Идеи и пристрастия
Разговор-эссе

Спрос на империю. Интервью с доктором философских наук И.Г. Яковенко

Сегодня советское прошлое опять в моде.
С прошлым начинают играть.
А это значит, что оно действительно уходит

Доктор философских наук Игорь Григорьевич Яковенко известен как автор глобальных трудов: «Культура как система». М., 1998 (совместно с А.А.Пелипенко); «Российское государство: национальные интересы, границы, перспективы». Новосибирск, 1999. Область его научных интересов: теоретическая культурология, цивилизационный анализ, история культуры, проблемы культурной динамики, политология.

– Игорь Григорьевич, расскажите, как вы пришли к философии и культурологии? Насколько драматичным был для вас выбор профессии?
– Не знаю, насколько мой ответ вас удовлетворит... Некоторые люди от рождения «предзаданы» для определенной деятельности, другие более или менее индифферентны и становятся специалистами в тех областях, которые востребованы временем. Если эпоха требует инженеров, то человек получит соответствующее образование, станет хорошим инженером и реализует себя в этой работе. Такова большая часть общества. Меньшая часть отштампована Создателем более прихотливо. Если заданность у человека есть, то он просто не сможет избрать другую сферу деятельности: не получится. Что-то мучит, саднит, не дает покоя, и рано или поздно человек отыскивает свой замысел. По образованию я инженер-механик. Семья у нас была очень строгая, и мой отец, инженер-технолог, требовал, чтобы я получил настоящую профессию. Учился я без всякого удовольствия, а когда начал работать, пришел в ужас, понимая, насколько для меня это неорганично. Я умирал в 9.15 утра и воскресал в 6 вечера. При общей советской беспросветности еще и заниматься не своим дело было очень тяжело. Так продолжалось девять лет, пока я не сформулировал, что же мне надо. Я сказал себе, что моя жизнь имеет некоторый смысл, и еще пятнадцать лет пытался его угадать. Это были поиски на ощупь, я еще не мог определить, что же именно меня интересует, что же я ищу во всех этих книгах по истории, социологии, философии, которые читал запоем. Интересовала же меня теория культуры.

– В школу вы пошли еще при товарище Сталине. Каково в той школе было жить и учиться?
– Школа была прежде всего бесконечно тоскливая, бездарная, нетворческая, и учиться в ней, особенно для маленького ребенка, было тяжким испытанием. Школа была патерналистская, жестко иерархическая: учитель – бог и командир, ему надо внимать, перед ним трепетать. Уровень преподавания был низок, учебники плохие, путаные, противоречивые. Помню, противоречия в учебниках бросались мне в глаза еще в шестом классе. Я читал запоем, это и спасало.

– Я училась в школе позже, уже в шестидесятые и в начале семидесятых. Но впечатления у меня остались такие же. Но сегодня мы ведь со всех сторон слышим ностальгические жалобы, что советское образование было лучшее в мире, а мы его разрушили...
– Школа – это очень инерционная, консервативная система, и в определенном смысле это мудро. В социокультурном механизме должны быть блоки как подвижные, так и инерционные. Если искусство, допустим, очень динамично и быстро реагирует на тончайшие изменения, то политическая система динамично реагировать не может. Школа относится к таким общественным институтам, которые консервативны, и это хорошо. Подвижки, модернизация в школьном деле начинаются в эпохи очень острой общественной динамики, при очень сильных сломах. Так, при закате античного мира изменились и принципы обучения: монастырское образование – это нечто совсем иное, чем римская школа. Что же касается нынешних всхлипываний... Я не устаю повторять одну простую истину: человек, общество никогда не меняются от хорошей жизни. Возникает множество проблем, которые упираются в людей, потому что изменения всегда болезненны. Если динамика все же вошла в плоть западноевропейской цивилизации, то Россия всегда находилась в состоянии догоняющего, и проблема изменения стоит перед нами сегодня так же остро, как в 1905-м или в 1917 году. Что же касается ностальгии, то она повсюду – сигареты “Союз”, мыло “Кремлевское”, памперсы “Имперские”... Ностальгически-имперски-реставрационная тенденция отрабатывается целенаправленно, потому что есть спрос и сверху, и снизу. Если при Ельцине подчеркивали слом – конец Советского Союза, то сегодня подчеркивают преемственность. Но во всем этом есть элемент игры. А если с прошлым начинают играть, эстетизировать уходящую натуру, то это значит, что прошлое действительно уходит. В такой игре нет ничего страшного. Что же касается собственно школы, то сегодня, в момент исторического выбора, в переходную эпоху, самое разумное было бы наращивать разнообразие школы, создавать такое вариативное пространство, где родителям было бы предоставлено богатство возможностей.

