весьма необычно: “В мои годы умирают, и я боюсь, что вы уйдете из этой жизни с горечью в сердце, не узнав от меня (из чистого источника знания), что вас ожидает непрерывная радость… Я хочу привести вас в восторг от созерцания Вселенной, от ожидающей всех судьбы, от чудесной истории прошедшего и будущего каждого атома. Это увеличит ваше здоровье, удлинит жизнь и даст силу терпеть превратности судьбы. Вы будете умирать с радостью и в убеждении, что вас ожидает счастье, совершенство, беспредельность и субъективная непрерывность богатой органической жизни. Мои выводы более утешительны, чем обещания самых жизнерадостных религий… Ни один позитивист не может быть трезвее меня… Если и опьяняет мое вино, то все же оно натуральное”.
И далее – ряд главок, заканчивающихся главой с названием весьма красноречивым: “Картинное изображение чувственной жизни атома”. То есть, по Циолковскому, мы после смерти просто обречены на счастливую жизнь в каком-либо своем новом качестве. “Представьте себе, – иллюстрирует свою мысль Константин Эдуардович, – что вся наша жизнь состоит из ряда радостных снов. Проснулся человек, подумал секунду о прекрасном сне и поспешил опять уснуть, чтобы снова погрузиться в блаженство. В каждом сне он забывает, кто он, и в каждом сне он новое лицо. То он воображал себя Ивановым, то Васильевым, то еще кем-нибудь. Второй сон не есть продолжение первого, и третий не есть продолжение второго… Но счастье налицо. Все сны прекрасны, они доставляют только радость и никогда не прекращаются. Всегда были, есть и будут. Чего же вам надо? Вы непрерывно счастливы!”
Эта книга была издана в 1925 году. Конечно же на средства автора.

Возвращение с палубы

А в 1932 году в Калуге праздновали семидесятилетие Циолковского. Репортаж об этом делал Лев Кассиль: “На авансцене в большом кресле у стола сидел Циолковский. Толстый драп праздничного пальто подпирал его со всех сторон. На голове торжественно стоял очень высокий старомодный котелок. Земляки хлопали. Циолковский встал. Он подошел к рампе, снял котелок и стал медленно махать им, откидываясь и далеко заводя вытянутую руку. Так машут встречающим с палубы корабля… Возможно, и межпланетного”.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"