– Вы сказали, что человек не меняется от хорошей жизни... Александр Блок в последний год жизни записал в дневнике, что совесть побуждает человека отказываться от старого, уютного и милого в пользу нового, пусть неуютного и немилого, но обещающего свежую жизнь.
– Вспомните картины средних веков или Возрождения, где при изображении мученичества Святого Себастьяна или страстей Господних художник простодушно рисует своих современников. О поисках нового тогда никто не думал. Всякое изменение осознавалось как возврат к прошлому. Как исправление настоящего по моделям прошлого. Идея “поиска нового”, которую выразил Блок, возникла никак не раньше XVIII–XIX веков. Что же до совести... На каком-то этапе в обществе возникает понимание, что если не меняться, то будет еще хуже. Ведь кто поднимал наверх Горбачева? Главный партийный идеолог Суслов. То есть даже эти соколы сталинского призыва понимали: что-то нужно менять. Пусть не при них, но надо. Сначала накапливается какое-то количество неблагоприятных тенденций, элита чувствует необходимость перемен, и при всем отторжении динамики, при всем нежелании меняться возникают сценарии перемен. Механизмы запускаются независимо от того, удается объяснить обществу необходимость нового или нет. Петр I действовал своими методами. Заметим, он действовал не на голом месте: модернизацию в России начинал еще Борис Годунов. Большевики применяли свои методы, Гайдар – свои... Совесть ли их побуждала? Скажем так: политические элиты всегда хотят сохранить за собой свои кресла, чтобы просто остаться в живых. Обратим внимание – в России поражение в войне всегда приводило к смене политической элиты. Так было после Крымской, русско-японской, Первой мировой, афганской... Элиты всегда должны рассчитывать риски: менять что-то – риск, оставлять по-старому – риск. Какой больше? Совесть ли тут действует? В обществе к этой проблеме менее шкурническое отношение. Тут проявляются не только мотивы пользы, корысти, но и такие, которые можно назвать поэтическими. Если страна заходит в тупик, то жить в ней тошно, мерзостно, все затянуто паутиной, стыдно, совестно.
Сегодня нас очень часто отсылают к общественному мнению: дескать, «люди не принимают нынешней жизни». Дело в том, что история никогда не спрашивает, что людям нравится или не нравится, что они принимают или не принимают. Есть необходимое пространство для изменения, и есть время для него. Может быть, год, может быть, десять лет. Если общество не сможет, не захочет, не успеет измениться, оно просто исчезнет. История дает тому немало примеров. История абсолютно безжалостна, а мы не хотим этого понять и по казенному советскому оптимизму, и по российской нашей сентиментальности, и по мифологическим представлениям, что русский народ изначален, возник вместе с возникновением мира и будет существовать, пока ангел не вострубит. А реальность гораздо суровее: Россия, как и всякая другая страна, существует до тех пор, пока она адекватна мировому историческому процессу. Это не паническое рассуждение, не нагнетание истерии, а простая, спокойная констатация факта. Только меняясь, люди могут выживать и оставаться самими собой.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"